В белой руке не было билетика. Она принадлежала Тасе.

У белой руки должна быть нечистая совесть, — проговорил господин Орлик, направляя в лицо Таси свой проницательный взгляд. Тася, вся красная, как пион, с потупленными глазами, кусала губы и переминалась с ноги на ногу.

— Я не буду наказывать вас, — произнес господин Орлик грустным голосом, — вы уже достаточно наказаны и угрызениями совести, и этими минутами стыда перед подругами и мной. Бог с вами. Пусть это послужит вам хорошим уроком и раз навсегда предостережет от всего дурного.

И, сказав это, директор пансиона вышел из столовой, оставив детей одних. В ту же минуту пансионерки зажужжали и засуетились, как шумный рой пчелок.

— Нехорошо, Стогунцева! Стыдно, Стогунцева! — слышалось здесь и там.

— Отстаньте! — сердито крикнула Тася, злобно глядя исподлобья на девочек. — Отстаньте от меня.

— Не кричи, пожалуйста! — проговорила строгим голосом Красавица, — мы и не думаем приставать к тебе; мы только высказали наше неудовольствие и теперь и знать не хотим такую дурную девочку.

— Сами вы дурные! Не очень-то я нуждаюсь в вашем обществе. Мне только Дуся нужна. Я одну Дусю люблю, a вас всех ненавижу, — все громче и громче кричала Тася и вдруг, увидя в стороне белокурую Горскую, обратилась к ней, — пойди ко мне, Дуся. Я хочу быть только с тобой, a их мне не надо, — заключила она, кивнув на остальных девочек, — я ненавижу их!

Но каково было её изумление, когда Дуся в ответ на её слова только покачала своей милой головой и, глядя на Тасю с укором своими ясными, честными глазками, сказала громко:

— Нет, Стогунцева, я не пойду к тебе. Я заступалась за тебя тогда, когда считала тебя хорошей, a теперь… Теперь я вижу, что ты дурная и пока не узнаю, что ты исправилась, не буду твоей подругой.

И она, обняв Карлушу, отошла от Таси при общем сочувствии девочек.

— Так, Дуся! Справедливо, Дуся! Хорошо, Дуся! — кричали они.

Тася пожала плечами и, фыркнув что-то себе под нос, поспешила уйти от них. Ей было невыразимо тяжело и неприятно. Она прошла в классную и уселась на том самом окне, где сидела недели две тому назад, переговариваясь с маленьким фокусником.

Уже давно прозвучал колокол, призывающий пансионерок ко сну, давно стихли голоса в пансионе, Тася все сидела и думала свою горькую думу.

— Не хотят меня — и не надо! — упрямо твердила девочка, — я их и сама не хочу и мне они не нужны тоже. И без них проживу прекрасно. Что за важность, что Дуся меня бросила. Дуся — гордячка. Я её не люблю больше. Воображает, что лучше всех. И зачем мама отдала меня сюда! Здесь только мучают бедную Тасю! Сердятся! Бранятся! Наказывают… «Исправься, a потом я вернусь к тебе», — зло передразнила она Дусю. — Очень нужно! Мне и так хорошо. Вот назло не исправлюсь ни капельки. Меня не хотят, и я никого не хочу. Возьму и уйду от их всех. Да, уйду. Воображаю, как они все испугаются, забегают. Где Тася? Не видели Таси? А Тася тю-тю. И след простыл. Мама будет плакать и говорить: «Ах, зачем я отдала Тасю из дома!» И Леночка будет плакать, и няня, и Маня, и Дуся, и Карлуша, и даже Сова. Все будут укорять друг друга, что не умели обращаться с Тасей, и когда всем будет тяжело, очень тяжело, — Тася вернется и скажет: «А вот и я! Вам было тяжело и грустно без меня и я вернулась. Но только за это вы все должны делать все, что я хочу, и баловать меня одну». И все согласятся и будут очень рады возвращению Таси. Но только куда уйти — вот вопрос?

И так глубоко задумалась Тася над этим, что не заметила, как прямо против окна остановился тот самый мальчуган, которому она передала две недели тому назад Милку. Он долго стоял перед окошком, всячески стараясь обратить на себя внимание девочки, но, видя, что та так погружена в свои мысли, что не видит его, поднял кусок обмерзлой земли с улицы и бросил его в окно.

