Что он должен был сказать? Он механически выкуривал одну сигарету за другой. Окруженный сигаретным дымом, он представил себе свою речь, которая должна была проникнуть глубоко в сердца людей, собравшихся в толпу. Она должна была изобиловать возвышенными мыслями, красочными сравнениями, выраженными доступным языком, понятным даже самым неграмотным и интересным для самых простых людей. Их мысли должны оторваться от материальных жизненных забот, и в душе должны были пробудиться высокие чувства. Его идеи начали формироваться в слова, из которых складывались предложения. Он проговаривал их про себя, ритм его собственных фраз вдохновлял Савролу, и инстинктивно он использовал аллитерацию. Идеи возникали одна за другой и неслись, словно стремительные потоки воды, обласканные солнечным светом. Он схватил листок бумаги и начал торопливо писать карандашом. Надо было выделить главную мысль, ее можно было подчеркнуть с помощью тавтологии. Он записал предложение на черновике, зачеркнул его, усовершенствовал и записал снова. Звук его голоса будет приятен для их ушей, их чувства станут светлее и души — более возвышенными. Какое это было великое дело! В его мозгу были заложены карты, в которые он должен был играть, в то время как на карту была поставлена вся его жизнь.

Пока он работал, неумолимо проходило время. Домоправительница вошла и принесла ему завтрак, застав Савролу молчаливым и занятым; она и раньше видела его в таком состоянии и не осмеливалась надоедать ему. Нетронутая пища остыла, оставшись на столе, в то время как стрелки часов медленно вращались, отмечая поступь времени. Наконец он встал, и, полностью отдавшись своим мыслям и языку, начал ходить взад и вперед по комнате стремительными шагами. При этом он что-то произносил низким голосом, громко выделяя отдельные фразы. Вдруг он остановился, и рука его резко опустилась на стол. Это был конец речи.

Послышался шум, напомнивший ему о будничных житейских вещах. Саврола почувствовал голод и усталость. И, смеясь над своим энтузиазмом, он сел за стол и начал есть свой забытый завтрак.

Дюжина листков почтовой бумаги, на которых были записаны фразы, факты и цифры, стала результатом его утренней работы. Они лежали на столе, скрепленные вместе. Это были безобидные, ничего не значившие кусочки бумаги. Однако для Молары, президента республики Лаурании, они были страшнее взрыва бомбы, хотя он не был глупцом или трусом.

Дворец Лаурании отлично подходил для проведения общественных государственных церемоний. Щедрые затраты на публичные мероприятия, которые поощрялись правительством, позволили руководителям республики демонстрировать гостеприимство на самом высоком уровне. Проведение правительственного бала было одним из самых главных событий начавшегося сезона. Именно здесь встречались величайшие деятели обеих партий впервые после знойного лета перед открытием осенней сессии. И самые выдающиеся люди в столице объединились после отдыха в загородных виллах или на горных курортах. Здесь демонстрировались изысканность, элегантность и величие. Особую прелесть этому вечеру придавали самая чудесная музыка, лучшие сорта шампанского и разнообразная, но избранная публика. Просторный двор, расположенный перед дворцом, был полностью накрыт гигантским навесом. Ряды гвардейских пехотинцев охраняли подходы к дворцу. Их блестящие стальные штыки символизировали величие и безопасность этого события. На ярко освещенных улицах толпились любопытные простые люди. Огромный зал дворца, роскошный и величественный во все времена, казался еще более великолепным, когда его заполнили нарядно одетые люди.

На вершине лестницы стояли президент и его супруга. На его груди сверкали ордена и медали, она сияла божественной красотой. Когда гости поднялись, личный адъютант президента, торжественно одетый в малиновый и золотой цвета, спросил их фамилии и титулы и объявил их. На балу собрались многочисленные гости. Здесь были представители из каждой столицы Европы, из каждой страны мира.

