Так меня занесло в старый добрый город-призрак, Льюис.

Я сидел в лодке, в полной темноте, понемногу приходя в себя. На это потребовалось некоторое время. Тишина. Никаких звуков. Только ласковый плеск волн, набегающих на паромный причал, где я привязал моторку.

Конечно, я не помнил, как ее привязывал. Виски оказалось куда сильнее, чем представлялось мне, когда я его пил. Прошло минут десять, прежде чем глаза приспособились к суровой реальности, сменившей кошмар забытья. Вот пустая бутылка, скатившаяся на дно лодки. Вот расстеленный на сидении пиджак. Взгляд прополз по бледной ленточке каната, поднялся по бетонным ступенькам к стене пристани.

Тянуть не стоит. Пора немного прогуляться.

Я вылез из лодки и, ни разу не споткнувшись в темноте, поднялся по ступенькам. Наверху я повернулся и посмотрел в ту сторону, где мирно, как невинный ребенок, почивал Салливан.

Было уже за полночь, и электричество отключили. Ни уличных фонарей, ни светящихся окон, — никто не указывало на то, что этот паршивый городишко вообще существует.

Черт возьми, Салливан сошел с ума, рехнулся, слетел с катушек. Город сумасшедших. Но он маскировал свое безумие страшным, бьющим в глаза здравомыслием. Как пьяница, старающийся делать все с абсолютной точностью в надежде, что никто ничего не заметит. Так и Салливан. Все притворялись, все из кожи вон лезли, демонстрируя нормальность. Но кому? Небесам? Истинный смысл их послания миру был ясен любому, имеющему глаза: Мы безумны. Мы знаем, что мы безумны. Мы только притворяемся, что мы не безумны.

Завтра жизнь в городе потечет по обычному руслу. Люди будут делать вид, что с миром ничего не случилось, что все нормально (хотя достаточно включить радио или телевизор, чтобы не обнаружить ничего, кроме пустых, навечно замолчавших каналов). Горожане будет мыть машины, готовить ланч у бассейнов, смотреть кино, ходить в кафе, играть в теннис, прогуливать собачек, болтать с соседями, хвастать школьными успехами малыша Джои или крошки Мэри.

Теперь вы понимаете, почему мне пришлось убраться оттуда? Потому что Салливан и меня свел бы с ума.

И вот я вошел в город-призрак.

Точнее в то, что от него осталось. Большая часть зданий в центре была сожжена до основания. Сохранившие стены и перекрытия превратились в скелеты. И повсюду, куда ни глянь, тьма. Чем дальше я продвигался в застывшей тишине, ощущая непонятного происхождения вонь, резкий запах горелого дерева, пластика и человеческой кожи, тем острее сознавал, что эта тьма совсем не та, которая ассоциируется с ночью. Дело было не просто в отсутствии света — меня окружала тьма, тьма, тьма. Мрак… как будто это черный туман выполз из озера. Мрак проникал через двери и окна, разливался, подобно вышедшей из берегов реке, по улицам. Черный мрак. Сырой мрак. Кромешная тьма. Тьма, которую чувствуешь. Можно было протянуть руку и потрогать эту холодную, сырую тьму, как трогаешь пальцами холодное, неподвижное, окоченелое лицо умершего дедушки.

За «Бургер Кингом», остывшим и неживым, как и положено трупу, обнаружилась деревянная скамейка. Я присел передохнуть. Так вот каково оно, оказаться одному ночью в городе-призраке. Тишина и тьма, фантомы-близнецы, населяющие пустынные улицы.

Повсюду валялся мусор: проржавевшие автомобили, битое стекло, обломки бетона, картонные коробки. Я даже увидел бриллиантовое ожерелье, зацепившееся за женскую туфлю, и человеческие черепа. Сотни черепов. Длинные берцовые кости, на некоторых полоски мяса. Наверное, такого рода падаль не вызывала аппетита даже у крыс.

Я сидел, ощущая омывавшую меня тьму. Ее волны накатывали, рушились, придавливая меня своей тяжестью. Из тьмы появлялись образы. Я видел лежащую на столе мертвую Линн. Ее груди, раздавленные кирпичами. Я слышал хруст ломаемых ребер.

Сердце стучало тяжело и гулко. Тьма как будто менялась, становясь более густой, более темной. Я вдыхал ее, чувствуя, как бархатистый мрак наполняет легкие, подобно черной озерной воде. Через легочную ткань он просачивался в кровь, смешивался с ней и растекался по артериям. Темно-багровая волна устремлялась в мое сердце.

