Вовремя опомнившись, нечеловеческим усилием воли он овладел собой, запретив себе сейчас видеть в ней женщину. Теперь она была для него кем угодно: другом, дочерью, раненой птицей на ладони… Спустя минут пятнадцать он почувствовал, как дрожь ее мало-помалу унимается. Тело Мэри согрелось в его объятиях, дыхание стало ровнее. И вдруг…

Когда это случилось, Коули едва не умер от разрыва сердца. Руки Мэри неожиданно обвились вокруг его шеи, а сухие губы прильнули к его груди. Она выгнулась, прижимаясь к нему и сладко постанывая.

Все вокруг на мгновение заволокло горячим красноватым туманом — такого жгучего желания он никогда в жизни не испытывал. В какой-то миг он готов был на все, даже мелькнула подлая мысль: все равно она ничего не вспомнит потом… И тут его как громом поразило — она обнимала вовсе не его!

Кого ты видишь сейчас, моя маленькая, безмолвно спрашивал он, отбрасывая влажный локон с ее лба. Неужто этого сукина сына, твоего мужа, который так и не понял, какое счастье на него свалилось? Этого подонка, который променял тебя и сына на чертово зелье, превратившее его в монстра?

Кристофер зажмурился изо всех сил, стараясь справиться с душевной болью. Губы Мэри зашевелились, она зашептала что-то неразборчивое.

— Не бросай меня… — едва расслышал он. — Я умру без тебя…

Глаза ее широко раскрылись. Огромные, они глядели прямо на него, а не сквозь. Коули мог поклясться, что она прекрасно его видит. И тотчас усомнился в этом, когда услышал:

— Любимый мой… Не уходи, не оставляй меня…

А ведь врач предупреждал, что она будет нести чушь, вспомнил Коули, но на один короткий миг вдруг представил себе, что слова эти обращены к нему, и его сердце переполнилось невероятным счастьем.

— Я никогда тебя не покину, — прошептал он, словно давая клятву. — И даже если ты прогонишь меня прочь, все равно я буду с тобой, девочка.

Наверное, Мэри услышала его. Она слегка отстранилась и вдруг приникла к его губам таким обжигающим поцелуем, что у Коули помутился разум. Не думая уже ни о чем, он принялся стремительно расстегивать пуговицы ее рубашки, но вскоре понял, что это немыслимо, и просто стянул ее через голову.

Мэри не сопротивлялась, скорее даже помогала ему. Когда ее обнаженная грудь прильнула к его груди, она вновь поцеловала Коули, да так, что сердце у того едва не остановилось. Будь что будет, решил он, теряя остатки разума. Рука его скользнула по ее слегка влажной спине, нашла упругие ягодицы. Прерывисто вздохнув, Мэри подалась вперед…

Как ни привык Коули к неожиданностям, но то, что за этим последовало, буквально потрясло его. Глаза Мэри вдруг закатились так, что видны остались лишь синеватые полоски белков, все тело ее содрогнулось, руки уперлись в его грудь с силой, немыслимой для столь хрупкого существа.

— Не смей! — хрипло выкрикнула она. — Не дотрагивайся до меня!

— Очнись… очнись, — шептал он, испугавшись не на шутку.

Снайп забеспокоился, встал лапами на постель и предостерегающе зарычал, но Коули прикрикнул на пса, и тот поплелся в прихожую, где растянулся на коврике.

— Успокойся, девочка, — приговаривал Кристофер, гладя ее по волосам.

А она вдруг, совершенно по-звериному оскалив белые зубы, впилась изо всех сил в его плечо.

— Отпустите, подонки! Кто-нибудь, на помощь! — Она уже задыхалась, лицо ее стало синеватым. — А-а-а! Джереми, спаси меня! Что ты стоишь? Мне больно…

Все это сильно смахивало на судорожный припадок, которых Коули немало перевидал на своем веку. Но речь ее оставалась вполне связной, а на губах не было пены. Нет, это не эпилепсия, сообразил вдруг Коули, это борьба с призраками, которых вызвало к жизни его страстное прикосновение. И до него мало-помалу стало доходить, что происходит…

Крепко сжимая ее руки, чтобы она ненароком не ударилась обо что-нибудь, Коули проклинал беспросветную свою тупость. Теперь он диву давался, как можно было сразу не понять что к чему. Части головоломки наконец-то сложились, все встало на свои места: и просторные ее рубахи, и очки, и дурацкая бейсболка, и патологическая стыдливость, приличествующая разве что юной монашке…

Мэри тем временем мало-помалу начала затихать — и вдруг зарыдала отчаянно, совсем по-детски. Кристофер впервые видел, как она плачет. Выпустив ее руки, которые тотчас безвольно упали, он стал покрывать поцелуями мокрые щеки, изумляясь тому, как сильно, оказывается, слезы на вкус напоминают кровь… Господи, как она это пережила? Если он все правильно понял, то…

— Сколько их было, девочка? — тихо спросил он, не надеясь получить ответ.

