Перед уходом он притянул к себе Эдуарда и прошептал:

— В каком состоянии находится кошелек вашего высочества?

— Боюсь, что в ужасном, дядя. — Как не стыдно содержать тебя в такой бедности! Ты знаешь, что кошелек твоего любимого дядюшки всегда в твоем распоряжении.

— Дядя Томас, ты самый лучший человек на свете!

— Мне достаточно того, что я твой любимый дядя. Так не желаешь ли ты запустить свои королевские ручки в мой кошелек?

Эдуард заколебался:

— Мне хотелось бы кое-что купить...

— Я знаю! Я знаю это!

— Я скажу тебе, — прошептал мальчик. — Я хочу купить зеленую ленту.

— Зеленую ленту? Зачем тебе нужна зеленая; лента, мой принц?

— Я хочу подарить ее Елизавете. Она мечтает приобрести зеленую ленту, чтобы украсить свои волосы. Ей это очень пойдет. Но Елизавете совсем не дают денег.

— Бедная маленькая принцесса! Мы купим ей зеленую ленту для волос, но пусть это останется между нами, племянник.

Сэр Томас уже не в первый раз давал своему племяннику денег. Он был уверен, что это хорошее вложение капитала. Эдуард был по природе своей очень благодарным ребенком, а когда он станет королем Англии, он не забудет своего любимого дядюшку.

Когда все уходили, Томас прошептал на ухо Елизавете:

— Я хотел бы видеть в вашей прическе зеленые изумруды. Но пока пусть их заменят зеленые ленты.

Теперь она будет знать, получив в подарок от брата ленты, что деньги на их покупку дал он. Это хитрое создание прекрасно знает, что делается при дворе, в том числе, конечно, и то, что дядя время от времени дает принцу деньги.

Возвращаясь в свои покои, сэр Томас был задумчив. Он считал себя любимцем богов. Их милости так и сыпались на него, и ему было нетрудно завоевать любовь своего племянника. Но он и вправду любил детей. Да, он тщеславен, и не остановился бы перед подлостью, если бы ему это было выгодно, но при этом он с большим удовольствием общался с детьми. Томас любил их всех — Джейн, Эдуарда и Елизавету... больше всех Елизавету. Он был влюблен в нее. Он был влюблен в Катарину. Ему нравились принц и Джейн. Когда он говорил нежные слова Катарине, он верил в то, что говорит; но когда он смотрел на Елизавету с молчаливым восхищением, это восхищение тоже было совершенно искренним. И когда Томас Сеймур ублажал мальчика, который однажды станет королем, он сам, не меньше чем племянник, радовался общению с ним.

Он считал себя баловнем судьбы, создавшей его для великих дел. Он был уверен, что в конце концов женится на принцессе Елизавете; однажды она станет королевой Англии, и он не понимал, отчего бы ее мужу не сделаться королем.

На свете и не такое случалось. Достаточно вспомнить перст судьбы, указавший на его застенчивую сестру Джейн и сделавший ее королевой.

Судьба, несомненно, благоволила к Сеймурам. И если она отказала ему в тихом счастье с Кейт, то, возможно, потому, что берегла для блестящей совместной жизни с принцессой.

Так думал Сеймур, и мысли Елизаветы тоже были о нем.

Король хорошо пообедал, и его разморило от сытной еды. На обед ему подали жареную говядину, оленину и пироги с самыми разными начинками; он много выпил, слушал музыку и на какое-то время успокоился.

Нога в этот день почти не беспокоила, и он был готов поверить, что новые лекарства избавят его, наконец, от язвы, хотя здравый смысл подсказывал, что он уже много лет пробует новые способы лечения, и все без толку. Бывали моменты, когда боль в ноге становилась такой сильной, что лицо его сначала багровело, потом серело, и он не мог сдержать крика.

Но сегодня повязка не доставляла королю неудобств, и устал он не так сильно. Он дохромал до музыкальной комнаты, чтобы послушать стихи Сюррея; но еще до того, как этот наглый молодой человек открыл рот, чтобы прочитать их, король уже знал, что они ему не понравятся. Генриху вообще не нравилась поэзия Сюррея, потому что поэт был для него источником постоянной тревоги.

