— Это окончательно, Гарретт? Ты уже записался или еще есть время подумать?

Он уже записался. Ему выдали футболку. Он расстегнул пуговицы белой рубашки, и я увидела буквы: «SEMPER FI»[8].

— Знаете, что это означает, миссис Сеймор?

Я знала. В школе я три года учила латынь, а потом еще два года в колледже. Но я покачала головой.

— Всегда верен, — перевел Гарретт.

В дверь кабинета постучали.

Я взглянула на часы.

Я сообразила, что мы просидели гораздо дольше, чем я рассчитывала, и поняла, что стучит Брем.

— Ну хорошо, — сказал Брем. — В кабинет к тебе приходить нельзя. Что еще мне запрещено? Вот это, например?

Он протянул руку через стол и провел пальцем по моей шее.

— Брем! — воскликнула я, отшатываясь, и расплескала немного обжигающего горячего кофе из пластикового стаканчика. При этом в моем теле вдруг ожило каждое нервное окончание, расцветая в ожидании его ласк.

— Извини, — сказал Брем. — Я спятил.

Он улыбался своей обычной полуулыбкой. Вечная ямочка на щеке. Он пригладил свои темные волосы рукой:

— Что поделаешь, не могу спокойно смотреть на вашу шею, миссис Сеймор. Уверен, что вы слышали это миллион раз, но вынужден повторить: у вас лебединая шея.

Он называл меня миссис Сеймор в насмешку над Гарреттом, который при виде Брема в дверях моего кабинета не смог скрыть нервозного удивления.

— Хорошо, миссис Сеймор, — пробормотал Гарретт, вскакивая на ноги и устремляясь к выходу. — До свидания, миссис Сеймор. Спасибо, что выслушали меня, миссис Сеймор.

Брем пристально глядел ему в спину.

— Что ему надо? — спросил он.

Я рассказала, что Гарретт поступил в морской флот.

Брем продолжал следить глазами за Гарреттом, удалявшимся по коридору.

— Хорошо, — сказал он.

— Твоя шея, — сказал Брем, нагибаясь ко мне. — Это первое, что я увидел, когда ты привезла в мастерскую свою разбитую машину. Я сразу же возжелал вонзить в нее зубы и заставить тебя извиваться.

Я открыла рот, но не смогла выговорить ничего и воровато оглянулась вокруг. Я знала, что в кафетерии полно народу. Коллеги. Студенты. Секретарши. Покрывшая тело тонкая пленка пота, надеюсь не заметная со стороны, начала испаряться, вызывая озноб. Кожа покрылась мурашками — на груди и на руках. А вдруг кто-нибудь обратит на нас внимание? Вдруг догадается, о чем Брем Смит говорит с Шерри Сеймор?

— Брем! — Я немного отодвинулась от стола. — Не надо.

Он тоже откинулся назад и скрестил руки на груди. Через его плечо я увидела Аманду Стефански — она разговаривала со студентом, парнишкой в мешковатых брюках. Чему-то смеялась и прижимала ладони к груди, словно возносила молитву. Я взглянула на часы. Мы с ней договорились встретиться у меня в кабинете десять минут назад. Может, она пришла в кафетерий за мной? Бет вполне могла подсказать, где меня искать.

Я втянула воздух в легкие, откашлялась и снова взглянула на Брема, смотревшего на меня не мигая, сложив губы в полуулыбке.

Я постаралась улыбнуться в ответ, одновременно делая попытку отодвинуться от него подальше. Мы просто коллеги, болтающие за чашкой кофе. Но каждый удар сердца так и толкал меня к нему.

Сидя вдвоем, мы олицетворяли выставленную на всеобщее обозрение тайну. Каждый, кто бросил бы на нас хотя бы беглый взгляд, обнаружил бы ее след на наших лицах. Отрезвляющий внутренний голос твердил мне: «Вы ведь не хотите, чтобы ваш роман стал всеобщим достоянием, миссис Сеймор?» — но вопреки ему каждый сантиметр моего тела трепетал при мысли о тайне, обладательницей которой я была. Да-да, я — женщина с секретом, и это я сижу в кафе напротив Брема Смита, который с видом ценителя разглядывает мою шею. Каждой своей клеточкой я ощущала запретное возбуждение. Заглушив голос разума, я наклонилась к нему через стол, ближе, еще ближе, а он, восприняв мой порыв как приглашение, тоже придвинулся ко мне. Теперь мы сидели так близко, что я слышала его дыхание — движение воздуха на вдохе и выдохе. Он опять протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до моей шеи. На этот раз я позволила им задержаться на коже, прежде чем отодвинуться. Затем глотнула кофе и быстро осмотрела помещение кафе.

