— Что ж, — сказал Авалон, — я полагаю, мы могли бы попытаться поразмышлять логически. Какие люди окружают вас и вашего дядю на службе? Мог ли кто-либо из них сильно нуждаться в деньгах?

Сэнд покачал головой;

— Настолько сильно, чтобы рисковать собственной репутацией? Не знаю. Возможно, кто-то задолжал крупную сумму. Или кто-то намеревался откупиться от шантажистов. Или просто жадность кого-то одолела. Появилась возможность взять деньги, и у человека не хватило сил устоять против соблазна. Если бы я был сыщиком, я бы стал подробно расспрашивать их, проверил бы все до единого документы и… Что еще делают в таких случаях детективы? Но я не…

— Разумеется, — сказал Авалон. — И мы не можем воспользоваться такими приемами. Итак, вы говорили, что у вас были и средства, и возможности. Только ли у вас?

— По меньшей мере трое наших сотрудников имеют доступ к сейфу, причем еще более простой, нежели я. Но ни один из них не знает шифра, а следов взлома на сейфе не было никаких. Кроме меня и моего дяди, шифром владеют еще двое, но один из них все это время находился в больнице, а другой — такой пожилой и надежный член фирмы, что не может вызывать ни малейших подозрений.

— Ага! — воскликнул Марио Гонсало. — Вот этот, скорей всего, нам и нужен!

— Ты, Марио, начитался Агаты Кристи, — остановил его Рубин. — Дело в том, что при разбирательстве почти каждого преступления именно тот, кого подозревают больше остальных, и оказывается преступником.

— К нашему делу это отношения не имеет, — сказал Халстед. — И потом… Это попросту неинтересно. Перед нами же задача исключительно логического свойства. Поэтому пускай мистер Сэнд расскажет нам все, что знает о сотрудниках фирмы, о каждом из них. А мы попытаемся представить возможные мотивы и способы совершения преступления кем-то одним.

— Проклятье, — прервал его Трамбелл. — Разве кто-то сказал, что преступление было совершено одним человеком? Вот вы говорите, что кто-то из сотрудников лежал в больнице. Что с того? Ведь есть телефоны. Этот человек мог без труда сообщить шифр сообщнику.

— Хорошо, хорошо, — поспешно произнес Халстед. — Мы должны проработать все возможные варианты, из которых некоторые окажутся более правдоподобными, нежели другие. После того, как мы тщательнейшим образом обсудим и продумаем эти оставшиеся гипотезы, мистер Сэнд выберет из них одну, наиболее вероятную, и перескажет ее своему дяде.

— Разрешите сказать мне, сэр? — произнес Генри так быстро и настолько громко (куда делась его манера бормотать?), что все тут же обернулись к нему. — Хотя я и не принадлежу к числу Черных Вдовцов… — продолжал он уже тише.

— Ты не прав, — сказал Рубин. — Ты ведь знаешь, что являешься одним из нас. По сути дела, ты единственный, кто не пропустил ни одного заседания клуба.

— В таком случае позвольте обратить ваше внимание, джентльмены, на то, что если мистер Сэнд воспользуется вашими выводами, какими бы они ни оказались в конце концов, то он таким образом вынесет сказанное за пределы этих стен и нарушит конфиденциальность наших заседаний.

Наступило неловкое молчание. Первым заговорил Халстед:

— В интересах защиты репутации ни в чем не повинного человека, конечно же…

Генри слегка покачал головой:

— Но какой ценой мы спасем эту репутацию? Подозрение падет на других людей — одного или нескольких, которые могут быть так же невинны.

— У Генри явно что-то на уме, — сказал Авалон. — А мы, кажется, зашли в полный тупик.

— Это так, — подтвердил Генри. — Нам нужно прийти к определенному решению, которое будет отвечать правилам клуба и никак не коснется посторонних людей.

— Ладно, Генри, выкладывай, — сказал Трамбелл.

— Позвольте объяснить все по порядку. Как заметил еще до начала нашего ужина мистер Гонсало, мне, именно мне было особенно интересно встретиться с человеком, который никогда не лжет.

— Послушай, Генри, — произнес Рубин, — ты сам — образец патологической правдивости. И знаешь это. Мы все в этом не раз убеждались.

