Разумеется, молодые люди да и многие пожилые ко всему этому стали относиться в наши дни как к забавам, сказкам. В 30-х годах промысловые обряды перестали соблюдаться. Но воспоминания о них были свежи. В новых условиях не только праздники, но и многие архаические и экзотические обычаи ушли в прошлое. Так, например, чукчанки и эскимоски перестали татуировать свои лица. Однако у многих пожилых женщин на носу, щеках и подбородке видны были синие полосы — следы татуировки. В прошлом 7—12-летним девочкам наносили на лицо татуировку. Это считалось красивым. Татуировка должна была также способствовать счастливой семейной жизни, деторождению.

Особой церемонией обставлялось наречение именем. Его обычно давала бабушка или кто-нибудь из пожилых родственниц новорожденного. Но она не придумывала имени. Во многих семьях сохранялось поверье, что в новорожденном возрождается к жизни душа какого-либо недавно умершего родича. Бабушка должна была лишь узнать, кого именно. Для того чтобы это выяснить, устраивалось особое гадание. Постепенно раскрывался мир представлений морских зверобоев. Я успел уже ознакомиться со свадебными и семейными обрядами, когда мне пришлось услышать о странных правилах, обычаях, связанных с морской охотой.

С местным учителем мы отправились в тундру посмотреть на развалины древних землянок. По дороге около невысокой скалистой горы я заметил круг из камней, выложенный на земле.

— Для чего это?

— Могила человека.

Я знал, что в тундре зверобои в прошлом не зарывали мертвых в землю, а обкладывали камнями так, что покойник оставался открытым. На могиле его одежду разрезали на кусочки, а вещи и охотничьи принадлежности приводили в негодность и раскладывали вокруг покойника. Однако останков человека не было, не было и вещей. Лишь в центре круга возвышался камень. Почему же нет вещей? Отсутствие костей можно было объяснить тем, что песцы растащили труп, но что-то должно было остаться поблизости. Может быть, могила древняя? Но камни не обросли мохом.

— Наверное, здесь похоронили пропавшего в море, — высказал предположение мой спутник. Ветры на крайнем севере Чукотки доставляли много бед зверобоям. Во время охоты они нередко уносили каяки (легкие одноместные лодки) в открытый океан, а иногда прибрежный — «припайный» — лед с охотником течение увлекало в неизвестном направлении. Бывало, что трагедия разыгрывалась на глазах населения, бессильного оказать помощь гибнущим.

— Допустим, похоронили человека, а он через несколько недель вернется. Что же тогда?

— Не должен возвращаться.

— Как же это?

— Охотники, конечно, в море не зевают. Раскололась льдина, перебираются на другую, поближе к берегу, помогают друг другу. Как-то меня самого, когда льдину, на которой я был, стало относить, товарищ, бросив закидушку с ремнем (крючья, укрепленные на деревяшке, так называемая «кошка»), перетянул на прибрежный лед. Не будь его, наверное бы, погиб. Ну а если совсем унесет на льдине и носит сутками — тогда беда. Настоящий мужчина уже не вернется. Не должен.

Я читал об обычае добровольной смерти у чукчей и эскимосов. Он существовал до 30-х годов нашего века. Немощные старики и старухи, больные (а иногда просто обиженные) приказывали родным убить себя. В суровых условиях тундры когда-то они были страшной обузой не только для здоровых, но и для себя. Полагали, что отправляющимся добровольно в потусторонний мир будет в нем лучше, чем тем, которые умерли от болезней, так как души больных, по чукотским и эскимосским представлениям, поедали злые духи. Разумеется, обычай добровольной смерти возник не в результате верований. Его породили тяжелые условия существования. Но и верования влияли на обряды. Если человек, приказавший себя убить, отказывался от этого намерения, то окружающие опасались мести духов. Следовательно, человек, попавший в беду, считался обреченным.

Потерявшиеся в море значились погибшими. Конечно, сначала их ждали. Одна бабушка рассказала, как когда-то ее мать после шторма гадала о судьбе своего брата, задержавшегося на охоте. Из его сапог она достала старые стельки и по направлению соломинок пыталась узнать, блуждает ли он или погиб. Затем она проделала какой-то магический обряд — призывала льдину к берегу. И охотники вскоре вернулись.

