Понимая, что дочь не станет диаконисой, но желая видеть ее безупречной христианкой, благочестивой женой и матерью, Климент выдал Аврелию за Светония — одного из самых преданных молодых проповедников своей общины.

Но пришло страшное время. Если раньше лишь отдельные христиане могли пострадать от доносов, самосудов или клеветы языческих жрецов, то теперь железный кулак Рима обрушился на всю новую веру. Император Деций говорил, что предпочел бы терпеть в Риме второго императора, чем христианских епископов. Укрепляя пошатнувшуюся власть империи, Деций при поддержке сената потребовал поголовной присяги всех подданных, объявил обязательным культ почитания гения императора. Проповедь же иной веры приравнивалась к государственному преступлению. Истинные христиане отказывались воскурить фимиам и принести жертву перед статуей императора. И тогда начались тюрьмы, пытки и казни, сопровождавшиеся конфискацией имущества общин.

Климент не мог допустить, чтобы в руки властей попала его беременная дочь и та священная чаша, которую с недавних пор ему доверено было хранить. И тогда он принял решение бежать из Рима. Община, возглавляемая Климентом, была богата, и все ее имущество, переведенное в золото и драгоценности, тоже отправилось в путь, чтобы на новом месте беглецы могли прочно обосноваться и начать новую жизнь. Но рок распорядился иначе…

Аврелия смотрела на отца своими огромными черными глазами, и этот взгляд казался таким отрешенным, нездешним, что Климент испугался за рассудок дочери.

— Аврелия, дитя мое, ты меня узнаешь?.. — спросил он дрогнувшим голосом.

— Отец… — прошептала она одними губами. — Мы с тобой живы?.. А как другие? Они тоже спаслись?

— Увы, больше никто из общины не спасся, — тяжело вздохнул Климент. — Корабль раскололся на куски. Может, остались живы только несколько гребцов; я видел, как они уцепились за доску, но их отнесло далеко от меня и, наверное, прибило к берегу по другую сторону мыса.

— А все наши погибли?.. И Светоний?.. — сдавленным голосом спросила Аврелия.

— Бедная моя, мужайся. Бог оставил жизнь только нам с тобой… Вначале мы со Светонием держались рядом, уцепившись за ящик, к которому ты была привязана. Но потом ударила сильная волна и Светония отбросило в сторону. Он бы мог, наверное, спастись, если бы умел плавать. Но, на свое и наше горе, бедняга панически боялся воды и сразу же захлебнулся, пошел ко дну. И я не успел ему помочь. Да и нельзя мне было удаляться от ящика, оставлять тебя одну. Крепись, дочка. Горе твое велико, но Бог посылает нам испытания, может быть, для высших целей.

Аврелия не плакала. У нее не было слез. Она не раз видела, как рыдали и голосили жены по умершим мужьям, и сейчас в душе корила себя за то, что не плачет по Светонию. Она жалела его, как и других погибших, — но это была жалость человеколюбивой христианки, не похожая на неистовое горе женщины, потерявшей любимого человека. С детства воспитанная в строгом благочестии, выданная замуж по воле отца, Аврелия не любила мужа той любовью, которая бывает между мужчиной и женщиной и о которой она могла лишь смутно догадываться. Светоний был суровым, аскетичным юношей, и Аврелия слегка робела перед ним, воспринимая супружеские отношения как долг, освящаемый церковным обрядом ради продления человеческого рода.

Но, каковы бы ни были ее чувства к Светонию, в эту минуту любые чувства для Аврелии перекрывались страхом — страхом попасть в темную, мрачную неизвестность, где опасности со всех сторон угрожают ей, ее отцу и еще не рожденному ребенку.

Слегка приподняв голову, она взглянула в сторону моря и увидела, что разгул стихии постепенно идет на убыль.

Гроза

утихла, и первые рассветные лучи пробились сквозь поредевшие облака, освещая морскую равнину, по которой катились пенистые гребни мощных, но уже не огромных волн.

— Мы в Таврике?.. — Аврелия испуганно и вопросительно взглянула на отца. — Что же нам делать?.. Одни, без друзей, без имущества…

— С нами наша вера в Спасителя, а это главное, — твердо заявил Климент.

