И вмиг послышалось чирканье спички. Окно осветилось, осветилась и каморка.

Тася, вся замирая от страха, открыла глаза и… Громко расхохоталась. Напугавшие ее так светящиеся точки оказывались двумя ярко горящими глазами замечательно красивой рыжей кошечки. Кошка была преласковая. Она терлась о колени Таси и заглядывала ей в лицо, умильно помахивая своим желто-бурым хвостиком.

A в окошко, теперь освещенное ярким огнем свечи, смотрела белокурая головка девочки с большими ласковыми глазами и двумя туго заплетенными косичками по плечам.

Появление белокурой головки так удивило Тасю, что она мигом забыла и про рыжую кошку, и про недавние страхи.

— Как ты сюда попала? — с удивлением спрашивала она белокурую незнакомку.

— Очень просто. Я встала на сундук, где хранятся платья m-lle Орлик, потом на стул и дотянулась до окошка. Мне стало жаль тебя, я и пришла навестить тебя и успокоить. Ты, должно быть, боишься темноты.

— Кто ты? — снова спросила Тася, которой сразу понравилось открытое, симпатичное личико девочки.

— Я Дуся.

— Кто?

— Дуся, Евдокия. Девочки меня так прозвали. Они любят меня.

— Твои девочки злючки. Я их терпеть не могу, твоих девочек! — снова вспыхнула Тася.

— Нет, девочки добрые, — убежденно и спокойно подтвердила Дуся. — Ты верно злая сама, если считаешь злыми других. Увидишь, какие они добрые. Ярышка извиняется перед тобой, за то что отнимала у тебя шляпу, и просит передать тебе, чтобы ты не беспокоилась, что сделала ей больно.

— Я и не беспокоюсь…

— Вот ты какая! — и белокурая девочка изумленно вытаращила глаза, как бы разглядывая Тасю, потом, словно спохватившись, сказала: — Красавица прислала тебе пирожное.

— Кто прислал?

— Маргарита. Самая красивая и самая большая из всех девочек. Вот она и прислала тебе сладенького. Только я откусила кусочек: хотела узнать, из чего оно сделано. Ты не сердишься?

— Нет. Ты славная! Ты не знаешь, скоро выпустят меня отсюда?

— Нет, не скоро. Ты верно проведешь ночь в карцере. У нас всегда запирают на ночь девочек, которые не умеют быть добрыми. Меня ни разу не запирали, a Ярышку много раз. Она самая большая шалунья из всего пансиона.

— Но я боюсь оставаться в карцере на ночь! — закричала сердитым голосом Тася.

— Почему ты так кричишь? Разве я глухая? — удивилась Дуся. — Ты кричи нашей кухарке: она плохо слышит, ей надуло в уши после бани. A мне не надуло, и я хорошо слышу, — спокойно пояснила белокурая Дуся и, помолчав немного, добавила снова: — так ты боишься? Господин Орлик говорит, что боятся только люди с нечистой совестью. A знаешь, — снова, после минутного молчания, проговорила она, — я приду к тебе ночевать, хочешь?

— Да ведь тебе достанется.

— Нет. Меня очень любят и Василий Андреевич, и Анна Андреевна. Меня никогда не бранят. Верно оттого, что я сиротка.

— Ты сиротка? — удивилась Тася.

— Да, Я тебе все расскажу, когда мы уляжемся. Только надо выпустить Милку. A то она будет мяукать и разбудит весь дом.

И с этими словами голова и свечка исчезли в окошке, и на минуту в каморке водворилась прежняя темнота. Через секунду, однако, свет снова появился, за дверью щелкнула задвижка, и на пороге, освещенная мерцающим светом свечи, появилась белокурая головка Дуси. Она казалась очень худеньким и маленьким созданием с прозрачно-болезненным личиком и не детски серьезными глазками, которые смотрели так открыто и прямо, что, глядя в эти глаза, самый отъявленный лгунишка не посмел бы солгать.

— Ну, вот и я! — произнесла худенькая девочка. — Вдвоем не будет страшно здесь в карцере. Только Милку выгони. Пошла вон, Милка! — замахала она рукой на кошку.

Последняя с недовольным мяуканьем, выгибая кольцом свою красивую, полосатую спину, выскользнула из комнаты.

— Ну, ложись же. Ты к стенке, a я с краю, чтобы успеть утром вскочить и убежать на случай, если Сова или Сушка зайдут сюда.