Беседы об утонувших, потерявшихся в море, трагически погибших не доставляли моим собеседникам удовольствия. Некоторые говорили, что все забыли, не знают.

Как-то разговорились о науканских охотниках, унесенных на льдине, но разысканных и спасенных летчиками. Это было в апреле 1936 года. Спасение шестнадцати охотников произвело сильное впечатление на население Чукотки. Однако не все одобрили поведение спасенных, в особенности двух, упавших в воду. Береговые жители других поселков, когда льдина с людьми проплывала неподалеку от них, не оказали помощи бедствующим, так как опасались духов.

В связи с этим я поинтересовался, как вообще поступали те, кого увлекли плавающие льды. Мороз бедствующему не страшен: меховая чукотская одежда позволяет спать на снегу. Не всегда угрожали ему голод и жажда. На большой льдине можно охотиться, а снеговую воду можно пить. Если лед близко подходил к берегу, бедствующие могли спастись. Что ждало их тогда? Оказалось, что, если пребывание на льду было длительным, охотнику не следовало возвращаться в родное селение. Он становился терраком (изгнанником) и был обречен на гибель. Живой мертвец! Можно ли описать смятение души, ужас человека, обреченного на одиночество, не имеющего права общаться с людьми, видеть своих близких? Какая тяжкая жертва океану! О погибших во лъдах, «взятых духами», старались не говорить. Тяжело вспоминать. Лишь старик Вукэт как-то в одной из наших бесед подробно рассказал о судьбе изгнанников.

«В тот год только колхоз организовали (точную дату он указать не мог), в яранге школу открыли, а охотились по-старому. Зима трудная была, к весне запасы мяса подошли к концу. На припае стали охотиться. Вот тогда бед много было. Ветром лед с охотниками и в Наукане и в Яндогае от берега унесло. У нас такого не было, тихо, только зверя мало. Как-то подхожу утром к яме с моржовым мясом — вижу: тень метнулась, Человек убегает. Если бы наш был или оленный, то в ярангу бы пошел. Наверно, тонул или со льдом унесло. Отвернулся. Боялись их у нас: человек или черт уже. Теперь думаю — человек».

Слушая Вукэта, я предположил, что опять столкнулся с чучуной. Описание пришельца, его поведение удивительно походили на якутского дикого человека. Неужели он? Видели ли беглецов-изгнанников жители других приморских поселков? Рассказ Вукэта подтверждался. Более того, бродяги представлялись моим собеседникам именно людьми, потерпевшими бедствие в море.

Широкое распространение получил рассказ о судьбе известного зверобоя Нутенкэу. Он был популярен на побережье. Славился удачей. Потом запил, его стали мучить кошмары. Родным говорил, что скоро погибнет. Как-то ушел на промысел и не вернулся. Долго безуспешно искали. Впоследствии разнесся слух, что его видели около одного из дальних поселков.

— Наверное, случилось с ним какое-то несчастье, считал, что обречен духами, нельзя ему подходить к человеку, — комментировали это событие мои собеседники. Не такими ли трагическими случаями в 50-х годах объяснялось появление в Колымской тундре диких чукчей? Видимо, в некоторых семьях на побережье еще соблюдались архаические правила.

Итак, древний обычай, связанный с верой в злых духов, не позволял потерпевшим бедствие на море возвращаться в родные селения. Обычай запрещал им искать пристанища и у соседей, а последним оказывать помощь пострадавшим. Злые духи требовали жертв и получали их. Нечто подобное мне приходилось уже слышать у коряков: тонущих не спасали.

Так же поступали и древние ительмены (камчадалы). Среди материалов по Камчатке обнаружилась выписка из труда известного естествоиспытателя, участника Второй Камчатской экспедиции Георга Стеллера. Он, так же как и С. П. Крашенинников, интересовался бытом и жизнью камчадалов, их обычаями и нравами.