— Нет.

— А вы полагаете, чувствительные существа высшего порядка, эльфы, могли равнодушно взирать на то, как кучка волосатых млекопитающих теснит их и обгоняет? Может, это и не было бы трагично, если бы мы были способны развить свою электронику или скопировать вашу, но для такой цели наша психоэнергия оказалась, увы, неприменима. И вот мы ушли от мира. Мы рассердились, зачахли, упали духом. Назовите это комплексом неполноценности, если угодно, но за последние два столетия мы мало-помалу отмежевались от человечества и удалились в такие места, как Авалон…

Прентисс напряженно размышлял.

— Давайте-ка без обиняков. Вы способны вмешиваться в сознание людей?

— Безусловно.

— И могли бы стать для меня невидимкой? То есть внушить мне это гипнотически?

— Термин довольно грубый, но в принципе мог бы.

— И когда вы явились мне воочию, то сначала разблокировали мой мозг, верно?

— Отвечая на ваши мысли, не выраженные в словах: вы не спите и не бредите, и во мне нет ничего сверхъестественного.

— Мне просто хотелось удостовериться. Значит, как я понимаю, вы можете читать мои мысли?

— Разумеется. Труд довольно грязный и неблагодарный, но могу, если надо. Ваша фамилия Прентисс, и вы сочиняете рассказики о том, что считаете небывальщиной. У вас есть детеныш, который в данный момент находится в так называемой школе. Я знаю о вас достаточно много.

Прентисс поморщился.

— А где расположен этот ваш Авалон?

— Вы его все равно не найдете. — Эльф сомкнул челюсти и щелкнул ими два-три раза подряд. — И не помышляйте даже о том, чтобы вызвать полицию. Вы окажетесь в сумасшедшем доме. Авалон — если уж вы надеетесь, что это вам как-то поможет, — находится в самой середине Атлантики и к тому же совершенно невидим. Когда вы, человекообразные, придумали пароходы, то взяли себе в привычку плавать очертя голову, и мы были вынуждены накрыть весь остров психоэкраном.

Конечно, — продолжал эльф, — оградить себя от инцидентов мы все-таки не могли. Однажды корабль, огромный до безобразия, стукнул нас точнехонько посередине, и потребовалась психоэнергия всего населения, чтобы придать нашему острову вид айсберга. Кажется, «Титаник» — такое название было написано на борту. А нынче над нашими головами то и дело проносятся самолеты, и с ними происходят аварии. Как-то раз мы подобрали несколько ящиков сгущенного молока. Тогда-то я его и попробовал.

— Ну так почему же, черт возьми, — воскликнул Прентисс, — вам не сидится на вашем Авалоне? Почему вы здесь, а не там?

— Меня выслали, — ответил эльф со злостью. — Дурачье!..

— Выслали?

— Вы же знаете, чем это пахнет, когда вы разнитесь от всех хоть на самую малость. Я не такой, как они, и бедное дурачье, слепо верующее в традиции, вознегодовало. Они приревновали ко мне. Вот оно, лучшее объяснение. Приревновали!..

— Чем же вы не такой, как они?

— Подайте мне вон ту лампочку, — сказал эльф. — Нет, просто выверните ее из патрона. Все равно в дневное время вы читаете без электричества.

— Содрогнувшись от отвращения, Прентисс сделал, что было велено, и передал лампочку в лапки эльфа. Тот аккуратно, пальчиками, тонкими и гибкими, словно усики, коснулся цоколя снизу и сбоку. Нить накаливания слабо засветилась.

— Боже милостивый, — вымолвил Прентисс.

— Это, — заявил эльф гордо, — мой величайший талант. Я говорил вам, что мы, эльфы, не способны применять психоэнергию к электронике. А вот я — я способен! Я не простой эльф. Я мутант! Суперэльф! Новая ступень в нашей эволюции! Этот накал, да будет вам известно, возник лишь благодаря активности моего разума. Теперь взгляните, что получится, когда я использую ваш мозг как линзу…

И едва он произнес эти слова, лампочка раскалилась добела, на нее стало больно смотреть. Где-то внутри, глубоко под черепом, у Прентисса возникло смутное, но отнюдь не противное ощущение сродни щекотке. Лампочка погасла, и эльф положил ее на стол позади машинки.

