Ночью я не смогла уснуть. И дело не в непривычной обстановке или каких-то неудобствах. Моя голова буквально распухала от обилия новых невероятных сведений, информация не желала приниматься на веру, иначе можно не сомневаться, нормальная жизнь осталась в прошлом, а будущее представляется безумием. Брат спокойно спал на соседнем диване, слегка покачиваясь в такт движущемуся поезду, во сне его лицо разгладилось и смягчилось, на какой-то момент он перестал казаться абсолютно чужим и пугающим. Может, все могло быть не так уж плохо, если бы не откровенная ненависть, которую он не считал нужным скрывать. Но чем это вызвано? Как я могла настолько досадить ему, если вижу впервые? Измученная ночными мысленными метаниями, утром я все же решилась задать ему главный вопрос, не дающий мне покоя с тех пор, как приемная мама рассказала мне о моем появлении на свет. Что же произошло в нашей семье?

За прошедшую ночь Тирон не стал более благодушным, он долго молчал, заставляя меня нервно поеживаться, но в потом все же заговорил:

— Я расскажу, но лишь то, что тебе нужно знать. И больше не смей возвращаться к этой теме.

Желая получить хоть какие-то ответы, я вновь замерла, забыв про недоеденный завтрак, ловя каждое его слово.

— Мой отец был охотником, как и я, — медленно и напряженно начал брат, мне показалось, что эти воспоминания для него болезненны или неприятны и не ошиблась. — Он погиб от рук кровопийц, когда я был еще ребенком. Лишившись мужа и желая защитить, мать отправила меня в Ирландию, к самой древней из оставшихся эльфов, женщине, живущей много сотен лет. Через некоторое время мы узнали, что мать вновь вышла замуж, а также то, что ее преследуют, и она вынуждена скрываться вместе с твоим отцом. Я был уже хорошо обучен и нашел их. Вскоре, мы остались с матерью вдвоем, она похоронила и этого мужа, погибшего в схватке с врагом, но оказалось, что нас, однако, снова трое.

Несмотря на опасности и трудное для эльфов время, вопреки здравому смыслу и моим просьбам, мать решила, что ты появишься на свет во что бы то ни стало, более того, взяла с меня слово, что я позабочусь о тебе, — глаза Тирона налились кровью, теперь, отчасти, становились понятны причины его ненависти.

У меня заныло сердце от осознания того, что и с папой я никогда не увижусь, хотя так мечтала об этом в детстве, но я не осмелилась перебить брата, чтобы задать немного дополнительных вопросов о своем отце, и вновь обратилась в слух:

— До твоего рождения мы постоянно были в бегах, не задерживались на одном месте, переезжая из города в город. Думаю, нет нужды пояснять, какой враг нас преследовал. Мать боялась, что факт о ее беременности станет известен, и тогда твоя жизнь тоже окажется под угрозой. Ее смерть не была необходимостью или убийством, она решила так сама. В первую очередь, потому что знала, что пока она жива, ее не оставят в покое, а значит и нас, ее детей. Ты родилась, и, уводя след от Титусвилла, мы с матерью уехали как можно дальше. Вскоре она умерла, твое появление в мире осталось тайной, как она и мечтала.

Тирон замолчал, не глядя на меня.

Я начала понимать, сколь глубокая пропасть пролегла между нами, и ужаснулась, заглянув в нее. Никогда прежде я не ощущала себя так ужасно. Все мои детские обиды и страдания казались теперь несерьезными и глупыми. Как же он может быть так жесток, осознанно пытаясь сделать меня виновной в том, что никак от меня не зависело, и чего я никак не смогла бы изменить? Но в тоже время, сильнее его слов, меня угнетало чувство собственной вины.

В одном он точно прав, мама пожертвовала собой ради меня, выбрав мою жизнь вместо своей, оставив нас сиротами. Если бы только время повернулось вспять, я вовсе не пожелала бы никогда подобной жертвы. Не думаю, что я больше заслужила право на жизнь, чем наша самоотверженная и бесконечно любящая мама. Но все же, это был ее выбор, значит, она не могла поступить иначе.

