Шавна сделала глубокий вдох.

— Ну, не думаю, что Бану передала его именно так.

Рамир, усмехнувшись, окончательно отпустил женщину, глянул себе в ноги и поднял голову:

— Прости, я увлекся немного.

Шавна закусила губу.

— Ты всегда увлекался, — в ее голосе не было упрека, одна лишь печаль.

— Я причинил тебе вред, — Рамир оглядел Шавну всю, с головы до ног, потом уставился на горло. Да, однажды в дороге с очередного задания, когда она попыталась отказать ему, Рамир, заламывая ей руки, оставил на них набухшие кровоподтеки; едва не задушив, изуродовал женскую шею глубокими багряными пятнами. Его не отрезвили тогда ни мольбы, ни звонкая и жгучая, как аданийский красный перец пощечина. Только привкус ее крови из прокушенной губы — в собственном рту.

— Ты мог причинить еще больший, если бы не остановился вовремя.

— Прости, — искренне повинился Рамир, опуская голову. Нет смысла вспоминать, что был пьян. Он и тогда не искал себе оправданий. Скот.

Рамир вздрогнул, когда подбородка коснулись теплые женские пальцы. Повинуясь ненавязчивому жесту, мужчина поднял голову и посмотрел женщине в глаза.

— Я простила тебя куда раньше, чем ты вернулся.

Рамир пропустил выдох, чувствуя, как на дно души упало зерно надежды.

— Скажи, — он взял ее руку в свою, — если бы не тот случай, если бы я был более терпелив и не пытался насильно перейти границы дружбы, у меня был бы шанс?

— Да, — не кривя душой, отозвалась Шавна. Рамир шагнул чуть ближе, прижимая ладонь женщины к груди. Нет слаще мига, чем тот, когда многолетние надежды сбываются.

— А сейчас? Сейчас есть?

Шавна чуть шевельнула пальцами под мужской ладонью, высвободилась, провела по груди. Потом убрала руку и сделала шаг назад:

— Тебя не было пять лет, Рамир. Если в тебе еще не все умерло ко мне — это просто фантазии. От настоящих чувств за такой срок ничего не остается.

Рамир качнул головой, сжав опустевшую ладонь в кулак.

— Только настоящие чувства и могут пережить такой срок, Шавна.

Женщина на миг отвела глаза, подбирая ответ.

— В любом случае, — размеренно проговорила она, — мне жаль.

— У тебя кто-то есть? — быстро смекнул мужчина. Шавна качнула головой: Ион.

— Ион? Ты… ты про того лысого бугая, который учился у Тиглата? — неожиданный прилив сил вызвенил мужской голос от возмущения.

Шавна в ответ хмыкнула:

— Он, конечно, не красавец, но не надо так уж прям.

Рамир не изменился в лице и обеспокоенно спросил:

— Он не обижает тебя?

Шавна тихонько засмеялась: нет.

— Тогда… может позволишь остаться рядом с тобой на правах друга?

Сможешь ли ты держаться лишь этих прав? — вопрос так и застрял у Шавны в горле, стоило взглянуть Рамиру в глаза. Сможет. Что-то его переменило. Вот только к чему такая жертва? Он что думает, Шавна со временем оценит подобный бессмысленный жест?

Женщина прикрыла глаза: такое лучше не говорить вслух.

— Да. Пожалуй, друг — это можно. В конце концов, — будто напоминая себе, продолжила Шавна, — было время, когда мы и впрямь дружили: ты, я, Астароше и Бану.

— Он, поди, тоже все еще любит ее.

— Аст? Трудно сказать, мы не касаемся таких тем.

— Уверен, — оскалился Рамир. — За Клинками Праматери, во всяком случае, наших поколений, известна привычка привязываться почему-то только к таким же, как мы сами, женщинам, и почему-то надолго.

— Скудоумие? — поиздевалась Шавна.

— Болезнь, — хмыкнул Рамир.

— Гор тоже все еще не остыл к Бансабире?

Рамир только махнул рукой, и стало очевидно, что он уже едва соображает и еле стоит на ногах.

— Ладно, потом поговорим, — решила Шавна и подхватила мужчину под плечо. — Пойдем, отведу тебя пока к Асту, поспишь у него. Утром подберем комнату.

— Ага, — расслабляясь, отозвался мужчина.

Какое-то время шли молча.