— Пятеро… — Мэри еле разлепила вспухшие губы. — Шестой… не решился.

— А Джереми? Что делал он?

— Он… смотрел. Улыбался… Когда шестой отказался, он… сломал ему челюсть.

— Как… как ты сказала? — не понял Коули. — Погоди… Он…

— Он все подстроил. — Мэри судорожно всхлипнула. — Хотел наказать меня…

— И только после этого ты с ребенком убежала?

— Я… — Губы ее страдальчески искривились. — Я умерла тогда…

Коули раскрыл было рот, чтобы переспросить, но тотчас раздумал: он обо всем догадался и так. Теперь предстояло лишь разобраться, вполне ли понимает Мэри, что говорит — и кому.

Чашка остывшего кофе все еще стояла на столике. Коули поднес ее к губам Мэри, уговаривая сделать хотя бы пару глотков. Она послушно выпила полчашки. Затуманенный взгляд скользнул по его лицу с полнейшим безразличием. Тут Коули опомнился.

— Погоди, девочка, я сейчас…

Выпрыгнув из постели и схватив на бегу джинсы, он кинулся в ванную, где перво-наперво сунул голову под ледяную воду. Немного помогло… Теперь самое время натянуть штаны, чтобы не напугать ее до смерти, — она вот-вот придет в себя.

Вернувшись в спальню, он увидел, что Мэри сидит в постели, завернувшись в одеяло. Глаза ее, слегка прояснившиеся, устремились на него, и у Коули закружилась голова. Губы ее слегка приоткрылись, и он понял: что бы ни случилось, солоноватого вкуса этих губ он не забудет до гробовой доски…

— Где мы? — едва ворочая языком, спросила она.

От этого «мы» Коули едва заметно вздрогнул, но спокойно ответил:

— У меня дома.

— А где твоя красавица? — Уголки губ Мэри дрогнули, но улыбки не получилось. — Хотя я, кажется, понимаю…

Коули виновато потупился.

— А что я делаю тут? — задала вдруг Мэри странный вопрос.

Однако Коули было уже ничем не выбить из колеи.

— Ты тут сладко спишь, девочка. И я с тобой за компанию…

С минуту она молча изучала его голый торс. Видно было, что глаза у нее отчаянно слипаются. Четыре часа прошли, отметил про себя Коули, лучше всего будет, если она теперь уснет. Сейчас не время выяснять, что она помнит, а что — нет.

Несказанно радуясь тому, что предусмотрительно записал телефон Лурдес, Коули присел на краешек постели и потянулся к аппарату. Он был готов к тому, что Мэри, вздрогнув, отшатнется от него. И совершенно растерялся, когда она ткнулась носом ему в голое плечо и закрыла глаза.

— А пластырь ты уже снял, — задумчиво произнесла она. — Кажется, я снова тебя тяпнула… Похоже, это у меня уже входит в привычку.

— На мне все заживает на удивление быстро, — ответил Коули, боясь шевельнуться.

— Что мне теперь делать? Я как во сне… Все помню… — Все ли? — с легким ужасом подумал Коули. — Но сердце уже не болит. Наверное, я израсходовала весь запас боли. И сил тоже… Помоги мне, сержант.

Из-под одеяла выскользнула тонкая рука и осторожно легла на грудь Коули. Опасаясь, как бы бешеное биение сердца не выдало его с головой, он убрал эту руку снова под одеяло, — один бог знал, чего это ему стоило! — и уложил Мэри на подушки. Глядя прямо в ее золотые глаза, он заговорил, сам несказанно изумляясь тому, что за слова срываются с его губ:

— Я люблю вас, леди. Давным-давно. Хотя вы можете сейчас меня не понять, да это и неважно… Я отдал бы все на свете, чтобы не расставаться с вами ни на миг, даже сделал бы вас своей приемной дочерью. Но этот вариант я оставляю на крайний случай, а пока прошу вас стать моей женой…