Вот уже три недели, как больна Лена. Серьезно больна. После её злополучного падения в пруд у неё сделалась нервная горячка, и она была на волоске от смерти. Тася все это время проводила одна. Все были заняты больной. Только по утрам Марья Васильевна давала уроки девочке и, окончив их, спешила в спальню — помогать Нине Владимировне ухаживать за больной.

Сегодня третий день, что Лене лучше. Она уже разумно отвечает на вопросы и вчера выпила целую чашку бульону. Няня сказала об этом Тасе и не удержалась, чтобы не прибавить:

— Вот, что ты наделала, сударыня, — и не стыдно тебе!

Тася показала язык няньке, в знак того, что ей не стыдно, и, подпрыгивая, побежала в сад.

Теперь, когда опасность миновала и Леночка через неделю-другую поправится и встанет с постели, Тася сразу успокоилась и даже как бы почувствовала себя обиженной всеми.

— Лена выздоровеет, — говорила мысленно девочка, — все прошло — и страхи, и волнения. Почему же все недовольны мной, не разговаривают со мной и почти не смотрят на меня? Ну, пусть эта гадкая Маришка (так называла Тася Марью Васильевну), пусть эта выжившая из ума нянька и задира Павлик, ну, a мама? Неужели же мама все еще сердится на Тасю? Или разлюбила Тасю? За что? Или Тасю никто никогда не любил, — продолжала размышлять девочка, — и если бы утонула Тася, никто бы не ухаживал за ней, никто бы не сидел у её постельки? И Тася умерла бы одна в своей комнате, позабытая всеми… Бедная Тася! Бедная Тася!

И Тася, упав на мягкий дерн, составлявший пол беседки, залилась горькими слезами. Она считала себя несчастной жертвой, обиженной всеми, совершенно забывая о том, как она постоянно мучила и обижала других.

Наплакавшись вволю, она медленно подняла отягощенную от слез голову — и вдруг легкий крик неожиданно вырвался из её груди. Около неё стоял высокий, очень худощавый господин в модном пальто и шляпе, опираясь на трость с дорогим набалдашником.

— Здравствуйте, милая барышня! — произнес незнакомец с любезной улыбкой.

— Зачем вы здесь и что вам надо? — вместо всякого ответа грубо отрезала девочка.

— О, мне надо весьма немногого! — так же любезно и ничуть, по-видимому, не обижаясь грубостью Таси, произнес высокий господин. — Я пришел познакомиться с одной маленькой барышней, Тасей Стогунцевой. Надеюсь, я не ошибся: Тася — это вы?

— Надеюсь, вы не ошиблись: Тася — это я! — передразнивая длинного господина произнесла девочка.

Ее уже начинало забавлять это новое знакомство и так и тянуло выкинуть одну из своих шаловливых выходок. Не отдавая себе отчета в том, хорошо она делает или нет, Тася быстро окинула бойкими, шаловливыми глазами фигуру незнакомца и спросила, едва удерживаясь от смеха:

— Отчего вы такой худой? Можно подумать, что вы привыкли обедать только по воскресеньям.

Высокий господин рассмеялся. Он хохотал так громко и притом так сгибал в три погибели свою сухую, длинную, как жердь, фигуру, что Тася начинала опасаться, как бы он не переломился пополам.

Наконец, незнакомец с трудом удержался от обуявшего его смеха и снова заговорил, обращаясь к девочке:

— Итак, вас зовут Тасей, a меня — Орликом. Господин Орлик — содержатель пансиона для благородных девиц. Моя кузина Marie писала мне по приказанию вашей мамаши, чтобы я приехал сюда за вами и увез вас в мой пансион.

— Как? Что такое?

Глаза у Таси расширились от изумления.

— Меня в пансион? Меня? Но вы ошиблись! Уверяю вас, вы не туда попали, — произнесла Тася дрожащим голосом, — уверяю вас!

— О, нет, милая барышня! Я не ошибся! Я уже успел побывать в доме, повидать вашу мамашу и кузину Marie, и они указали мне, где я могу найти вас, чтобы познакомиться с вами.

— Так вот оно что! — произнесла злым голосом Тася и вдруг залилась громкими, неистовыми слезами.