Даже волчица до последнего защищает своих щенков, и любая мать без раздумий пожертвует жизнью ради ребенка. Понятно, что он не может простить мне этого, что мои надежды на настоящую семью рассыпались, разбившись о его ненависть.

Он все эти годы лишь выполнял свой долг, связанный словом. Но разве этого желала бы мать? Разве об это она его просила?

«Лучше был он навсегда позабыл обо мне и о своем обещании, — в отчаянии думала я. — Пусть бы я осталась у Стоунов, благодарная этим людям за то, что как могли, вырастили и воспитали. Пусть для людей я была чужой и странной, но ни разу еще я не чувствовала и малой доли той лютой ненависти к себе, рядом с которой я теперь обречена жить».

В правдивости слов брата мне пришлось убедиться уже очень скоро. Мы прибыли в Питтсбург — первый большой город, в котором мне довелось побывать, поздно вечером. Тирон взял извозчика, приказав доставить нас в южный район города, где располагались рабочие кварталы. Там он снимал небольшую квартиру в одном из частных домов, хозяйка которого не отличалась любопытством и не лезла в дела своих постояльцев.

Как бы я хотела оказаться здесь без него, пусть даже одна, лишь бы не чувствовать гнетущего отчуждения, затмевающего любое светлое чувство, которое могло возникнуть под впечатлением от новых событий и перемен. А так, рассмотреть город почти не удалось, но я надеялась, что у меня еще будет на это время. Отдав в мое распоряжение комнатку, больше похожую на чулан с одной кроватью и стулом, брат ушел, не сообщив куда, а также когда вернется.

Мое новое жилье навевало тоску. Квартира оказалась холодной и неуютной, малообжитой. В доме Стоунов — пусть маленьком и тесном — все было иначе: на окнах — фиалки и глоксинии, повсюду кружевные салфетки и накидки, связанные девочками-рукодельницами, на кроватях — веселые пестрые лоскутные одеяла, стены украшали наши рисунки и вышивки. Здесь же — лишь крашеный голый пол и такие же пустые стены, местами облупленные, никаких украшений и в помине. На кухне, как и в комнатах, было чисто, из мебели только самое необходимое. Но жить здесь, скорее всего, не слишком приятно. Впервые я начала понимать, что значит для человека место, которое можно назвать своим домом.

Решив, что тоже могу считать себя хозяйкой, я заварила чай и поужинала обнаруженными в шкафу сыром и джемом, который я намазала на черствый хлеб. С грустью вспоминались семейные вечера, где ни разу я не оставалась в одиночестве. И хотя меньше всего я жаждала видеть брата, мне вдруг стало грустно и очень себя жалко. Разобрав немногочисленные пожитки, так и не дождавшись Тирона, я легла спать. Очевидно, сказалось и напряжение последних полутора дней, и плохие предчувствия, но, уткнувшись носом в подушку, я почувствовала, как слезы сами побежали по щекам и захлюпала носом. Тем не менее, прошлая бессонная ночь дала о себе знать, потому что, в конце концов, я заснула и так и не услышала возвращения брата.

Я попала в совершенно не знакомую мне и чужеродную среду, в которой мне предстояло, как я полагала, прожить долгие годы. Не было заботливой матери, готовой, несмотря на огромное количество домашних хлопот, всегда помочь и поддержать, не было щебечущих сестер, и даже хмурого отца. Один только Тирон, всегда злой и недовольный, ставший отныне моей семьей.

На следующий день он показал мне, где лежат деньги на продукты, хозяйство и мои расходы, объявив, что наличие сытной еды в доме теперь моя забота. К счастью, тут брат оказался неприхотлив, деликатесов не требовал, и проблемой для меня это не стало. Также, как нетрудно догадаться, ко мне переходили уборка, стирка и прочие женские обязанности, которые он с удовольствием с себя сбросил.

Моим внешним видом он тоже остался весьма недоволен, хотя я уже и не чаяла хоть в чем-то вызвать его одобрение.

— Купи себе приличную одежду, а эти тряпки выброси, — презрительно бросил Тирон глядя на меня. — Но учти, никаких глупых девичьих побрякушек. Твои вещи должны быть практичными, и не более.