Где-то мне уже встречалось такое описание северных людей. Я стал перебирать в памяти публикации фольклора и вспомнил. Да это же вариант легенды «О человецех незнаемых в восточной стороне»! Легенду разыскал, прокомментировал и опубликовал профессор Д. Н. Анучин. В XI веке русские представляли обитателей полунощной страны, по-видимому ненцев, безголовыми со ртом на плечах. Малица — глухая меховая рубаха с капюшоном, одежда жителей тундры, — скрывала шею; при надвинутом капюшоне и известной доле воображения и страха могло показаться, что на лице один рот. Видимо, эта древняя легенда, занесенная русскими землепроходцами в Якутию, слилась с легендой о чучуне. Как известно, в низовьях Оленёка и Лены еще в XIX веке обитали потомки русских промышленников и казаков, объединенных в Усть-Оленёкское крестьянское общество. Русские старожилы не чуждались окрестного населения, они владели якутским языком, женились на якутках и эвенкийках. Что же удивительного, что их фольклор повлиял на якутский. Если это так, то легенду о чучуне, возможно, следовало рассматривать как предание о каких-то реальных людях, осваивавших Север до прихода туда предков тунгусов (эвенков) и якутов.

Чтобы проверить это предположение, я по приезде в Якутск отправился в рукописный фонд Якутского филиала Академии наук. Это хранилище уже тогда получило известность среди специалистов. Здесь были сосредоточены записи олонхо, преданий, легенд, сказок, песен, пословиц, поговорок, собранные сотрудниками Института языка, литературы и истории в течение нескольких десятилетий. Интересовавшие меня предания оказались краткими и крайне схематичными.

В Центральной Якутии, по преданию, записанному большим знатоком фольклорных произведений С. И. Боло, до якутов обитали наделенные волшебной силой хара сагылы (черные лисицы). Они не могли сопротивляться нашествию якутов и были рассеяны. Отсюда и прозвище их —«ставшие ветром». В Вилюйском районе бытовало предание о туматах — охотниках с каменными орудиями, считавшихся людоедами.

В низовьях Лены будто бы жили глуповатые, недогадливые сортолы, подобные пошехонцам русских сказок. Сортолы собирали свет по совету своих мудрецов в кожаные сумки, чтобы осветить темные жилища, и несказанно удивлялись, что из этого ничего не выходит. При строительстве жилья, если бревна оказывались короткими, они пытались растянуть их. Бревно смазывали жиром, затем строители разбивались на две партии и тянули бревно с разных концов. Когда одна группа перетягивала другую, сильнейшие обвиняли слабых в нерадении. Возможно, и эту легенду, как и предание о людях без шеи, со ртом на плечах, занесли на Север русские землепроходцы.

Все эти предания, легенды свидетельствовали в общем об исчезнувших племенах древних обитателей Севера. В легендах о чучуне, напротив, рассказывалось о существе, обитающем в наши дни.

Оставалось сопоставить легенды о чучуне с преданиями о предшествующем населении у других народов Севера. Как-то в Институте этнографии мне довелось слушать сообщение Б. О. Долгих о поездке на Таймыр к энцам — одной из самых малочисленных народностей Севера. Мое внимание привлекла легенда, записанная им от знатока старины Р. Силкина, о приключении бравого тунгуса, убившего огромного волосатого голого человека. «Соблазнительно, конечно, было бы истолковывать этот образ, — сказал, комментируя легенду, Б. О. Долгих, — как известие о каких-то диких первобытных расах, что-нибудь вроде пресловутого «снежного человека», с которым сталкивались предки энцев. Но для этого у нас нет никаких данных, кроме фольклора». Мне вспомнились также саамские (лопарские) сказания о чакли — крошечных созданиях с мешочками золота за спиной. Это они населяли леса, горы, ущелья и пещеры Лапландии. Как гномы, чакли будто бы жили под землей. Рассказчики им приписывали такое же хозяйство, какое вели и саамы. Если чакли встречался обычному человеку и тот вступал с ним в переговоры, то чакли отвечал теми же словами, но в обратном порядке, хихикая и смеясь. В легендах чакли наделялись злобным характером. Они заманивали путников в каменные ущелья и здесь душили. От них откупались — бросали монетки. Здесь характерным было то, что чакли не предшествовали саамам, а сосуществовали с ними.