— Возможно, — ответил Генри. — Но я, бывает, тоже лгу.

— Ты сомневаешься в искренности слов Сэнда? — удивился Рубин.

— Уверяю вас!.. — начал было Сэнд с неподдельной болью в голосе.

— Не стоит, — сказал Генри. — Я верю каждому слову мистера Сэнда. Денег или бумаг он не брал. В то же время элементарная логика указывает только на него. Его карьера под угрозой. С другой стороны, положение можно спасти, если будет найдено разумное альтернативное объяснение случившемуся, даже если такое объяснение не приведет к решению загадки. А поскольку этот господин не в состоянии придумать такую версию сам, он обращается к нам за помощью. Я глубоко убежден, джентльмены, что все это — истина.

— Благодарю вас, дружище, — кивнул головой Сэнд.

— И все же, — продолжал Генри, — зададим себе вопрос: что есть истина? Возьмем конкретный случай. Мистер Трамбелл, если быть откровенным, то я считаю, что ваша неизменная манера опаздывать и входить сюда с криком «Виски с содовой человеку при смерти!» свидетельствует о невоспитанности и грубости ее носителя. Но хуже другое: это уже попросту действует на нервы и, кажется, не мне одному. — Щеки Трамбелла запылали, но Генри продолжал так же твердо: — Однако если у меня кто-то случайно спросит, имею ли я что-либо против вашей привычки, я отвечу «нет». Строго говоря, это будет ложью, но вы нравитесь мне по ряду других причин, которые значительно перевешивают эту вашу нелепую фразу. Таким образом, если бы я говорил о вас чистую правду всякий раз, когда вы входите в это помещение, это привело бы к еще большей лжи. Поэтому я предпочитаю молчать, то есть в известной степени лгать, выражая таким образом истину — мою симпатию к вам, мистер Трамбелл.

— Что-то твоя симпатия ко мне не очень симпатична мне самому, Генри, — негромко проворчал Трамбелл.

— Или другой пример. Мистер Халстед сочинил лимерик по мотивам песни первой «Илиады». Мистер Авалон прав: имя героя должно звучать как «Ахиллес», а не «Ахилл»; по-гречески, кажется, даже «Ахиллеус». Но мистер Рубин тут же возразил, отметив, что правда в данном случае будет воспринята как типографская опечатка, что наверняка испортит эффект от восприятия стишка. Вновь буквальная истина создает дополнительные проблемы! Теперь о мистере Сэнде. Он утверждает, что любая ложь происходит от желания оградить себя или же от страха перед общественными установками. Но разве может человек игнорировать всю жизнь эти важные категории? Если мы утратим способность лгать, мы заставим саму истину делать это за нас.

— Кажется, ты теряешь нить рассуждений, Генри, — сказал Гонсало.

— Я так не думаю, мистер Гонсало. Лишь немногие из нас воспринимают слова в их буквальном значении. А ведь часто происходит так, что дословная правда несет в себе обман. И лучше всех это знают те, кто никогда не лжет.

Бледные щеки Сэнда слегка тронул румянец — или, возможно, так только казалось из-за красного галстука на его шее.

— Куда вы клоните, черт подери? — не выдержал он.

— Я бы хотел задать вам один вопрос. Если, конечно, члены собрания не возражают.

— А мне плевать, возражают они или нет, — сказал Сэнд, сверкая очками на Генри. — Если вы немедленно не оставите своего тона, я вообще отвечать откажусь.

— Как вам будет угодно, — произнес Генри. — Дело в том, что, отрицая свою причастность к преступлению, вы всякий раз делали это одними и теми же словами, Я не мог не обратить внимания на эту особенность, поскольку заранее настроился вслушиваться в буквальный смысл ваших слов. Ведь вы никогда не лжете. Итак, вы несколько раз повторили: «Денег или бумаг я не брал».

— И это чистейшая правда! — почти выкрикнул Сэнд.

— Несомненно. В противном случае вы бы этого не сказали, — согласился Генри. — А теперь мой вопрос. Скажите, вы, случайно, не брали деньги и бумаги?

На несколько секунд воцарилась полная тишина. Затем Сэнд поднялся со стула и проговорил:

— Где мое пальто? Прощайте. Прошу всех помнить о том, что сказанное здесь не должно получить огласки.