Тот вскрикнул, подался вперед, заглянул в лицо капрала и тяжело рухнул на колени, бросая саблю.

Во время схватки у капрала упала шляпа с головы и при свете выплывшего из-за туч месяца черноглазый богатырь мог увидеть знакомые, прекрасные синие глаза и золотистые локоны той, во имя которой он только что хотел нанести мнимому шпиону смертельный удар.

— Матушка! Ваше Высочество! Казнить меня мало! — вскричал гренадер, кланяясь в ноги мнимому капралу. — Как мог я не узнать сразу Вашего Высочества! Как осмелился поднять руку на вас!..

— Не казни, а награды ты достоин, храбрец! — произнесла ласково цесаревна. — Не виноват ты, что не признал меня в капральском мундире. А что касается меня, то я явилась среди вас переодетая капралом, чтобы самой убедиться вполне в готовности моих славных гренадер постоять за свою цесаревну. И теперь я спокойна: я знаю, что мои гренадеры все, как один человек, постоят за меня!..

— Постоим, матушка! Умрем за тебя! — произнес пылко солдат.

— Спасибо, голубчик! Вскоре вы понадобитесь мне, и ты, и товарищи твои, — произнесла Елизавета.

— Располагай нами, матушка! Да скорее! Ждем не дождемся… Слышь, гонят нас в Выборг на шведа…

— Ждите меня на днях! — шепнула Елизавета и, кивнув ласково головою все еще не поднявшемуся с колен солдату, позвала барабанщика. — Идем, Андрюша. Пора! Я все узнала, что хотела, и теперь готова на все.

И мнимый капрал вместе со своим верным пажом скрылись в темноте улицы.

Гренадер долго не мог опомниться. Дивное видение давно уже исчезло, а он все еще стоял на коленях.

«Что это? Сон ли это был, аль нет?» — думал бравый солдат. — Нет, нет, не сон! — весело воскликнул он и побежал обратно, чтобы рассказать товарищам, кого он принял за шпиона.

— Итак, настал решительный день! — произнесла цесаревна, просыпаясь рано утром и нервно потягиваясь в своей постели. — Сегодня должно все свершиться!.. Больше ждать нельзя!..

События складывались так, что медлить с исполнением плана, задуманного окружавшими Елизавету ее приверженцами, значило погубить все дело. Во дворце Анны Леопольдовны уже давно подозрительно смотрели на Елизавету и на ее близких. Сама Анна, долго не верившая в возможность какого-либо заговора со стороны цесаревны, тоже стала подозрительнее относиться к Елизавете. Накануне чуть не арестовали друга цесаревны, Лестока, а на последнем куртаге правительница холодно и резко запретила Елизавете принимать Шетарди, заподозрив, что французский посланник — сообщник цесаревны. Вопрос об отправке в Выборг преданных Елизавете гвардейцев, как узнала цесаревна от нескольких тайно ночью пробравшихся к ней офицеров, был окончательно решен. А ведь вся надежда Елизаветы на гвардию! Значит, медлить больше немыслимо!

Цесаревна уже давно сознавала необходимость силою завоевать корону, принадлежащую ей по праву, одной ей. И когда накануне, на куртаге, Анна с несвойственной ей строгостью сказала: «Ты должна выйти замуж, Лиза, и уехать из России, чтобы положить конец всем сплетням!» — цесаревна решила, что настало время — ее время…

Ей жаль Анюту, эту милую, ленивую, безалаберно беспечную Анюту, которую она должна лишить престола. Но что же делать! Россию еще более жаль ей… А Россия погибает в руках разных иностранцев-проходимцев, корыстных советников слабой и безвольной правительницы. Елизавета чувствует в себе силы удалить всех их и отдать себя на служение святому делу обновления исстрадавшейся родины. О, она поднимет на недосягаемую высоту милое, дорогое ей отечество! Она покроет ее прежним могуществом времен Преобразователя-Царя!

И при одной мысли об этом цесаревна вскочила с постели, чувствуя себя бодрой, предприимчивой, смелой…

Вошла Мавра Егоровна с кружкой горячего сбитня на подносе, с горячим караваем только что испеченного белого хлеба.

— Сегодня, Мавруша! Сегодня наш день! — вскричала весело Елизавета и звонко чмокнула подругу.

Мавра Егоровна удивленно вскинула на нее глазами.