Это призраки, сказал я себе. Призраки всех тех мужчин, женщин и детей, убитых, когда наша страна рухнула и сгорела в прошлом году. Они завидуют тому, что я жив. Они явились, чтобы задушить меня этой жидкой тьмой.

Тук… тук… тук… стук глуше и медленнее.

Я посмотрел на мертвые каркасы зданий, забитые окна которых таращились на меня пустыми глазницами. В них клубилась и сворачивалась кольцами тьма. Она тоже пульсировала пурпурными волнами. Самые темные провалы мрака взрывались слева и справа, со всех сторон.

Черная молния. Я повторял эту фразу снова и снова, она билась в мозгу, куда тоже вливалась тьма. Сгущаясь, как свертывающаяся кровь.

Это черная молния.

Черная молния убьет тебя. Черная молния вот-вот ударит.

Тьма струится из руин. Город-призрак нависает надо мной. Он готов проглотить меня целиком.

Призраки выходят из зданий. Они идут ко мне. Они заберут меня в Ад, где я вечно буду задыхаться во мраке.

Из дверей медленно выползают тени. Вместо голов — опухоли. Вместо глаз — камни. Вместо языков — поганки. У них длинные черные руки, желающие обхватить меня. Их рты — открытые раны, жаждущие присосаться ко мне.

Время вертится, как вошедший в штопор самолет… поворачивается… кружится… падает… но никогда не достигает земли… не разбивается… не взрывается… но при этом всегда… ВСЕГДА сохраняется страшное ощущение падения.

Черные молнии повсюду. Вокруг меня. Скоро, скоро они детонируют в моей голове. Сколько еще осталось, Валдива… сколько?

Я открыл глаза.

Призрак мальчика стоял прямо передо мной. На вид ему лет десять. Бледно-восковое лицо, светящиеся глаза. Этот голубоватый свет наводит на мысль о фантомах. Он протянул длинную костлявую руку, и его пальцы едва не коснулись моего лица.

Я отклонил голову. Не хватало еще, чтобы призраки дотрагивались до меня своими стылыми, липкими пальцами.

Рот открылся, обнажая отливающие холодным блеском зубы. Я узнал выражение — шок.

Мальчик повернулся, перепрыгнул через сломанное ружье, споткнулся, удержал равновесие и побежал.

Я вскочил и крикнул вдогонку удаляющейся фигуре:

— Стой!

Он не остановился. Скорее, даже добавил газу, отчаянно размахивая руками.

Может быть, он подавал знак своим? Предупреждал их о появлении в городе чужака?

В этот миг я понял, что не могу позволить ему скрыться. Я помчался навстречу тьме. И только одна мысль билась в моей голове:

Схватить его. Схватить его. Схватить его.

К черту призраков. Парнишка был живой, из плоти и крови.

— Подожди! — крикнул я на бегу. — Стой! Я тебя не трону!

Не трону? А если сорванец заражен трясучкой или как ее там?

— Подожди!

Жать он не стал. Он помчался изо всех сил, отшвыривая человеческие черепа, протискиваясь между сгоревшими машинами, взметая пыль ногами.

Паренек явно спешил. Может быть, хотел поделиться со своими новостью о том, что обнаружил странного вида чужака, сидевшего на скамейке и смотревшего в никуда. Может быть, его приятели просто группка спасшихся, забредших в город беженцев. Но не исключено, что они хлебные бандиты. В таком случае они постараются порезать меня на мелкие кусочки. Так или иначе, инстинкт приказал мне поймать мальчишку.

Мы неслись по мертвым улицам, и звук наших шагов возвращался из руин эхом, пульсирующим в такт биению сердец. Рассвет поднимался над городом, и посеревшие стены еще сильнее напоминались старые, запылившиеся кости.

Для десятилетнего мальчишки он оказался настоящим спринтером с хорошим стартом, но постепенно я стал его нагонять. Еще секунд двадцать и…

И что тогда, Валдива?

Я почувствовал, как дернулись мышцы живота. Что ж, если знакомое ощущение скручивающихся узлом внутренностей появится снова, если тревожный инстинкт проснется и подаст голос, громко и властно, тогда я буду знать, что паренек заражен трясучкой. Тогда я буду знать, что надо делать.