Почетным гостем на этом вечере был король Эфиопии, весь увешанный шелками и драгоценностями, которые обрамляли его черное, но очень оживленное лицо. Он прибыл на бал слишком рано, что, по-видимому было неразумно. Если бы его величество появилось позднее, его бы приветствовала более изысканная публика. Однако для его необученного ума это почти ничего не значило.

Представители дипломатического корпуса следовали в длинной процессии. Экипаж за экипажем подъезжали к дворцу, и из них выгружались драгоценные грузы, олицетворявшие вежливость и коварство и одетые во всевозможные сочетания золота и всех цветов радуги. На вершину лестницы важно поднялся посол России, господин Странов. Хотя он был облачен в серые тона, его отличала особая галантность. Он остановился и, поклонившись с величественной учтивостью, поцеловал руку, протянутую Люсиль.

— Вся эта обстановка может служить великолепной огранкой для ни с чем не сравнимого бриллианта, — негромко произнес он.

— Он сверкал бы так же ярко и в Зимнем дворце, не правда ли? — лукаво спросила Люсиль.

— Несомненно, морозные русские ночи только усилили бы его блеск.

— Он был бы незаметен среди многих других драгоценностей.

— Среди многих других драгоценностей он был бы ни с чем не сравнимым и единственным.

— Ах, — сказала она, — я ненавижу публичность, а что касается одиночества, ледяного одиночества, от самой мысли о нем меня просто бросает в дрожь.

Люсиль засмеялась. Дипломат с обожанием взглянул на нее и отошел к другим гостям, уже ожидавшим его на вершине лестницы, где он получал приветствия от своих многочисленных друзей и посылал им ответные поздравления.

— Мадам Транта, — объявил адъютант.

— Я так рада вас видеть, — сказала Люсиль. — Как жаль, что ваша дочь не смогла прийти. Это огромное разочарование для многих.

Когда к уродливой старой женщине были обращены такие слова, она засияла от восторга и, продвигаясь вверх по лестнице, направилась к мраморной балюстраде балкона. Оттуда она наблюдала за гостями, прибывшими позднее, и оживленно сплетничала со своей знакомой обо всем, что касалось их одежды и манер. Она также сообщала немного информации о каждом из них. В ее отзывах, даже если они и не были неверными, сквозила недоброжелательность. Но хотя она поведала своим знакомым многие сведения, она даже не упомянула о том, что ей пришлось заставить своего мужа Транту написать письмо и угрожать выходом из президентской партии, если ее не пригласят на бал. Впрочем, даже это не помогло ее дочери получить приглашение. Несчастная девушка запятнала репутацию семьи.

Далее прибыл Лоуве, с волнением глядя на множество лиц, которые выглядывали с лестницы. На каждой ступеньке ему чудились бомбы и кинжалы. Он подозрительно посмотрел на Люсиль, но ее улыбка, вероятно, обворожила его, и он присоединился к гостям.

Тогда сэр Ричард Шелгроув, посол Великобритании, направился к ней с поклоном. Его добродушное и оживленное лицо демонстрировало наивность, которая противоречила его репутации. Казалось, что напряженные отношения между Лауранией и Великобританией должны были наладиться после такого сердечного приветствия. Люсиль в какой-то момент побеседовала с ним, притворяясь, будто ей было известно совсем немного или ничего.

— И как скоро вы намерены объявить нам войну? — весело спросила она.

— Надеюсь, не раньше, чем получу удовольствие от третьего тура вальса, — парировал посол.

— Какая досада! А мне так хотелось танцевать с вами.

— Неужели вы откажете мне? — озабоченно поинтересовался он.

— Разве я посмею ввергнуть две нации в пучину войны, всего лишь ради вальса?

— Если бы вы обладали моим энтузиазмом, вы бы не колебались, — галантно ответил он.

— Что? Усиливать военные действия? Что же мы наделали! И почему вы так настроены воевать?

— Не воевать, а танцевать, — скаламбурил сэр Ричард, чувствуя себя, однако, не так уверенно, как обычно.