— Я еще не пробовал, — сказал он, любуясь собой, — но подозреваю, что сумел бы даже расщепить ядро урана…

— Но постойте, чтоб зажечь лампочку, нужна энергия. Нельзя же просто взять ее и…

— Я же упоминал о психоэнергии. Великий Оберон, ну постарайся же понять, человекообразный!..

Прентисс чувствовал растущее беспокойство, но ограничился осторожным вопросом:

— И что вы намерены делать с этим вашим даром?

— Вернуться в Авалон, разумеется. Надо бы предоставить дурачье их собственной судьбе, но эльфам не чужд известный патриотизм. В том числе и мне, жесткокрылому…

— Жестко… как вы сказали?

— Мы, эльфы, не все принадлежим к одному подвиду. Я лично из породы жуков. Видите?

Он поднялся на ножки и, не покидая стола, повернулся к Прентиссу спиной. То, что казалось сплошным блестящим черным панцирем, вдруг разделилось и приподнялось, и из-под панциря высунулись прозрачные, в узорах, крылышки.

— Так вы можете летать? — изумился Прентисс.

— Ты очень глуп, — заметил эльф высокомерно, — если не соображаешь, что я слишком велик для полета. Однако они весьма привлекательны, не правда ли? Чешуекрылые, если сравнивать со мной, машут выростами грубыми и безвкусными. Хуже того, их крылья всегда развернуты.

— Чешуекрылые?.. — Прентисс окончательно растерялся.

— Те из нас, кто в родстве с бабочками. Они гордятся собой. И гордыня привела их к тому, чтобы позволить людям видеть себя и восхищаться. Потому-то ваши легенды неизменно наделяют фей крыльями бабочек, а не жуков, хотя наши куда прозрачнее и привлекательнее. Уж мы зададим этим чешуекрылым перцу, когда вернемся обратно вместе, ты и я! — Но позвольте!..

— Подумать только, — эльф раскачивался взад-вперед в своего рода экстазе, — наши ночные пирушки на волшебной лужайке озарит причудливое сияние неоновых трубок. Раньше мы впрягали в свои летающие тележки осиный рой — теперь мы приспособим к ним двигатели внутреннего сгорания. Когда наступало время спать, мы заворачивались в листву, — теперь мы покончим с этим дремучим обычаем и построим заводы по производству матрасов. Мы заживем, доложу я вам! А те, кто додумался меня выслать, приползут ко мне на коленях…

— Но я не могу отправиться с вами, — заблеял Прентисс. — У меня обязательства. У меня жена и ребенок. Вы же не станете отрывать человека от его… от его детеныша? Не станете, правда?

— Я не жесток, — заявил эльф, уставив свои глазищи прямо на Прентисса. — У меня нежная душа эльфа. Тем не менее — есть ли у меня выбор? Мне необходим человеческий мозг, чтобы сфокусировать его на стоящих передо мной задачах, или я ничего не свершу. И далеко не всякий человеческий мозг пригоден для этой цели…

— Почему не всякий?

— Великий Оберон, да пойми же ты, существо! Человеческий мозг — не пассивный объект, как дерево или камень. Чтоб его можно было использовать, он должен вступить в сотрудничество. А оно возможно только в том случае, если мозг уверен, что мы, эльфы, способны им управлять. К примеру, я могу использовать твой мозг, но мозг твоей жены был бы для меня бесполезен. Понадобились бы годы, чтобы она разобралась, кто я и откуда.

— Это черт знает что! — оскорбился Прентисс. — Уж не хотите ли вы убедить меня, что я верю в сказки? Считаю своим долгом сообщить вам, что я полный рационалист.

— Неужто? Когда я явился тебе, у тебя мелькнуло было слабенькое сомненьице по части снов и галлюцинаций, но ты говорил со мной, ты принял меня как факт. Твоя жена, наверно, завизжала бы и забилась в истерике…

Прентисс молчал. Он не мог придумать никакого ответа.

— В том-то и горе, — признался эльф уныло. — Практически все вы, человекообразные, позабыли о нас с тех самых пор, как мы вас покинули. Ваши умы закрылись для нас, сделались бесполезными. Конечно, ваши детеныши еще верят в легенды о «маленьком народце», но их мозги недоразвиты и годны лишь для самых простых задач. А повзрослев, они теряют веру. Честно, я и не знаю, что бы я делал, если б не вы, сочинители фантазий…