Вначале дельфины двигались в сторону от нас, по потом, заметив застывшую на месте прау, изменили курс и направились прямо к судну. Через несколько секунд вся стая уже была рядом. Мы перегнулись через борт, жадно разглядывая гостей сквозь зеленоватую прозрачную воду. Дельфины, словно решив устроить для нас представление, выделывали курбеты прямо у носа лодки. Разрезая воду мощными телами, они выпрыгивали так высоко, что их удавалось как следует рассмотреть. У дельфинов были похожие на клюв рты, большие темные дыхала на лбу и озорные глаза, насмешливо поглядывавшие на нас.

Минуты две они резвились вокруг прау, а затем, пыхтя и брызгаясь, стали удаляться в сторону маячившего на горизонте острова. Мы с грустью смотрели им вслед: счастливчики, они не зависят от милости попутного ветра, а нам ничего не оставалось, как ждать у моря погоды.

С приближением вечера паруса слегка ожили. Я заметил, что наши окурки отплыли на довольно большое расстояние. Вскоре легкий бриз превратился в ветер, а когда солнце село, нас уже сильно качало. Море расходилось не на шутку. Большие волны, нагоняя прау, задирали корму так, что бушприт глубоко нырял в воду и тут же взмывал высоко к небу. Лежа в ту ночь в тесной каюте, я слушал, как тяжелый гик терся о мачту и урчал, словно пьяный тромбонист. Для меня это была сладчайшая музыка, наполнявшая душу радостным ожиданием.

Весь следующий день держался сильный ветер. Слева по борту на горизонте длинной лентой тянулось побережье Флореса. Косяки летучих рыб проносились перед носом судна. Они поднимались с волной и, прежде чем та успевала опасть, отталкивались от гребня, распускали желто-голубые грудные плавники и парили в воздухе. Рыбы пролетали метров двадцать, лавируя между волнами и круто меняя направление полета. Когда огромный косяк обгонял нас, было такое впечатление, что волны вскипают радужной пеной, глаз не успевал следить за полетом этих прекрасных созданий.

Мы вдруг вспомнили о своих обязанностях кинопутешественников — сколько чудесных мгновений осталось не запечатленными на пленке! Чарльз полез в трюм и достал камеру. Самым колоритным объектом съемок на борту, безусловно, был капитан. Он очень картинно сидел на палубе, лениво облокотившись на румпель, голова в попытке спрятаться от жгучего солнца обмотана саронгом, веки прикрыты в полудреме. Прау стремительно неслась по морю, пенистые буруны веером расходились за кормой.

— Кэп, — обратился я к капитану, — фото?

Сон с него как рукой сняло.

— Нет, нет! — резко запротестовал он. — Никаких фото. Ни за что!

Это было совсем уж странно. Все индонезийцы, к которым мы обращались с предложением, буквально жаждали сфотографироваться. Сейчас это явно прозвучало бестактно, но мы не могли понять, где зарыта собака. Чтобы сгладить неловкость и восстановить отношения, я завел с капитаном учтивую беседу, а Чарльз отправился искать другой объект для съемок.

— Хороший ветер, — сказал я для затравки, глядя на белые раздувшиеся паруса на фоне бирюзового неба.

Капитан хмыкнул, прищурил глаза и уставился в одну точку.

— При таком ветре мы должны быть завтра на Комодо, — продолжал я.

— Кто знает, — загадочно ответил он.

Капитан помолчал, шмыгнул носом и пронзительно завопил фальцетом. Мне давали понять, что разговор окончен. Я отошел.

Приближалась четвертая ночь пути. Казалось, судно уже должно быть на подходе к Комодо, и, проснувшись утром, я ожидал услышать весть о близости заветного острова. Увы, никто не спешил с этим сообщением. Я глядел во все глаза, но, кроме линии побережья Флореса на юге, ничего не было видно.

Капитан дремал в долбленом челноке, лежавшем на палубе возле каюты.

— Кэп, — сказал я, — сколько часов до Комодо?

— Не знаю, — мрачно ответил он.

— Вы когда-нибудь бывали на Комодо? — попытался я вытащить из него хотя бы обрывки сведений.

— Белум, — буркнул капитан.

Такого слова я не знал и полез в каюту за словарем.