«Батюшки-светы, да чего она радуется словно шальная! — подумала верная фрейлина. — Ведь как еще с рук сойдет… Может, и корона ее ждет, а может, и клобук иноческий! А чего доброго и казнь!»

И девушка вздрогнула, вспомнив о том, что, на худой конец, может ожидать ее «золотую цесаревну». Но она ни одним словом не выказала своего волнения и быстро стала одевать свою госпожу.

Весь этот день прошел в каком-то мучительном ожидании. Он тянулся бесконечно, этот долгий, как вечность, осенний день…

Когда стало смеркаться, в приемную горницу принесли свечи, и цесаревна принялась играть в карты с братьями Шуваловыми и Воронцовым. Игра была затеяна нарочно, дабы следившие за каждым шагом цесаревны шпионы не могли допустить и мысли о том, что в эту ночь задумано выполнение смелого заговора. Но сегодня не везло Елизавете, она поминутно делала промахи. Впрочем, и ее партнеры отличались не меньшей рассеянностью.

А на дворе шел снег, пела метелица, и в окна смотрел студеный ноябрьский вечер.

В самый разгар игры скрипнула дверь. Все вздрогнули невольно.

«Не открыт ли замысел и не явились ли за ними, чтобы тащить в тюрьму всех, не исключая и цесаревны?..» — мелькнуло в голове играющих.

Вошла запушенная снегом фигура в старом, рваном полушубке и валенках. Это был Лесток.

— Что за маскарад? — невольно рассмеялся Петр Шувалов.

— Нельзя… следят… Этот дьявол Чичерин днюет и ночует около моей квартиры, стараясь знать каждый шаг, который я делаю… Думал, не уйти… Но Бог помог…

— Вы были у казарм, доктор? — с кажущимся спокойствием спросила Елизавета.

— Да, принцесса… Все тихо снаружи… Но ваши молодцы работают вовсю… Я слышал разговор под окном… Произносилось ваше имя… И если бы вы знали, Ваше Высочество, какой верой, какой теплой надеждой на вас горят все эти солдатские сердца!

— Но я ужасно боюсь за них… По городу ходят шпионы… — в волнении произнесла Елизавета.

— О, Ваше Высочество, не беспокойтесь! Когда «шпионы» пойдут с доносом, «там» уже все будет кончено! — с тонкой усмешкой значительно произнес Лесток, указывая жестом на Зимний дворец.

В горнице воцарилось молчание. Слышно было только, как шуршат карты, падая на стол, под руками играющих, и как ветер жалобно завывает под окном.

— Жутко! — проговорила Мавра Егоровна, ежась и кутаясь в платок.

— Полно, что за жутко! Смелым Бог владеет, — произнес Воронцов и весь, по-видимому, углубился в игру.

В это время из соседней комнаты понеслась, зазвучала нежная мелодия… О буйных запорожских набегах говорила она, о былой удали казаков-удальцов, о львиной храбрости атамана Батаки. Эту песню сложила Украина в память славной Запорожской Сечи, и эту песню пел в эту ночь догадливый Алеша Разум…

Цесаревна вся поддалась очарованию чудной песни. Хвалебный гимн, сложенный в честь могучих храбрецов, заставил ее задуматься глубоко-глубоко. Вот если смелый замысел удастся, кто знает, может быть, и в честь ее сложится такая же дивная, как и эта, хвалебная песнь!..

Но вот песня оборвалась. Бандура стихла. Не слыхать больше голоса Разума… Снова скрипнула дверь, и снова все вздрогнули и переглянулись. На пороге появилась стройная, грациозная фигура пажа.

— Пора! — произнес мальчик, — ты приказала ровно в одиннадцать часов напомнить тебе про время. Теперь одиннадцать. Пора ехать… государыня-царица!

Государыня-царица!

Благодаря какому счастливому случаю обмолвился этот милый юноша? Или это пророчество, вложенное самим Богом в полудетские уста? Что бы ни было, но оно дает уверенность, силы. Цесаревна встала. За нею встали остальные.

— Пойдем в спальню, Мавруша. Не хочется мне оставаться одной. Я пойду молиться.

И легкой, спешной поступью Елизавета вышла из гостиной.

Суровый лик угодника, милостивые, скорбно кроткие очи Спасителя и Божья Матерь с всеобъемлющей любовью в лице — вот что встретил взгляд цесаревны в небольшой уютной спальне, где ей так часто снились золотые сны и где приходилось переживать тяжелую горькую действительность.