— Боже, какая она наивная, эта Шарадзе! Триста лет тому назад здесь не было ни института, ни города… Здесь были одни болота… — прошептала Алеко.

— На лестнице болота? Как это?

Черные, наивные глаза, единственное, но неоспоримое сокровище лица армянки, вмиг загораются любопытством.

Но ей никто не отвечает.

— Mesdames, рыдания прекратились… Фигура шевелится… И я иду узнать, кто это такой… — заявляет Ника и прежде, нежели ее могут удержать подруги, уже стоит на лестнице, в самом сердце «чертова грота», на ступеньках, ведущих на чердак.

Выплывает, на счастье, луна и появляется в маленьком окошке, приходящемся в уровень с площадкой лестницы. Она заливает своим млечным светом и лестницу с ее темными ступенями и низенькую дверь, ведущую на чердак, и темную фигуру, лежащую на полу.

Тихие всхлипывания доносятся теперь до Ники и до замерших в тоске ожидания воспитанниц. И вдруг темная фигура зашевелилась, отбросила платок, прикрывавший ее голову и часть туловища, и медленно поднялась на ноги.

— Это Стеша! — неожиданно вырвалось у Ники. — Mesdames, не бойтесь, это коридорная Стеша, — чуть повысив голос, звонким шепотом бросает она подругам.

Какое разочарование! Увы! — только «бельевая» Стеша! А как приятно было заблуждаться! Как приятно волновала мысль, что здесь происходит что-то сверхъестественное, необычайное, от чего закипает мысль и по телу пробегает холодная дрожь! Луна… «Чертов грот», черная лестница… Рыдания… И вдруг — Стеша! Удивительно прозаическое явление!

Однако, Стеша плачет, а раз плачет, то надо ее утешить. Юные, чуткие сердечки очень чувствительные к чужому горю. Через минуту вся группа «жаждущих приключений» уже наверху. На тесной маленькой площадке перед чердачным помещением они окружают Стешу. При свете луны всем хорошо видно ее пухлое лицо, залитое слезами, покрасневший кончик вздернутого носа и припухшие от слез губы.

— Что с вами? О чем вы плакали, Стеша? Кто вас обидел?.. Неужели опять Пиявка? — слышатся полные участия и заботы голоса.

Но вместо ответа, Стеша снова разражается рыданиями. Она так сильно плачет, что ее сильные плечи дрожат, и все ее крепко сложенное тело трепещет, как былинка под напором бури.

— Воды, mesdames! Принесите стакан воды! — командует Алеко.

Возвратившаяся из класса «Золотая рыбка» мчится за водой по направлению дортуара и умывальной, находящихся здесь же, в третьем этаже. Когда она возвращается с наполненной до краев кружкой, Стеша, окруженная институтками и подкупленная общим участием к ее горю, роняет сквозь всхлипывания и слезы:

— Барышни, не выдайте… Миленькие, не погубите. Узнает Пиявка — со свету сживет… Горе у меня, барышни, миленькие… Дочурку сестры покойной из деревни привезли и мне подкинули… Девчонке пяти годков еще нет… Сиротка она… Вчера я ходила по знакомым, просила Христом Богом взять, приютить у них ребенка. Куда уж! Видно, все друзья лишь до черного дня: и слышать не хотят взять в дом девчонку… А в подвале в девичьей у себя нешто можно держать? Надсмотрщица, то и дело, шмыгает… Капитошка, шпионка эта, того и гляди, инспектрисе донесет, пожалуется… А куда мне Глашку девать? На улицу, что ли, выбросить?.. Ведь обманом мне ее оставила знакомая одна, землячка моя: пришла, подкинула и сама скрылась.

— Ах, как необыкновенно все это! Точно в сказке! — зашептали кругом восторженные голоса.

— Хороша сказка, нечего сказать! Выгонят на улицу Стешу с девочкой, вот вам, будет сказка.

Кто сказал это? Чьи глаза сверкнули таким негодованием, мельком обежав лица подруг?

Это Ника Баян. Неожиданно, положив маленькую ручку на плечо Стеши, снова залившейся слезами, она заговорила со свойственной ей пылкостью;

— Стеша милая, утрите ваши слезы… Перестаньте плакать. Девочка — не вещь какая-нибудь. Ее нельзя выкинуть за дверь. Послушайте, я придумаю что-нибудь… Мы посоветуемся с классом, а потом решим. Но только покажите нам девочку… Приведите ее сегодня ночью в дортуар в одиннадцать часов… Слышите, приведите! Мы все так любим детей и займемся ее судьбой… Бедная детка… Для нее необходимо что-нибудь придумать. Ее надо приютить у ко го-нибудь из наших родных… Мы попросим, мы устроим. Только дайте подумать… Так сразу нельзя… Да не плачьте же вы, ради Бога. Ваше дело далеко не потеряно, уверяю вас.

