— Я уже приучил её к себе, — сказал Таль-Тин, — каждый день подходил к ней и разговаривал. Теперь она не особенно боится людей.

Но как раз тут чечевичка не выдержала, сошла с гнезда на веточку, показав колумбам в гнезде пять голубых яичек с чёрными крапинками на тупом конце. Но она не улетела, осталась тут же и нежным, взволнованным голоском, очень похожим на голос встревоженной канарейки, как будто спрашивала: «Че-и? Че-и? Че-и?»

— Свои! Свои! Не тронем! — смеясь отвечала Ре. — У тебя чудесные яички!

В тот же день колумбы ещё четыре раза побеспокоили чечевичку. Первой пришла Ре и, вынув одно голубое яичко, положила в соломенное гнездо маленькое белое в красных крапинках яичко пеночки-веснички. На глазах у чечевички.

Анд нашёл гнездо славки-черноголовки; второе голубое яичко вынул и положил вместо него славкино — мясного цвета в бурых точечках. Художница Си принесла серенькое яйцо серой мухоловки.

Даже большой буйный Колк осторожно — как росинку на травке — принёс зелёное яичко лугового чеканчика и бережно опустил его в чечевичкино гнездо. Ни одно хрупкое яичко не было сломано или продавлено колумбами при перекладке из гнёзд.

Таль-Тин смотрел на работу колумбов и радовался. Какая разница между теперешним у них отношением к птицам и тем, какое — он помнит — было в его школьные годы!

Девочки тогда почему-то совсем не интересовались гнёздами, а мальчишки… Ох, лучше бы и они не интересовались! Мальчишки хладнокровно, с полным равнодушием разоряли сотни, тысячи птичьих гнёзд. Это называлось у них «собирать коллекции яиц». Одни собирали почтовые марки, а другие птичьи яички. Но марки от этого только сохранялись, а маленькие жизни, заключённые в хрупких скорлупках, гибли. Живые желток и белок коллекционеры выдували, а пустые скорлупки оставались, чтобы через год-другой, когда пройдёт увлечение, — попасть в помойное ведро.

И вот, наконец, на смену бесчисленным поколениям безмятежных истребителей жизни идёт славное поколение юных колумбов. Им на роду написано любить жизнь, охранять её и открывать в ней всё новые и новые тайны, мимо которых с таким равнодушием проходили прежние мальчишки.

На следующий же день оказалось, что чечевичка — прекрасная мать она приняла всю пёструю компанию чужих неродившихся птенчиков и принялась терпеливо высиживать их.

Кукидом увлекались все члены Клуба Колумбов, независимо от их специальности. Все искали гнёзда и перекладывали яички. При Клубе были заведены толстые тетради. В них тщательно записывалось кем, когда, откуда и куда перекладывались яйца и что из этого получалось.

И скоро выяснилось, что в пределах одного вида одни птицы любвеобильные и самоотверженные матери, которым можно доверять высиживание и чужих птенцов. Другие, наоборот, никак не желают принимать чужие яйца. И разные виды птиц по-разному относятся к подкидышам. Одна серая мухоловочка, например, три раза выкатывала из своего гнезда в полудупле старой сосны подложенные ей яички, а на четвёртый день бросила своё гнездо, хотя там у неё лежало четыре своих яичка. Сорокопут-жуланиха — маленькая хищница из певчих — с благодарностью принимала чужие яички… и тут же съедала их.

Но не только кукидом занимались колумбы: каждый помнил о своей специальности, все составляли списки разных туземцев Земли Неведомой. Список орнитологов рос быстрее всех. Но подвигался и у дендрологов список пород деревьев-туземцев, несмотря на то, что Паф всё толстел, все ленивее становился и старался свои вылазки и лес делать покороче. Зато носилась по всей Земле Неведомой старательная До, изучила все её леса и лесочки и даже раз, неожиданно, в платье выкупалась в реке, — старалась оборвать ветки какой-то ивы. Ивы её особенно интересовали.

Медленнее всего рос список териологов: разных четвероногих туземцев вообще не так уж много на свете, и обнаружить их не так просто, как неподвижные деревья или птиц, которые именно подвижностью своей обращают на себя внимание.