«Клянусь Богом, — думал король, наблюдая за Сюрреем, — если он позволит себе что-нибудь лишнее, я тут же упеку его в Тауэр. Какое самомнение! Какие манеры! И некоторые, несомненно, добавят — как красив! Сколько я настрадался из-за этих Ховардов! Анна была из этого рода — эта ведьма, колдунья, которая обманула меня, заставив поверить, что сможет родить мне сына, — и обманывала меня другими! А потом... юная Екатерина...»

Но мысль о Екатерине была невыносима. После ее смерти прошло слишком мало времени, он не успел еще разлюбить ее. Но она тоже носила имя Ховардов. Она тоже принадлежала к этому проклятому роду.

Он не должен распалять себя. Доктора запретили ему сердиться, иначе снова придется ставить пиявки. Нет! Надо думать о более приятных вещах. Например, о леди Латимер, которая выглядела весьма привлекательно, но сидела слишком далеко от него.

И король прорычал:

— Пододвиньте стул леди Латимер поближе ко мне. Я хочу поговорить с ней.

Слуги перетащили ее стул поближе к королю, и она медленно подошла вслед за ними. Отодвинув стул немного назад, Катарина спросила:

— Позволит ли мне ваше величество сесть?

— Разумеется, — ответил король, схватив ее стул и пододвигая его поближе. — Забудьте о церемониях, леди Латимер, мы хотим поговорить с вами.

— Постараюсь, ваше величество.

— Я понимаю ваши чувства и аплодирую им. Я ценю скромность в женщинах.

Он сидел очень близко и обратил внимание на ее прекрасную кожу — свидетельство цветущего здоровья. Король решил, что никто не даст ей ее тридцати лет.

«Как хороша эта женщина! — подумал он. — Мне нравится ее несокрушимое спокойствие. Мне нравится уважение, которое она демонстрирует своему королю. Это не легкомысленная девчонка. Она не похожа ни на Анну Болейн, ни на Екатерину Ховард. Может быть, она не так красива, как они, но она добрая и скромная женщина. Именно таких женщин я и хотел бы видеть при своем дворе».

— Поверьте мне, леди Латимер, — произнес король, — мое доброе отношение к вам не знает границ.

— Ваше величество так милостивы ко мне.

— Я всегда милостив к тем, кто радует нас. А теперь, Сюррей, послушаем стихи, о которых так много говорят.

Сюррей с небрежной грацией вышел вперед. Его наряд был продуман до мелочей и великолепием мало отличался от королевского. Его голубой бархатный берет сверкал золотом, а камзол был расшит белыми и голубыми лентами, синие чулки по цвету гармонировали с беретом и камзолом, весь он сиял алмазами и сапфирами. Молодой поэт держал себя с поистине королевским величием; поговаривали, будто бы Сюррей хвалился, что его семья имеет больше прав на престол Англии, чем Тюдоры.

«Если бы только можно было доказать, что Сюррей и вправду говорил это, — подумал король, — эта красивая голова тут же рассталась бы со своими плечами».

— Это небольшое стихотворение, — объявил молодой придворный, — о том, как стать счастливым. Оно понравится вашему величеству.

— Ну что ж, послушаем мудрые советы. Я горю желанием узнать, как обрести счастье в жизни. — Генрих поймал взгляд Катарины и заговорщически улыбнулся ей, отчего она вся задрожала. — Но мне кажется, милорд граф, что вы слишком молоды, чтобы знать это.

Гардинер, сидевший рядом с королем, заметил:

— Молодые, ваше величество, всегда считают себя умнее других. Когда же становятся старше, они уже не так уверены в этом.

Генрих переменил положение ног, застонав и сморщившись от боли.

— Ну, начинайте же, — нетерпеливо произнес он, — прослушаем стихи и покончим с этим.

Сюррей стоял в элегантной позе, держа в одной руке свиток и небрежно положив другую на сверкавший драгоценными камнями камзол.

«Наглый молодой дурак!» — подумал король; он ненавидел его в эту минуту только лишь за то, что Сюррей был одним из самых красивых мужчин при дворе.

Генрих ненавидел всех красивых мужчин, ибо в их окружении особенно остро чувствовал свою старость и немощь. Ему было особенно трудно смириться с этим, ибо в свое время его называли самым красивым принцем христианского мира, который неутомимо предавался всем мужским забавам и был королем, — нет, напомнил он себе, хмуро глядя на Сюррея, тогда еще только будущим королем.