А сколько написано о ненецких сииртя, человекоподобных существах, сказочных обитателях тундровых холмов? Это карлики, выходящие на поверхность земли только ночью. По одним легендам, они подбираются под покровом темноты к оленям, ловят их, и тогда на шкуре белых оленей появляются черные пятна; по другим — возникают перед человеком, которому суждено счастье, и, наконец, по третьим — это аборигены, осваивавшие тундру до прихода ненцев.

Археологические, этнографические и фольклорные данные убедительно свидетельствуют о том, что ненцам на Севере предшествовало население, жившее в землянках, занимавшееся охотой на морского зверя. По мнению специалистов, в образе сииртя запечатлелась память о пионерах, проникших в северные просторы тайги и тундры, — первых поселенцах этого сурового края.

Сопоставление ненецких и саамских легенд с легендами о чучуне как будто свидетельствовало об известных аналогиях. В самом деле, сииртя, так же как и чучуне, приписывается кража оленей, а чакли — непонимание человеческой речи. Но достаточное ли это основание для того, чтобы допустить, что в образе чучуны, так же как и в образе сииртя и чакли, запечатлелась лишь память о каких-то аборигенах тундры.

Может быть, все эти легенды — игра воображения? Не мирится мысль человека с тем, что до него, до его предков, до предков его предков земля была пустынна. Вакуум заполняли. Тут-то и срабатывала фантазия. Но она не могла полностью оторваться от действительности. Предшественники по закону логики должны были отличаться от обычных людей. Их представляли антиподами: если превосходят ростом обычного человека, возникали образы великанов, силой — людоедов, а если меньше нормальных людей — карликов. Последних, естественно, трудно наделить большой силой, и им приписывали волшебство. Ну а если думали, что предшественники не похожи на людей, то тогда возникали образы чудовищ.

Таким образом, сравнительно-фольклорные изыскания не позволяли разрешить вопрос. Оставался все тот же путь поиска истины — копить факты.

В Булунский район, расположенный в низовьях Лены, мне довелось попасть ранней весной 1951 года. Снег нестерпимо слепил глаза. Без темных очков я не решался выходить из помещения. Солнце сияло, освещая торосы на Лене. Приближалась пора белых полярных ночей. Успею ли до начала распутицы объехать булунские селения? Поселков мало, но связь между ними затруднена тундровым бездорожьем. Будет ли попутный транспорт? Весной езда по тундре — удовольствие, если в вашем распоряжении отдохнувшие олени; и мучение — если они усталые. Но где весной после зимнего сезона взять добрых оленей?

В райцентре деятельно готовились к весенней кампании завоза в тундру продовольствия, медикаментов, оборудования для оленеводов. Однако санный обоз меня не устраивал. Такое передвижение подорвало бы и без того скромный бюджет времени.

Как всегда, выручил случай. Тюмятинские охотники во главе с председателем колхоза по дороге с промысла заехали в Кюсюр — центр Булунского района. Выяснилось, что через два дня их караван двинется в сторону поселка Тюмяти. Свободные нарты найдутся. Захватить меня председатель согласился. Итак, в дорогу. Через сутки мы оказались на месте. Центральная усадьба — небольшой поселок. Ряды свежесрубленных домов. Весна здесь давала уже о себе знать. Жители сбрасывали снег с крыш, убирали снежные завалы, расчищали подходы к домам. Охотники спешили по зимнему пути завезти в тундру материал для ремонта пастей (ловушек на песца) и попутно, пользуясь светлым днем, подбрасывали своим семьям плавник — топливо, чтобы летом не приходилось носить дрова на спине. Сезон весенней охоты на диких оленей был в разгаре. Зверя били неподалеку от поселка, и правление колхоза на трудодни выдавало мясо. Приближался отел, поэтому оленеводов в Тюмяти я не застал. Они уже были в стадах.