И тонкие пальчики Ники бегло погладили белобрысую Стешину голову.

Стеша упала к ногам Баян и обняла ее колени.

— Барышня… Ангел наш… Золотенькая… Не знаю уж, как и благодарить… Век не забуду участия вашего… — зашептала она, ловя и целуя руки Ники…

Та, вспыхнув до ушей, проворно отдернула пальцы.

— Как вам не стыдно, Стеша. В ногах валяетесь, руки целуете! Срам какой! Терпеть этого не могу, — сердито проговорила Ника и, видя смущение проворно поднявшейся на ноги девушки, добавила чрез мгновение уже более милостивым тоном:

— Теперь ступайте к «ней», Стеша, а вечером, когда фрейлейн Брунс уйдет к себе, тайком приведите к нам вашу малютку племянницу… Нашей дортуарной прислуги не бойтесь, мы уговорим Нюшу, и она не выдаст нас… А пока до свиданья. Помните, ждем ровно в одиннадцать часов… Идем, mesdames, в класс. До звонка к чаю осталось немного, — обратилась Ника к подругам.

И вся гурьба девочек с присоединившейся к ним Хризантемой, успевшей за это время нажарить едва ли не целый фунт сухарей, помчалась вниз, на второй этаж, где находились классы.

Там оставалось все по-прежнему за это время. Августа Христиановна Брунс сидела на своем обычном месте за столом кафедры и вязала крючком бесконечное вязанье. Класс готовил уроки. Некоторые читали «под сурдинку», иные писали письма родным или тихо переговаривались между собой. Возвращение в класс «кучкой», как это называлось на институтском языке, было немыслимо. Тогда Алеко, она же Шура Чернова, не менее отчаянная, нежели Баян, первая вошла в класс. Остальные оставались в коридоре за колоннами. Шура приблизилась к кафедре и произнесла с самым невинным видом:

— Фрейлейн, какая-то дама встретила меня в нижнем коридоре, когда я шла из лазарета, и просила вызвать вас.

Лицо Скифки вспыхивает от неожиданности. Даже ее клюквообразный носик покраснел. У нее почти нет знакомых. Ее редко вызывает кто-нибудь. Это известие так неожиданно, что мгновенно вытесняет все прочие мысли из головы Августы Христиановны. Она забывает даже сделать Черновой замечание за самовольную отлучку из класса. Лицо, похожее своим цветом на спелый помидор пылает. Маленькие глазки так и искрятся любопытством.

— Дама, ты говоришь? Меня спрашивает дама в нижнем коридоре?

— Дема в черном платье и в шляпе с серым пером, — неудержимо фантазирует черненький Алеко.

— Высокая? Маленького роста?

— Повыше меня и пониже вас.

— Странно, — произносит, волнуясь, Скифка, срывается с кафедры и исчезает за дверью.

Этого только и надо черненькому Алеко. Спустя минуту, Шура выскакивает следом за Скифкой и стоя посреди коридора, машет платком. В тот же миг из-за колонн выскакивают любительницы подсушивания сухарей и влетают в классные двери. Еще миг, и Ника Баян на кафедре. Ее кудри трепещут; ее глаза искрятся и горят, как звезды, когда высоким звонким голоском она звенит на весь класс:

— Mesdames, новость! К коридорной Стеше принесли ребенка в девичью… пятилетнюю племянницу из деревни… Девочку не позволят держать здесь… Надо придумать что-нибудь… Надо помочь Стеше… Бедняжка плачет… Рекой разливается… Денег нет, крова нет…

— И кюшать нечего, — с искренним отчаянием добавляет Тамара, которая в минуту особенного душевного волнения произносит слова с акцентом к немалому смеху подруг. Но сейчас это никому не смешно, никто не смеется.

— Молчи! Молчи! — дружно шикают на нее со всех сторон одноклассницы.

— Чего молчи, когда кюшать нужно, — волнуется армянка, сверкая восточными глазами.

— Mesdames, — продолжает громко Ника и стучит по столу забытым Скифкой ключом, — Стеша приведет девочку нынче ровно в одиннадцать часов в дортуар, постараемся улечься «без бенефисов» сегодня. Пускай Скифка уползает скорее в свою конуру. Не правда ли, господа?