Колумбы вставали утром рано и отправлялись кто куда поодиночке или группами в два-три человека. К полудню собирались на обед и, после короткого отдыха, опять расходились до ужина. В просторные летние дни им удавалось много сделать, а ещё того больше — повидать. Каждый день юнестам приходилось натыкаться на неожиданности в работе по своей специальности, и на каждом шагу возникали недоуменные вопросы, обсудить которые не хватало у них времени. Им начинало казаться, что чем больше они узнают свою Землю Неведомую, тем непонятнее она для них становится.

Склонный к философии Лав острил:

— Ну вот: открыли мы свою Америку, а закрыть её не можем. Чем глубже копаем, тем больше открываем чудес. Туман тайны для нас всё сгущается. Кто живёт вокруг нас на нашей земле? Что под нами?

Колк соглашался с ним:

— В самом деле. Ну, составим списки туземцев, зарегистрируем, инвентаризуем их, так сказать. А что это даст? Ведь у каждого вида — да какой там «вида»! — у каждого туземца своя, полная или нас неожиданностей жизнь. Что мы о ней знаем? Ничего не знаем! Тайна.

Таль-Тин сказал:

— Что же, давайте перенесём ужин на час раньше и сразу после ужина будем собираться в кают-компании. Там будем делиться друг с другом самым интересным, удивительным или непонятным, что пришлось увидеть за день. Только надо учиться рассказывать кратко и точно, а то времени не хватит.

«Кают-компанией» колумбы называли избушку Таль-Тина. Табуреток в ней на всех не хватало, и ребята располагались на двух больших шкурах — медвежьей и лосиной. Этих зверей — медведя и лося — застрелил на Алтае сам Таль-Тин; и летом то одна, то другая из них служила ему постелью, на которой он спал в своём спальном мешке путешественника.

Колумбы любили собираться в избушке президента своего клуба — в кают-компании своего воображаемого корабля первооткрывателей в их воображаемом путешествии — и уютно устраивались в ней на звериных шкурах.

— Вношу предложения, — сказал Вовк. — Первое: переименовать кают-компанию Таль-Тина в «уют-компанию». Второе: объявить конкурс на лучший рассказ на наших сборищах в уют-компании.

— Одобрить! — загудели колумбы. — Одобрить предложение Таль-Тина и два предложения Вовка!

— Добро! — сказал Таль-Тин. — Боюсь только, что придётся раздать целых десять премий: у всех ведь самые интересные наблюдения.

— Сегодня же соберёмся! — загорелась быстрая До. — Тем более, — будет проливной дождь!

— Вон как! — насмешливо улыбнулся Анд. — Ай да До! Ты что ж, прогноз погоды получила из небесной канцелярии?

— Эх, ты! — презрительно скривилась До. — А ещё орнитолог! Не слышишь? Сегодня с утра зяблик рюмит и рюмит вон на тех высоких берёзах, — предсказывает дождь.

— Чепуха, суеверие! — рассердился Анд. — Кем это доказано? Мало ли что говорят! Другие уверяют, что ещё какая-то птичка перед дождём всегда жалобно кричит: «Пить! Пи-ить!» — а это просто пеночка-весничка беспокоится у своего гнезда. Я тоже вношу предложение: на сборищах в уют-компании обличать все и всяческие суеверия, предрассудки, устарелые представления.

— Очень правильно, — одобрил Таль-Тин. — В каждом из нас они есть, и мы будем корчевать их прежде всего в самих себе. Сила суеверий в укоренившейся привычке и некритическом отношении к явлениям. В частности, большинство примет предстоящих изменений погоды досталось нам от наших бабушек.

— Ага, ага! — обрадовался Анд и с торжеством поглядел на До.

— Рано обрадовался, — остановил его Таль-Тин. — Мы ещё не обсуждали утверждения До. Обсуждение состоится после ужина.

Вечером в уют-компании Ми сказала:

— Давайте, сделаем так. Сегодня воскресенье. Давайте все будем отмечать у себя в записных книжечках каждое рюменье зябликов и тут же — при какой погоде они рюмили. В следующее воскресенье соберёмся здесь и решим, правильная ли эта примета.