— Слушай, насчет дружбы, — протянул Рамир уже в боковом коридоре пирамиды, с усилием передвигая ноги.

— А?

— Когда я уходил, и вы провожали меня, мы…

— Угу, — Шавна перебила, кивнув: мгновенно сообразила, о чем речь. Рамир, тем не менее, продолжил:

— …мы дали слово съехаться здесь, по меньшей мере, еще хотя бы раз, живые и целые.

— С целыми у нас уже проблема.

— В каком смысле?

— Перед уходом Гор сломал Астароше ногу.

— Он не может ходить?

— Может.

— Тогда… все в порядке.

Бану встречали торжественно. Теперь было можно: не препятствовали траур, спешка, неясность военного положения. Длинные ряды "меднотелых", выстроенных в идеальные порядки, приветствовали полководца и госпожу глубоким коленным поклоном. За ними стройными рядами, как скошенные умелой рукой колосья пшеницы, падали ниц служащие замка, пивовары и кузнецы, ювелиры и пчеловоды, кухарки и повара, мастера над кораблями и осадными орудиями, зодчие, каменщики, плотники и оружейники. Музыканты били в барабаны и дудели в рожки, и сопровождавшие командиры, охранники и приветствующие родственники, улавливая тон, с восхождением Бансабиры на крыльцо тоже склонялись в почтении до земли.

Бану встречали торжественно — и смущали несказанно. И трогательно, и радостно, и до покалывания меж лопаток приятно, и до страшного невовремя. С другой стороны — чем не повод отвлечься. Из академии прибыли наставники и Адна, с которой Бану вдруг захотелось перекинуться словечком и, может даже, спросить совета; с заснеженных склонов Астахира спустился немного выцветший и как всегда сконфуженно-молчаливый Бугут, в судьбе которого неожиданно захотелось принять участие; смотрители псарен сдерживали несколько здоровенных волкодавов поодаль, и у этих мохнатых тварей захотелось найти пушистого уюта. Словом, просто порадоваться, принять как должное, отбросить всякое раздражение, может, даже выпить и… и в процессе всей этой бессмысленной, но приятной ерунды узнать новости и решить несколько дел.

Бансабира усмехнулась над собой в душе и, возвысившись на парадной лестнице, поприветствовала родню.

Когда первый официальный запал чуточку угас, Русса быстренько растолкал локтями остальных и сграбастал сестру, едва не погребя под собственными руками. Через пару мгновений Бану выбралась из объятий, скомкано бросила: "Ладно тебе" и обернулась к поднявшимся с колен подданным танаара. Было в ней что-то, что располагало их — простых бойцов с грубыми шутками и укладом, заботливых матерей с привычными хлопотами, обычных землепашцев с несложными представлениями о жизни. Возможно, вырасти она здесь, в родных просторах, Бансабира не шептала бы причеты Праматери, а пела трудовые запевки и орала солдатские песни. Может, и Сабир их пел?

Когда все расселись в замке чертога за роскошным ужином в один из последних теплых дней лета, Тахбир сообщил племяннице, чуть отводя глаза, что осмелился без ее спроса расходовать средства из казны и устроить народное гуляние. Бану только улыбнулась и чуть повела плечом — так и должно. А то все не до этого было.

Компания танши и сопровождающих ее в Орс друг другу взаимно надоела. Поэтому Бану махнула рукой, давая всем "идти куда вздумается в пределах этого города". А завтра утром Серт наверняка сообщит что-нибудь ценное, о чем умолчат в докладах всякие важные командиры и смотрители. Тахбир и Русса поведали, что ей пришла уйма писем с печатями разных домов и "еще кое-что". Следом подсел Ном-Корабел и пояснил, что "кое-что" пригнали на главную верфь, посему завтра он вернется восвояси, покуда его "обормоты не разворотили соседский подарок в щепки". Комендант военной академии и дальний родич Бирхан, носивший с дедом Бану одно имя, поведал, что обучение новобранок проводится строго согласно указаниям, которые тану дала в самом начале: небольшими группами, избегая огласки. Кажется, кухарка Адна, с которой все началось, и сама стала намного ловчее с мечом. После отбытия из танаара Раду и Гистаспа, Бирхан выделил офицера, который поселился в чертоге, чтобы тренировать местных женщин и кузин госпожи. Отзывы были положительные.