— Трах! — прозвучало что-то над головой Таси. Она вздрогнула и подняла глаза.

— Здравствуй! — неожиданно обрадовалась она, увидя мальчика.

Вдруг Тася вся вздрогнула от внезапно промелькнувшей в её голове мысли:

«Если уйти — так туда, к нему, к черноглазому мальчику и его хозяину. У них превеселое житье. Пляшут, показывают фокусы, ходят по проволоке, дрессируют зверей. О, как все это весело и интересно! И никто не требует от них знания французского языка и других уроков! И всегда музыка и шум. Вот там она, Тася, и отдохнет вволю от несносной пансионской жизни. И время проведет весело и напугает всех хорошенько. A когда ей надоест эта жизнь — она снова вернется в пансион. Что может быть лучше и интереснее? Как это она не догадалась раньше!»

И, не долго думая, девочка приоткрыла форточку и звонким шепотом обратилась к мальчугану:

— Знаешь… Я надумала. Я с тобой уйду. Я тоже хочу плясать и выводить дрессированных собачек!

— Молодец! Ай да девочка! — одобрил ее тот. — A знаешь, ведь я угадал, что так будет, и собак с собой не взял. A то бы они шум подняли. Ваши у нас в балагане были сегодня и кошку отобрали. Хозяин страх сердится. И говорит: «приведи девчонку», Это тебя то есть. Кошки они пожалели, девочку потеряют. Ну, скорее собирайся. Спят у вас?

— Спят!

— Так выходи скорее, нока никто не проснулся.

— Сейчас. Жди меня за углом.

И быстро соскочив с окна Тася на цыпочках проскользнула в прихожую. Отыскать пальто и капор среди висевшей на вешалке одежды пансионерок, быстро накинуть на себя то и другое, неслышно подкрасться к двери, приотворить ее и проскользнуть на крыльцо — было для Таси делом двух-трех минут, не больше.

Ноябрьский холодный воздух сразу охватил девочку. Она, поеживаясь и подпрыгивая на ходу, спустилась с крыльца и побежала по улице, мимо неосвещенных окон пансиона. Повернув за угол, она лицом к лицу столкнулась с поджидавшим ее маленьким фокусником.

— Ну, вот и я! Веди меня к твоему хозяину! — вскричала Тася весело.

И дети, взявшись за руки, чуть не бегом пустились в путь.

Они шли долго, очень долго. Дорогой мальчик успел сообщить, что его зовут Петькой, a что его сестру звали прежде Зиной, но хозяин велел называть ее Розой. A его зовет «Король воздуха» и что такого, как он, Петька — другого нет мальчика в целом свете. И хозяин знает это и очень дорожит им. И Розкой дорожит, потому что Розка отлично умеет потешать публику своими танцами. A зато Андрюшку терпеть не может; Андрюшка ужасный неженка и такой неловкий, что постоянно падает, a этого нельзя допустить во время представления, потому что публика приходит в балаган, чтобы веселиться, a не видеть ушибы и увечья, да грустные лица исполнителей.

Болтая таким образом дети незаметно дошли до самого края города и вступили в пригородную слободку, где жили только бедные обыватели.

— Ну, вот мы и дома! — проговорил Петька, когда они подошли к небольшому домику, стоявшему несколько в стороне от других строений.

— Тут вы и показываете фокусы? — поинтересовалась Тася.

— Вот-то глупая! — расхохотался самым неожиданным образом Петька, — ишь, что выдумала! Балаган, где мы работаем, далеко отсюда, он стоит на площади посреди города, a это квартира наша. Понимаешь?

Тася сказала, что поняла, и оба перешагнули порог дома, похожего на избушку.

В маленькой, грязной, закоптелой комнате вокруг деревянного стола сидели двое мужчин и девочка приблизительно одного возраста с Тасей. Старший из присутствующих был высокий плотный брюнет с седой бородой и недобрым выражением черных выпуклых глаз. Второй был юноша, почти мальчик лет шестнадцати, с таким бледным, измученным и худым лицом, какое бывает только разве у тяжелобольных. Два ярко-красных пятна нездорового румянца горели на его исхудалых щеках. Девочка была бы очень красива, если бы не неприятное выражение её лукавых темных глаз, плутовато разбегающихся в разные стороны. Она была поразительно похожа на Петьку.