Итак, дни шли, а чужаки в городе не появлялись. Более того, я не видел больше света и на руинах Льюиса, так что желание взять лодку и прокатиться на другой берег у меня понемногу остыло.

Остальную часть дня я занимался тем, что рубил, пилил и колол, а потом развозил дрова по городу. Подачу электричества по-прежнему ограничивали шестью часами в сутки, поэтому желающим приготовить что-то горячее приходилось пользоваться обычными плитами для барбекю, стоявшими на каждом заднем дворе.

Каждый вечер я уходил на берег и укладывал положенное число камней на увеличивавшуюся в размерах гробницу.

Но, конечно, жизнь не сводилась к одной только работе. Мы ходили в кино, где по десятому разу смотрели одни и те же фильмы. В конце концов, теперь, когда мир разбился вдребезги, ожидать появления в городе новинок не стоило. Впрочем, не надо думать, что это было так уж плохо.

Мир на экране, мир до катастрофы, мир навеки утраченный, он притягивал, как притягивает чудо. Почти каждый вечер кинозал заполнялся на добрую половину. А еще в нашем распоряжении оставались бары, бильярдные, зал для боулинга, пивные, где банки плавали в ваннах, наполненных водой со льдом. Кое-кто предпочитал отдыхать на веранде, потягивая пиво и ведя неспешные беседы на вечные, тертые-перетертые темы прямо под звездным небом.

Идиллия?

Да как сказать.

Вспоминаю одно барбекю на берегу, когда мы сожрали, должно быть, целого борова, с его хвостиком, пятачком и хрюканьем. Молодежи в Салливане было немного. Но вечеринка получилась на славу. Вина выпили немерено, а из пустых бутылок сложили на песке настоящую пирамиду. Какой-то парень на джипе, хваставшийся своей стереосистемой, притащил ее на пляж. Музыка гремела на всю округу. Если у пятидесяти тысяч призраков, наверняка населяющих Льюис, есть уши, то в ту ночь бесплотные духи веселились на всю катушку.

Вот тогда невозможное и случилось. Узнав о том, что старина Финч, бывший шеф полиции, прятал на яхте чужаков, город взорвался. Другого слова и не подберешь.

В глазах общественности Финч мгновенно превратился во врага номер один. Мало того, что старика арестовали и заперли в одной из четырех камер местной тюрьмы, его дом разгромили, а машину разбили. Кто-то даже забрался на задний двор, где Финч держал собаку. Конуру сожгли, а пса, огорченного отсутствием хозяина, пристрелили. Город пропитался злобой настолько, что ее можно было глотать.

Не прошло после обнаружения посторонних и двадцати четырех часов, как Финч предстал перед судом. Меня просто воротило от этого мерзкого спектакля. Ладно, Финч нарушил предписание и рискнул здоровьем, как собственным, так и прочих горожан, но это прямо-таки вулканическое извержение всеобщей озлобленности достало меня куда сильней. Да, я знаю, что люди были напуганы, но меня тошнило от того, как они поступали. В тот понедельник, сидя на крохотной лужайке напротив здания суда, я решил про себя, что старика линчуют. Дети уже бросали в стены дома камни. Сотни собравшихся бушевали, как озера во время ливня. Полицейские держались наготове. Злоба и ненависть поразили всех, от девяностолетних старцев до малолетних детишек.

Рядом сел Бен. Вид у него был встревоженный.

— Они жаждут крови, да?

Я кивнул.

— Думаю, они ее получат.

— Тогда в чем смысл суда? Ведь Финча в любом случае признают виновным.

— Уже признали. Сейчас они просто решают, как его наказать.

— Черт… он же только хотел помочь тем несчастным.

Я знал, что утром Бен уже побывал на яхте, на которой скрывались чужаки и которая стала теперь их тюрьмой.

Мне было интересно узнать, что, по его мнению, этих бедолаг.

— С ними решено, — ответил он. — Совещание не стало тратить время даром.

Я бросил на него вопросительный взгляд. Учитывая обуявшее горожан настроение, они вполне могли расстрелять чужаков на месте, как уже поступили с дворнягой Финча.

Бен заметил выражение моего лица и покачал головой.

— Не волнуйся, ничего особенного с ними не сделали. По крайней мере, пока. Старик Герлец отвел яхту к другому берегу. Там их и высадили.

— Они же умрут от голода.

