На празднество съехались из всех ближних и дальних деревень. Петухов везли за много миль в специальных сумках из цельного пальмового листа; из отверстия сбоку торчали пышные петушиные хвосты. Гомонящая толпа тесным кольцом облепила ринг. На небольшом возвышении уселся скрестив ноги старик судья. Слева от него поставили миску, в которой плавала половинка скорлупы кокосового ореха с просверленной дырочкой. Это приспособление служило часами: каждый раунд длился ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы скорлупа заполнилась водой и опустилась на дно. Под левой рукой судьи висел маленький гонг; удар гонга оповещал о начале и конце раунда.

Из-под навеса вышла группа мужчин, человек десять-двенадцать, со своими птицами. Петухов долго подбрасывали, расправляли им перья и гребни, потом стали составлять пары и договариваться об очередности. Затем ринг очистили, а птиц унесли, чтобы привязать им к ноге на место давно удаленных шпор острозаточенное пятнадцатисантиметровое лезвие. Наконец первая пара была готова к бою. Петухов поднесли друг к другу для «затравки». Их бойцовский характер проявляется в громком клекоте и вздымании перьев на шее. Одновременно публика имеет возможность оценить качества соперников. Зрители, обступившие ринг, начали выкрикивать ставки. Их прервал удар гонга.

Птицы сходятся клюв к клюву и начинают, распушив перья, ходить кругами. Неожиданно они с пронзительным воплем взлетают и сшибаются в воздухе, стараясь вонзить в соперника смертоносную стальную шпору. При каждом прыжке оружие сверкает на солнце. Одна птица не выдерживает и покидает ристалище. Толпа разбегается в разные стороны: петушиный нож — вещь не шуточная, он грозит серьезной раной не только птице, но и человеку. Владелец осторожно хватает своего питомца и возвращает его на ринг. Петухи вновь сходятся в схватке.

Наконец у одной птицы сквозь перья под крылом начинает расплываться черное пятно, и наземь падают капли крови. Птица серьезно ранена. Она снова норовит убежать с ринга, но ее ловят и ставят перед разъяренным противником. Раненая птица всеми силами пытается увильнуть, не ведая, что петушиный бой кончается только смертью одного из гладиаторов. Судья-хронометрист ударяет в гонг и подзывает помощника. Тот ставит на ринг клетку в форме колокола и сажает туда обоих бойцов. Отсюда уже сбежать невозможно, и победитель добивает раненого.

Следующий бой оказался более захватывающим, поскольку обе птицы выказали храбрость. Раунд за раундом они рвали друг у друга бородки и перья на шее, ударяя стальными шпорами до тех пор, пока обе буквально не истекли кровью. Между раундами хозяева старались привести их в чувство, вставляя петушиный клюв себе в рот и вдувая им в легкие воздух, или же макали палец в кровь и давали петуху пробовать ее. Вскоре один из противников, ослабев от потери крови, не сумел избежать смертельного удара и рухнул, конвульсивно дергаясь, на землю. Победитель продолжал клевать поверженного до тех пор, пока владелец не оттащил его.

В тот день лишилось жизни много птиц и немало денег перекочевало из рук в руки. Вечером во многих домах ели курятину с рисом. Боги могли быть вполне довольны.

Балийцы верят, что их остров населен не только людьми, но и целым сонмом духов, добрых и злых. И те и другие требуют внимания. Злым нужно делать подношения, чтобы умерить их злость, а добрым — чтобы те чувствовали себя в довольстве и в трудную минуту пришли на помощь.

Духи обитают повсюду — в ручьях и колодцах, водопадах и озерах, камнях и скалах; иногда они принимают обличье деревьев или животных. Даже человек рискует потерять душу, если в него вселится злой демон.

Многие балийские храмы стоят в излюбленных местах обитания духов — при слиянии рек, на склонах вулканов, перекрестках дорог. Иногда храмы строили для целых колоний диких животных, в которых могли перевоплотиться души предков.

В Сейгере, селении в центре острова, мы обнаружили два храма на опушке небольшого леса, облюбованного обезьянами. Как выяснилось, в лесу обитали две стаи, каждая на своей территории, во главе с самцом-предводителем.

