Похищенную увезли домой. Она рассказала, что, когда гнала оленей, пришел чучуна, поймал ее и увел к себе. Уходя на охоту, он подпирал снаружи дверь деревом (чтобы девушка не ушла). Он сделал ее своей женой. Через три месяца она родила ребенка, похожего на отца. Рос ребенок по часам и стал немногим меньше матери».

Итак, коварный чучуна предстал в новом облике, в виде одноглазого циклопа. Почему бы мне самому не порасспросить старушку Христину? Может быть, она больше знает о чучуне, чем рассказала внуку? Семья Николаевых как раз вернулась с промысла. С завучем — переводчиком мы отправились в гости.

На краю села в палатке, утепленной снегом, топилась железная печка. Хозяйка пекла аппетитные лепешки, переворачивая их плоской железной лопаточкой на длинной витой ручке. Рядом шумел пузатый медный чайник.

После ритуала приветствия, заключавшегося в вопросе: «Какие новости есть, рассказывайте», и столь же традиционного краткого ответа: «Никаких новостей нет», а также положенного полуминутного молчания завуч сказал, что мы пришли послушать ее сказки.

Старушка долго молчала. Затем сказала, что болтают всякое, она-де забыла многое и рассказывать не умеет. Но слова Христины были лишь данью традиционной скоромности опытной сказительницы. Она хотела рассказать нам сказку о споре медведя и лисы, о хитром обманщике Кэдзе, но я попросил ее рассказать о чучуне. В запасе у нее оказался еще один вариант легенды об этом чудовище, слышанный где-то около озера Есей.

«Однажды старик со старухой перекочевали на новое место и остановились ночевать. Утром старик пошел проведать своих оленей. Одного недоставало. Отправился его искать и вдруг увидел следы полуметровой ступени, а затем человека ростом с лиственницу, который вел за собой оленя.

Старик стал подкрадываться к врагу. Великан, заметив его, разорвал оленя пополам. Тогда старик, припав за корягу, выстрелил. Чучуна, резко закричав, прыгнул вверх. С хрипом упал на землю и, сидя, ножом указал старику на свое горло. Старик подбежал и перерезал ему горло. Кровь брызнула и залила пространство на несколько шагов вперед и забрызгала старика. Он взял нож и пошел домой. Возвратившись, сказал жене: «От чучуны за оленя взял нож». В скором времени они оба сошли с ума, а через три дня после этого умерли». Больше ничего сказительница добавить не могла.

Из легенды можно было заключить, что кровь, точно так же как и взгляд на предметы, принадлежавшие чучуне, волшебна, опасна и взгляд на нее сводит людей с ума. В обоих вариантах легенды чучуна — обладатель какого-то особого ножа или железного кольца, заостренного с внутренней стороны. Кольца с зазубринами, используемые для выделки шкур, северные якуты называют чучун. Может быть, отсюда и произошло название — чучуна?

Но откуда явился столь причудливый образ одноногого существа? О чем-то похожем мне приходилось читать в сборниках эвенкийского фольклора. Книгу Г. М. Василевич, известной исследовательницы эвенкийского языка и фольклора, к моей радости, я обнаружил в районной библиотеке. Да, у эвенков широко бытовали сказания об одноногом чудовище — прыгающей железной старухе-чулугды. Она охотилась на людей. В одной сказке эвенки перехитрили страшилище и утопили ее. В другой говорилось: «Если единственный глаз чулугды не сгорит, не лопнет, тогда не может чулугды умереть. Все ее тело железное. Один глаз только как у человека». Герой сказки выжег глаз злой чулугды, подобно тому как хитроумный Одиссей победил Полифема.

Легенды, записанные со слов Христины, в общем подтверждали мнение Г. В. Ксенофонтова о том, что чучуна — якутская разновидность Пана или Фавна. Облик чучуны в значительной степени напоминал лешего — высокий, тощий, с рукой в виде сухой ветви, совсем как одинокая лиственница в лесотундре.

Итак, вопрос о диких людях, казалось, отпадал. Фантазия, фантазия и только фантазия. Мое убеждение еще более окрепло после беседы с анабарским охотником Андросовым, считавшимся знатоком старины.