Никто ничего не заметил.

Никто даже не смотрел в нашу сторону.

Аманда все еще болтала с парнишкой. Позади нее маячил Роберт Зет — он с двумя чашками кофе стоял спиной к нам у закрытых дверей лифта. За несколько столиков от нас сидел мой студент Хабиб с толстенным учебником, лежащим перед ним на столе. Он буквально уткнулся в книгу, словно считал на страницах пылинки. Мне показалось, из-за угла рядом с торговыми автоматами мелькнула фигура Сью. В комнату, где был ксерокс, проскользнула Бет с охапкой бумажных листов. Все эти люди — участники моей прежней жизни — были заняты своими повседневными делами, похожими на те, что раньше наполняли и мое существование… Я снова взглянула на Брема и позволила своей руке совершить странствие к его, лежавшей между нами на столе. Он опустил ее, недавно гладившую мне шею, поверх моей ладони, и я вновь позволила ей задержаться на лишний миг, прежде чем спрятать руку под стол на колено. Он откинулся на спинку стула с видом победителя, как будто только что одержал верх в карточной партии или интеллектуальной игре. Его блуждающая полуулыбка была настолько эротичной и интимной, что я отвернулась. Разделявший нас стол — безжизненный и скучный, как осушенный много веков назад пруд, — отражал мое лицо, такое же безжизненное и скучное, как найденное на дне пруда тело утопленницы.

Брем прочистил горло, и я снова подняла на него глаза.

— О чем задумалась, красавица?

Я вздохнула, и даже воздух, проникающий в легкие, имел привкус сексуальности и дарил ощущение ласки. Я избегала прямого взгляда, но не могла не задать давно мучивший меня вопрос:

— Что ты во мне нашел, Брем? В самом начале? Почему я? Почему ты писал эти записки?

Я впервые осмелилась заговорить об этом.

Почему я?

Чем я заинтересовала такого мужчину? Когда он обратил на меня внимание? Почему решил, что желает именно меня? Почему умолял: будь моей?

Брем отпил кофе.

Ставя стаканчик обратно на стол, он все еще улыбался.

— Какие записки?

— «Валентинку».

— «Валентинку»?

— С текстом: «Будь моей».

Он встряхнул головой. Его улыбка чуть поблекла. Он глянул на золотой «ролекс» и, обернувшись через плечо, сверил время по часам на стене.

— Ты уж прости, детка, — произнес он, обращаясь к часам, — но я не посылал тебе никаких «валентинок».

— А остальные записки? На желтой бумаге?

Он снова повернулся ко мне, и мне показалось, что смущение на его лице борется с искренней озадаченностью.

— Знаешь, моя сладкая, я, честное слово, не больно-то силен в писанине. Хотя идея мне нравится. Жаль, что я сам до нее не додумался.

Я вытаращилась на него.

Он снова взглянул на часы.

На широкий, сверкающий золотом циферблат.

Он говорил, что это подарок. Мать перед смертью подарила их ему.

Я поморгала глазами:

— Так это не ты писал записки?

Мой голос звучал хрипло. Я откашлялась, но что-то мешало в горле — пыль или пыльца, что-то мелкое, что витало в воздухе и забивалось в рот.

Он пожал плечами:

— Значит, кто-то писал тебе любовные записки?

По его лицу пробежала неясная смутная тень. Досада? Ревность?

Я дотронулась до своей шеи:

— Я ведь думала, это ты. И поэтому…

— Ну, — ответил Брем, откидываясь на спинку стула. — Думаю, вы связались не с тем парнем, миссис Сеймор. Наверное, надо поискать получше. Я всего лишь механик. И не пишу стихов.

— Шерри!

Я обернулась.

К нам шла Аманда Стефански. На ней было пестрое оранжевое платье — по-моему, слишком прозрачное. Оно делало ее похожей на абажур гигантских размеров, но взгляд Брема метнулся к ней, пробежал от талии к груди, потом к шее. На лице появилась полуулыбка. Я не могла оторвать от него глаз, хотя понимала, что должна смотреть на Аманду.