Храмы были мрачны и пусты. Их скрывала густая тень деревьев, стеной стоявших вокруг. Неожиданно из леса донеслись пронзительные крики, и на просеке, ведущей к храму, показалась стая обезьян. Они двигались без всякой опаски: никто не причинял вреда священным животным. Обезьяны запрыгали вокруг, возбужденно галдя. Они по опыту знали, что люди приходят сюда не с пустыми руками. Мы не стали испытывать их терпение и начали бросать им кукурузные зерна.

Старый самец, предводитель стаи, медленно и важно прошествовал к месту раздачи угощения и оскалил зубы, оповещая тем самым, что ему по праву причитается «львиная доля», а узурпатору не поздоровится. Никто и не смел посягать на зерна, попавшие в поле зрения вожака.

Многие самки несли детенышей, прилепившихся к их животу. Некоторые малыши отрывались от матери и пробовали бегать самостоятельно, тоненько попискивая. Мы смотрели на них с жалостью, до того звереныши были худы, но попытки дать им кукурузу пресекались взрослыми, которые действовали со скоростью истребителя-перехватчика. Наконец мне удалось обмануть бдительность папаш и мамаш и сунуть горсть зерен симпатичному малышу. Он тотчас запихнул угощение в рот. Это движение не ускользнуло от бдительных материнских глаз. Она молнией метнулась к чаду и, сунув его голову под мышку, раскрыла ему пасть. Бедное дитя визжало от возмущения, но мать невозмутимо выгребла зерна изо рта ребенка и сунула в собственный. Потом с сознанием выполненного родительского долга отпустила малыша.

Чарльз приступил к съемкам. Его внимание привлек заросший мхом барельеф внутри храма. Поглощенный своим занятием, он оставил открытым кофр, в котором принес кинокамеру. Едва Чарльз отвернулся, как одни молодой удалец подскочил к кожаной коробке, схватил приглянувшийся ему светофильтр и с победным воплем взлетел на соседнее дерево. Там он стал пробовать игрушку на зуб.

Мы долго пытались сманить вора на землю. Зазывное сюсюканье, предложение пищи — ничего не действовало. По счастью, у нас был запасной набор светофильтров..

На юго-восточной оконечности острова, в Кусамбе, мы обнаружили еще один храм, посвященный животным. Святилище стояло перед входом в пещеру, где обитала большая колония летучих мышей. Животных было так много, что их тела образовывали пульсирующий ковер, полностью покрывавший потолок и стены. Некоторые, не сумев найти места внутри, устраивались у входа в пещеру на соломенной крыше святилища.

Я вошел внутрь. От тел летучих мышей в пещере было тепло и влажно. У меня перехватило дыхание. На полу беспомощно бился новорожденный мышонок. У стены, уютно свернувшись, лежал удав. Когда, прижав платок к носу, я сделал шаг вперед, сбоку шевельнулась какая-то тень. Я инстинктивно отшатнулся. Это оказалась собака.

Каждую ночь летучие мыши отправлялись собирать с окрестностей дань в виде насекомых. Их помет служил пищей для тараканов, а мертвые тела «утилизировал» удав. Собака, как и полагалось цивилизованной особи, урывала куски то здесь, то там. В целом пещера представляла собой уникальный пример взаимозависимости не связанных между собой групп животных…

Один из интересных представителей балийской фауны жил, как оказалось, у самых наших дверей, на толстом, шишковатом дереве. Однажды утром я заметил, как в листве промелькнуло что-то темное. Кто это был, я не успел разглядеть. Потом тень мелькала еще несколько раз, и я решил понаблюдать за деревом, тем паче что это не требовало никаких усилий. Я просто сел на пороге, прислонившись к косяку, и стал следить.

Прошло не более получаса, как тень пронеслась по воздуху и опустилась на нижнюю ветку дерева. Я отчетливо увидел маленькую ящерицу, сантиметров пятнадцати в длину. Окраска делала ее почти незаметной на ветке, на которой она сидела. Словно желая покрасоваться передо мной, ящерица подогнула тонкие передние лапки и раздула длинный остроконечный подгрудник, раза в два больше головы. Я сразу узнал летучего дракона.