— Говорят, есть такой черт — чучуна, который виден глазами, — сказал Андросов, когда мы разговорились о всяких чертях и сказочных героях. — Он как человек, но очень большой, на одной ноге передвигается. Гоняется за оленями, связывает их тальником и оставляет. Иногда поступает так же с человеком. Пакостит.

Я причислил чучуну к разряду местных чертей и решил заняться выяснением подробностей, когда буду собирать материал по демонологии. Но вскоре случай опять свел меня с этим загадочным существом.

В школе проводился конкурс на лучший рисунок из местной жизни. По предложению завуча включили тему «Герои сказок». Рисунков поступило много. На тетрадных листках возникли чумы, олени, нарты, собаки, школьный двор. Охотники добывали белок, оленеводы набрасывали на бегущих оленей арканы. В лучах солнца стояла Кыс-Ньюргун — героиня сказания. Несколько рисунков было посвящено «страшным» сюжетам. На одном трехпалый черт бродил среди крестов по кладбищу, на другом злой дух в виде покойника, оскалив зубы, крался к спящему охотнику, на двух были изображены трехглазые черти — обитатели подземного мира, плавающие в тине. Внимание наших художников привлекла гигантская сказочная рыба, глотающая оленя. А вот и чучуна, одноногий великан, приблизившийся к оленю. На другом рисунке, также названном «Чучуна», около разорванного пополам оленя обгладывал кость черный человек. Автор первого рисунка утверждал, что чучуна — одноглазый, одноногий черт, автор второго — что это дикий человек, бегающий по тундре. Он привел своеобразный аргумент: «Чучуну ведь убивают, а черта не убьешь, не правда ли?» И с ним согласились.

Спор на демонологическую тему малолетних знатоков фольклора показал, что мои познания в этой области и неполны и односторонни. Видимо, о чучуне существуют иные, более реалистические легенды. Однако школьник, нарисовавший кровожадного дикого человека, не смог мне поведать о нем каких-либо подробностей. Он слышал от родных о том, что где-то в низовьях Лены дикие люди воруют оленей и съедают их, а шкуру напяливают на себя. Оленеводы боятся их.

Теперь при сборе фольклора я так или иначе возвращался к «чертовой» теме, расспрашивая о чучуне, диретениках (искаженное слово «еретик»), духах нижнего подземного мира. Вскоре я заметил, что мои вопросы не всем нравились. Когда беседа заходила о чертях или чучуне, некоторые мои друзья замыкались и даже совсем прекращали разговор. Сначала это меня удивляло. Неужели рассказы о домовом, бабе-яге (у якутов — яга-баба) или чучуне могут вызвать у кого-либо суеверный страх? Может быть, говорить об этом просто считается неприличным?

Ответ пришел во время беседы со старушкой по прозвищу Чакы. Я как-то зашел в ее тордох и попросил рассказать какую-нибудь сказку.

«Былырги устория (старую сказку) я знаю, — сказала Чакы. — Это можно рассказать, а вот о чертях ты у многих спрашиваешь зря. Об этом шаман знает. Как я буду о чертях рассказывать? Вдруг да произойдет что! Тяжелые слова и произносить нельзя. Грех. Старые люди ведь и реку не называли своим именем. Хозяйка услышит, обидится, накажет — рыбы не даст. Реку вот называли «эбэ» — бабушка, гору тоже не называли. «Хая» (гора) тоже «эбэ». Ты вот, поди, и сам знаешь. Охотник за зверями собирается, молчит. Да как не молчать? Огонь-то, он все слышит. Вот и зверь может услышать, а узнает — уйдет. Русские говорят «дикий олень», а мы — «кыыл» (зверь). У нас и человека по имени не зовут. Ну а сказку расскажу», — говорила словоохотливая женщина.

Осенью мне самому пришлось убедиться в правдивости ее слов. В конце августа — начале сентября в школу стали съезжаться дети из дальних наслегов. Кавалькаду всадников обычно возглавлял проводник. За ним верхом на оленях с только что отросшими ветвистыми рогами, покрытыми шелковистой кожей, следовали школьники — пятиклассники, шестиклассники и державшиеся солидно семиклассники, иногда почти взрослые юноши и девушки. Некоторые всадники вели за собой вьючных оленей с сумами, заполненными запасной одеждой, продовольствием, учебниками.