Аврелии вдруг вспомнилось, что ее отец был хранителем Чаши, о которой никто в общине до конца не знал всей правды, догадываясь лишь о том, что таинственную и бесценную святыню епископ хочет отвезти на Святую землю.

— Отец, а как же Чаша?.. — дрогнувшим голосом выдохнула Аврелия. — Она теперь на дне морском?..

— Нет, дитя мое, она спаслась вместе с нами, — сказал епископ, отодвинув с лица дочери мокрую прядь ее длинных темных волос. — Ящик с нашими сокровищами на берегу. Но он в чужих руках.

Климент помог Аврелии подняться с земли и кивком головы указал на что-то за ее спиной. Она оглянулась и увидела шагах в десяти от себя человека, сидевшего на том самом ящике, в котором сосредоточилось все имущество погибшей общины. Оборванная мокрая одежда незнакомца свидетельствовала о том, что он тоже совсем недавно боролся с морскими волнами. Большая лодка рядом с ним казалась выброшенной на берег ночным штормом.

— Кто это?.. Дикарь, тавр?.. — испуганно спросила

Аврелия

.

— Пока не знаю. Но этот дикарь на своей лодке помог нам спастись, и мы должны быть ему благодарны. И, кажется, он не злобный. Я попросил его отойти в сторону, пока буду приводить тебя в чувство, и он не стал возражать.

Аврелия еще раз осторожно оглянулась на жителя Таврики и заметила, что он смотрит в ее сторону с нескрываемым любопытством. В его облике и выражении лица не просматривалось ничего угрожающего, и это немного успокоило юную женщину. Она тихо сказала отцу:

— Может быть, это простой рыбак, и он не сделает нам ничего плохого. Будем надеяться, что он даже не догадывается, на каких сокровищах сейчас сидит. Вот только как нам с ним объясниться? Ведь он, наверное, не понимает ни латыни, ни греческого, а мы не знаем здешних языков.

— Я рад, что ты не утратила способности здраво рассуждать. — Климент постарался улыбнуться, чтобы приободрить дочь. — Ты должна быть сильной — как христианка и будущая мать. А этот рыбак, кажется, знает греческий. Возможно, он грек, хотя и не похож.

— Так попроси его нам помочь. Пусть даст нам временное пристанище, а потом найдем корабль, чтобы выбраться из Таврики. Мы ведь можем заплатить за услуги?

— Да. Но при этом мы беспомощны, одиноки и бесправны, — вздохнул Климент. — В любую минуту он или кто-то другой может отобрать наши сокровища, а нас с тобою продать в рабство.

— Так что же нам делать?.. — вздрогнула Аврелия, подумав о насилии и позоре.

— Верить и бороться. Ведь Господь нас оставил в живых недаром — значит, бережет для какой-то миссии, — заявил Климент и, обратившись к незнакомцу, громко сказал по-гречески: — Спасибо тебе, рыбак! Ты спас меня и мою дочь.

Незнакомец встал и неторопливо подошел к спасенным римлянам. При ближайшем рассмотрении он оказался молодым парнем крепкого сложения с мужественным загорелым лицом, на котором выразительно блестели большие серо-голубые глаза. Белокурые волосы парня выгорели на солнце и составляли контраст с его темными бровями и ресницами. Аврелии вдруг подумалось, что так мог выглядеть могучий герой Троянской войны Ахилл, который, по преданиям, был родом из Таврики. Она слыхала, что в этих местах жили племена киммерийцев и скифов, а теперь еще с севера сюда пришли сильные и жестокие готы, которые уже стали угрожать самой Римской империи. Светловолосый юноша мог принадлежать к одному из этих неведомых ей и опасных племен. Аврелия невольно поежилась, когда его пристальный взгляд пробежал по всему ее телу, облепленному мокрой одеждой. Живот будущей матери уже заметно округлился, и незнакомец, кивнув на Аврелию, обратился к Клименту на чистом греческом языке:

— Твоя дочь беременна? А где ее муж?

От удивления Аврелия и Климент на мгновение потеряли дар речи. Потом епископ обрадованно воскликнул:

— Так я не ошибся, ты действительно понимаешь греческий! Какая удача, что ты не тавр и не скиф. Ты из боспорских греков?

— Нет, я не грек, но живу здесь с малолетства и знаю греческий.