В припадке неудержимого злого отчаяния она кинулась на пол, била ногами и руками землю и кричала громко и отчаянно на весь сад:

— Не хочу в пансион! Не хочу! Не хочу! Не хочу! Гадкий пансион! Гадкий! Гадкий! Гадкий! Я умру там, непременно умру от тоски и горя. Мамаша, милая мамаша, не отдавайте в пансион Тасю! Гадкий, мерзкий пансион! Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Господин Орлик с терпением выслушивал все эти стоны и крики и только смотрел на бившуюся в припадке злого, капризного отчаяния маленькую девочку спокойным, проницательным взглядом. Видя, что никто не спешит из дома на её крики, Тася стала успокаиваться мало-помалу и вскоре окончательно притихла. Изредка всхлипывая и вздыхая, она уставилась в лицо господина Орлика злыми, враждебными глазами.

— Ну вот, и отлично. Покричали — и довольно. Пользы от криков мало! — спокойно произнес директор пансиона. — A теперь, как подобает умной барышне, собирайтесь-ка в путь-дорогу, так как мне сегодня же надо выехать обратно.

— Я не поеду! — упрямо говорила Тася.

— Ну, этого быть не может, — также спокойно возразил директор, — не было еще случая, чтобы господин Орлик исполнял то, что желают маленькие барышни, a всегда маленькие барышни делают то, чего пожелает господин Орлик.

И глаза его при этом смотрели с такой решительностью на Тасю, что она не могла сомневаться в истине его слов.

— Да неужели же мама хочет, чтобы я уехала? — с тоской воскликнула девочка.

— Ваша мамаша желает одного, чтобы вы исправились и стали милой, послушной барышней, a дома ваше исправление немыслимо. Вы не желаете никому повиноваться, как мне писала моя кузина Marie.

— Ваша Marie — лгунья! Я ее ненавижу, — вскричала запальчиво Тася и вдруг с новым порывом злости добавила: — a если так, и если они хотят от меня избавиться, то я не хочу оставаться с ними больше. Увезите меня, господин Орлик, увезите!

И она решительно зашагала к дому. На террасе ее встретила мама.

— Ты уже знаешь про твой отъезд, — проговорила она, строго глядя в глаза Таси недовольными глазами. — После обеда вы едете. Няня собирает твои вещи. Если желаешь проститься с Леночкой, можешь пойти к ней. Она теперь не спит.

— Я не хочу ни с кем прощаться, — процедила сквозь зубы Тася.

— Тем хуже для тебя, — сухо возразила мама, и попросила нянюшку поторопиться с обедом.

Обед прошел скучно и натянуто. Один только господин Орлик оживлял его немного своими рассказами о пансионе, удивляя всех присутствующих необычайно большим аппетитом. Господин Орлик ел ужасно много. Куски исчезали с поразительной быстротой во рту директора.

Тася не прикасалась ни к чему. Она сидела надутая, злая и недовольная всем и всеми.

«Не хотят меня — и не надо. И уеду, и уеду, и уеду!» — мысленно с ожесточением твердила девочка.

К концу обеда к крыльцу подали лошадей. Господин Орлик поблагодарил хозяйку и сказал, что пора ехать.

Няня принесла шляпу и пальто Тасе.

— Христос с тобой, матушка! Поживешь среди чужих-то, так и свое дороже покажется, — сказала она, крестя свою питомицу дрожащей старческой рукой. — Мамашу, смотри, радуй ученьем да поведеньем хорошим, да и меня, старуху, заодно!

Тася равнодушно подставила щеку няне и, кивнув мимоходом Марье Васильевне и Павлику, подошла к матери.

— Прощай, — произнесла мама, и Тасе показалось миг, что она слышит прежние мягкие и ласковые нотки в голосе матери, — прощай, моя девочка, — снова ласково проговорила Нина Владимировна, обнимая Тасю, — старайся вести себя хорошенько и хорошо учиться. Надеюсь, последний твой поступок послужит тебе хорошим уроком, и ты научишься, вдали от нас, быть послушным и милым ребенком, научишься ценить нас всех. Помни, я буду знать твой каждый шаг и лишь только узнаю, что ты стала чуточку лучше, я возьму тебя снова домой. Не думай, что я люблю тебя меньше, Тася, — нет! Я знаю, что тебя может исправить только чужая обстановка, и с болью в сердце поступаю так…

Голос мамы дрогнул. Она сняла с груди маленький эмалевый крестик и, перекрестив им Тасю, надела его на шею девочки. Потом крепко обняла ее и несколько раз поцеловала надутое, сердитое личико.