— Кто? — изумилась Тася.

— Сова — это Настасья Аполлоновна, надзирательница. Сушка — сестра господин Орлика, Анна Андреевна. У нас у всех здесь прозвища. Только меня Дусей называют. A y остальных девочек у всех названия. Самая старшая, Маргарита Вронская — Красавица. Вторая, Степанида Иванова — графиня Стэлла, ее прозвали так в насмешку. Она очень важничает перед всеми нами. Горбатенькая Вавилова — Карлуша. Ты видела несчастную девочку с горбом? Так вот она Карлуша. Машенька Степанович — Гусыня. Она очень глупенькая. Немку Лизу Берг зовут Птичкой. Она все поет целый день. Фиму Ярош — Ярышкой. Потом идет Малютка — Нина Рузой. Потом двух близнецов, сестер Нагибиных, Анночку и Софочку, зовут Зайкой и Лиской, потому что одна такая беленькая, как зайчик, a y другой остренькое личико, как у лисички. Маруся Васильева — Коташка или Котик, и, наконец, мы зовем черненькую Галю Каховскую — Пчелкой. Вот тебе и весь пансион. У нас славные девочки. Только графиня Стэлла чуточку заносчивая, Гусыня — глупенькая, Карлуша — злючка немножко, да Ярышка — проказница невозможная, и хохлушка с Коташкой также, а в общем все очень хорошие.

— A господин Орлик и его сестра?

— Они очень строги, но справедливые. Сова сердитая. Только если с ней вежливы, то и она не сердится никогда.

— A ты давно в пансионе?

— Давно. Раньше всех. Меня привезли сюда совсем маленькой, я и не помню даже когда. Сюда ведь не только для ученья возят, но и для исправления и воспитания сироток. Например, вот Гусыню сюда привезли от лени отучить. Ее из гимназии за лень исключили. Пансион господин Орлика отчасти и исправительное заведение.

— Я знаю! — процедила Тася сквозь зубы и густо покраснела в своем уголке.

— Ах, да, я тебе пирожное принесла. От Красавицы. Ешь.

Тася взяла пирожное и в два приема съела его. Дуся удивленно смотрела на нее, пока она ела.

— Что ты? — спросила Тася.

— Нет, ничего. Я думала, что ты со мной поделишься. Я всегда делюсь.

Тася промычала что-то и отвернулась к стене, оставив очень мало места для своей соседки. Но Дуся нимало не смутилась этим. Она была очень нетребовательная девочка. Дуся потушила свечку и примостилась, свернувшись клубочком, в углу постели.

Через несколько минут обе девочки, и беленькая Дуся, и порядочно измученная долгим путем и слезами Тася, крепко уснули, каждая на своем уголке.

Глухой удар колокола, повешенного в передней пансиона, разбудил Тасю. Она проворно вскочила с постели, решительно не понимая, где находится. Темная каморка стала светлее. Свет, проникавший сюда из коридора, делал крошечную комнату намного уютнее, нежели ночью. Ночной гостьи не оказалось на постели рядом и Тасе показалось даже, что она видела белокурую Дусю только во сне.

Едва Тася успела открыть глаза, как щелкнула задвижка, и в каморку вошла Настасья Аполлоновна. Надзирательница несколько минут молча смотрела на Тасю, Тася — на надзирательницу.

Потом Настасья Аполлоновна пожала плечами в знак своего изумления и сказала:

— Когда старшие входят в комнату, младшие должны здороваться с ними. Вы должны поздороваться со мной, Стогунцева. Я — ваша классная дама.

— Здравствуйте, классная дама! — произнесла Тася невозмутимым тоном, желая выказать на этот раз послушание, чтобы получить прощение и возможно скорее выйти из карцера.

Она была изумлена, увидев, что полные щеки классной дамы покрылись густым румянцем негодования и гнева.

«За что же она сердится?» — изумилась девочка при виде этого разгневанного лица.

Должно быть, её собственное личико было очень смиренно в эту минуту, потому что Сова разом успокоилась и сказала:

— Надо говорить: здравствуйте, m-lle!

— Хорошо, — покорно отвечала Сове Тася, — я буду говорить так, как вы желаете, потому что мне хочется есть и очень надоело сидеть в этом противном карцере. Скажите, m-lle классная дама, где я могу найти что-нибудь поесть? — через минуту добавила она.