— Герлец оставил немного продуктов. Так что пока все в порядке. Пока.

— Вот именно. Пока. Боже, да там же вполне могут быть хлебные бандиты.

Бен пожал плечами.

— Так приказало Совещание.

— Да, так приказало Совещание. Что еще они решили?

— Яхту, на которой укрывались пришлые, сожгут на озере, чтобы не рисковать.

— Вполне возможно, что Финч уже заразился. Какой смысл в этих мерах, если уже поздно?

Бен снова пожал плечами.

— Люди напуганы, они готовы на все ради собственного спасения.

— По-моему, эти, на яхте, самые обычные американцы. Пара заурядных семей. С детьми.

— Но ведь наверняка даже ты ничего не знаешь. А что случится, если сработает твое шестое чувство? Если ты поймешь, что они прокаженные? Тебе ведь придется браться за топор, не так ли?

На мгновение во мне всколыхнулась злость, но когда я посмотрел на него, она уже прошла.

— Наверное, ты прав, Бен.

— А так город, по крайней мере, сделал грязную работу сам вместо того, чтобы оставлять ее тебе.

И опять он был прав. Тем не менее, ощущение несправедливости оставалось. Не исключено, что эти пришлые здоровы, что никакой опасности они не представляют, а значит, могли бы прожить здесь лет двадцать, не проявив никаких симптомов.

Крики вскоре переросли в рев. Двери суда распахнулись, и из здания вышли несколько полицейских и члены Совещания. Они расселись по машинам и уехали.

— Похоже, решение принято, — заметил Бен и скривился, словно на язык ему попала какая-то гадость. — Думаю, они вынесли Финчу смертный приговор.

Насчет смертного приговора он не ошибся, но кто мог представить, что это еще не самое страшное.

— Собираешься писать об этом в газете?

— Нет, редактор ведет это дело сам.

Это был один из тех случаев, когда любопытство подталкивает тебя вперед, иди, узнай, что там случилось, но в глубине души ты сознаешь, что не желаешь ничего знать. Финча признали виновным, и какое бы наказание ему не определили, каждый понимал, что оно будет суровым. Бен употребил слово «драконово». Я не вполне был уверен в его значение, но звучало оно жестко и зловеще.

Возбуждение собравшейся публики передалось и моему другу. Он поднялся и начал расхаживать взад-вперед, ероша и без того всклокоченные волосы.

Толпа зашумела. Послышались крики: «Выведите его! Давайте сюда Финча!»

Судя по всему, большинство склонялось к тому, чтобы растерзать старика на месте.

Потом началось что-то непонятное. Что-то, отчего мне стало как-то не по себе. Я встал. За зданием суда есть открытая площадка, которая зовется Садом Мира. Скульптуры взявшихся за руки детей, фонтан, огороженная лужайка с цветущими вишневыми деревьями. Есть там и нечто вроде сложенного из кирпича возвышения, платформы высотой по пояс взрослому человеку. Раньше на ней устраивались разные представления. Например, в прошлое Рождество местные детишки проводили церковную службу с пением. Если потесниться, на платформе поместился бы хор человек в двадцать. Для удобства выступающих на нее с обеих сторон вели бетонные ступеньки.

Всего несколько минут назад по площадке бегали, выкрикивая всякие гадости в адрес Финча, несколько мальчишек, теперь вышедшие из здания полицейские очистили возвышение и образовали вокруг него кордон.

Бен сглотнул. Руки у него дрожали сильнее обычного.

— Господи, уж не собираются ли они расстрелять Финча прямо здесь.

— Может, уйдем отсюда, — предложил я. — Ничего приятного нас не ждет.

— Нет. — Голос его дрожал, но решение он уже принял. — Нет. Я хочу увидеть все до конца. А потом опишу эту историю в газете. Я пристыжу Салливан, пусть всем горожанам будет стыдно.

Но жители Салливана не проявляли ни малейших симптомов стыда или даже сомнения. Из здания суда вышли еще несколько человек, встреченных аплодисментами и приветственными криками. Они вынесли стол. Громоздкий, прочный, не менее восьми футов в длину, с шестью похожими на ствол дерева ножками, настоящая антикварная вещь. Чтобы поднять его на платформу, ребятам пришлось немало повозиться. Через минуту еще двое парней притащили доску, оказавшуюся на самом деле дверью, снятой, по-видимому, с какого-то кабинета.