«Белум — еще нет», — значилось там. В голову закралось жуткое подозрение. Когда я вылез из каюты, капитан уже снова спал в своем челноке.

Я тихонечко потряс его за плечо.

— Капитан, вы знаете, где находится Комодо? — спросил я.

Он устроился поудобнее!

— Нет. Туан знает.

— Туан, — громко и отчетливо сказал я, — этого не знает.

Он резко сел, моментально стряхнув с себя сон:

— Адух!

Возглас сожаления не добавил мне оптимизма. Я вернулся в каюту, порылся в сумке, вытащил карты и позвал Чарльза, бродившего по судну в поисках живописных ракурсов. У нас имелись две карты. Одну — крупномасштабную схематичную карту Индонезии — я выклянчил у клерка пароходной компании. Комодо на ней выглядел крохотной пуговкой, диаметром около трех миллиметров. Вторую — большую подробную карту острова Комодо — я срисовал из одной научной монографии; сам Комодо и прилегающие к нему островки фигурировали там во всех подробностях, но, кроме них, не было никаких других обозначений. Только в углу выглядывал краешек Флореса.

Мы показали капитану карту Индонезии:

— Где мы находимся, по-вашему?

— Не знаю.

— Может, он вообще не разбирается в картах? — тихо предположил Чарльз.

Я стал обводить пальцем все острова, тщательно произнося их названия.

— Понятно? — осторожно спрашивал я каждый раз.

Капитан согласно кивал. Потом он ткнул пальцем в Калимантан и уверенно произнес:

— Комодо.

— Нет, — грустно заметил я. — К сожалению, нет.

Ветер начал ослабевать. Мы с Чарльзом сочли за благо самим следить за курсом. Днем можно было ориентироваться по солнцу, а ночью мы рассчитывали, что путеводной звездой нам будет служить Южный Крест. Прау свернула чуть ближе к берегу. В прошлый раз, когда мы шли вдоль острова, ландшафт был гористый, изрезан ущельями, лесистые склоны спускались прямо к прибрежной полосе, усеянной кокосовыми пальмами. Теперь характер местности изменился. Вместо гор виднелись округлые холмы, покрытые жухлой, бурой травой, лишь кое-где торчали редкие пальмы, издали напоминавшие гигантские шляпные булавки. Тот ли это остров или уже новый? Посовещавшись, мы решили считать его Флоресом, если только ночью мы не проскочили Комодо и не оказались у Сумбавы. Это представлялось маловероятным, хотя в глубине души нас мучили сомнения.

После полудня перед нами вырос какой-то непонятный архипелаг. К северу по правому борту острова лежали вразброс; ближайший представлял собой крохотный клочок суши в окружении коралловых рифов, а самый дальний выглядел прыщиком на горизонте. К югу островки теснились более кучно. Гладкие утесы и зазубренные конусы громоздились друг за другом, теряясь в дымке. Невозможно было понять, где кончается один остров и начинается другой, что представляют собой участки моря — узкий извилистый пролив между островами или глубокую бухту. Однако необходимость заставляла точно определить, где пролив, отделяющий Флорес от архипелага, а где вход в широкую бухту, являющуюся единственной безопасной стоянкой у Комодо.

Оказалось, что времени на размышления у пас предостаточно: при подходе к путаному лабиринту ветер стих, и прау остановилась как вкопанная.

Здесь было мелко. На дне толстым слоем лежали кораллы, которым рябь придавала причудливые очертания. Надев маски и взяв в рот дыхательные трубки, мы с Чарльзом нырнули в море. Нам доводилось плавать под водой и раньше, поэтому погружение в иной мир — совершенно иной по своему масштабу, цвету, звуку и плавности движений — было для нас не новым. И все же зрелище рифа ошеломляло. Мы висели в прозрачной воде, не ощущая собственного тела. Под нами росли розовые, голубые и белые кораллы самой невообразимой формы — от бугорков и остроконечных пиков до расходящихся лучей; одни высились частоколом, словно окаменелые джунгли, другие походили на огромные булыжники с глубокими бороздами, напоминающими мозговые извилины. Среди зарослей и глыб выделялись отдельные колонии, похожие на белые тарелки, расставленные на обеденном столе.