Катарина была хорошей женой лорду Латимеру — она ухаживала за ним во время болезни и удивила своей мудростью, которая спасла его от гибели. Он принимал активное участие в «Паломничестве Милосердия», мятеже против реформ короля и Кромвеля. Надо сказать, что лорду Латимеру крупно повезло — он сумел избежать королевского гнева благодаря тому, что прислушался к совету Катарины не участвовать во втором восстании.

Катарина содрогнулась, вспомнив пережитый ужас, но когда она вновь овдовела — все это осталось в прошлом. Она была еще молода — ей шел всего тридцать первый год — и богата. В наследство от двух мужей ей досталось несколько величественных домов и крупная сумма денег.

И еще она была влюблена.

Сэр Томас Сеймур совсем не походил ни на лорда Боро, ни на лорда Латимера. Сверкающие глаза, каштановая бородка и вьющиеся волосы, величавая осанка и громоподобный голос, дух изящной беспечности и матросская брань, срывающаяся с его уст по мельчайшему поводу, — все отличало его от них; он был мужчина каких мало. Наверное, со стороны тридцатилетней вдовицы было довольно глупо влюбиться в самого привлекательного мужчину при дворе. Можно ли было рассчитывать, что он ответит ей взаимностью?

Вышивая, она вспомнила их встречи в ее доме. Лорд Латимер был католиком, а она еще при его жизни заинтересовалась повой верой. У нее были друзья, исповедовавшие эту религию, и ей так нравилось слушать их разговоры, читать книги, которые тайком, поскольку они были запрещены, проносились в ее комнаты. Она никогда не говорила лорду Латимеру о своем интересе к новой вере. Да и как могла — ведь он был фанатичным приверженцем католицизма и с таким усердием поддерживал Рим, что готов был оказать неповиновение королю, подвергнув свою жизнь смертельной опасности! Ее учили, что жена должна следовать за мужем во всех его начинаниях. Но когда лорд Латимер умер, у Катарины не было причины и дальше скрывать, что у нее есть протестантские книги.

Она впервые заинтересовалась новой верой в ходе бесед со своей подругой, Анной Эскью, дочерью линкольнского сквайра. Анна была ревностной протестанткой, но Катарина подумала, что никогда не сможет стать такой же, как она. Ее намерения были благородны, но между нею и ее набожностью встала земная любовь. Она улыбнулась и отвлеклась от работы, чтобы поправить складки своего бархатного платья, — она любила носить красивые, богато украшенные наряды.

Здесь-то, на собраниях приверженцев новой религии, которые она стала устраивать у себя дома, и увидела она Томаса. Он здесь чувствовал себя не в своей тарелке, набожности в нем не было ни на грош; среди других он выделялся своим броским; нарядом и живыми манерами. Неужели он пришел сюда, чтобы говорить о религии? Вряд ли. Явился потому, что здесь собрались люди, ненавидевшие католиков, а он тоже ненавидел их — герцога Норфолкского, Гардинера, епископа Винчестерского и сэра Томаса Райотесли, поскольку те хотели лишить его и его семью королевских милостей.

Катарину совсем не интересовало, почему он пришел, главное — он был здесь, и с той минуты, когда обратил на нее свое внимание, она вынуждена была признаться самой себе, что религиозная цель собрания потеряла для нее всякий интерес.

В эту минуту в комнату вошла ее служанка Нэн.

Нэн была моложе Катарины на год или два; темноволосая и хорошенькая, она стала служить Катарине, когда та вышла замуж за лорда Латимера, и искренне полюбила свою госпожу.

Сегодня Нэн была встревожена, ибо знала причину, по которой ее госпожа так сияла, и это беспокоило ее. Нэн понимала, что Катарина судит о мужчинах по двум своим мужьям и искренне считает сэра Томаса Сеймура копией лорда Латимера, только более красивой, молодой и обворожительной.

— Иди-ка сюда, Нэн, — велела Катарина, — правится ли тебе этот узор?

Нэн подошла и принялась рассматривать вышивку.

— Очень, миледи.

— Сегодня холодно. Но скоро наступит весна — все говорит об этом.

— Говорят, миледи, что и король поддался влиянию весны.

— Король?

— Да, миледи. Ходят слухи, что он ищет себе новую жену.

— Ах да. — Катарина опустила глаза на вышивку. Она помрачнела. При дворе не было ни одной женщины, которая не помрачнела бы, вспомнив о последнем браке короля, закончившемся так трагически всего лишь год с небольшим назад.

— А ведь совсем недавно у нас была королева, — продолжала Нэн. — Мы думали, что король наконец-то нашел свое счастье. И вдруг... — Она замолчала и поежилась. — Так хороша! — снова заговорила Нэн. — Я никого лучше ее не видела. Конечно, королева Анна Болейн обладала более броской красотой — говорят, что от нее глаз невозможно было отвести, — но я не видела женщины милее и изящнее, чем королева Екатерина Ховард.

— Не будем говорить об этом. Это все... так печально.

Но Нэн продолжала:

— Помню, как она бежала по галерее в Хэмптон-Корте, когда король молился в своей часовне, и кричала, умоляя о пощаде. Этот крик не идет у меня из головы.

— Лучше забыть о нем, Нэн.

— Мне это не удастся. Я видела, как она умерла. Не надо было ходить туда, но я не могла удержаться. Я должна была пойти. И видела, как она вышла из башни и положила свою красивую головку на эшафот... как послушный ребенок, выучивший урок. Говорят, что, ожидая казни, она проигрывала в своей камере, как будет себя вести. А теперь, миледи, король ищет себе шестую жену.

— Шестую жену! — воскликнула Катарина. — Мне жаль ту, которая ею станет, кем бы она ни была. Но что мы так разболтались? Это не наше дело. Король стареет, хотя, без сомнения, тот, кто так говорит, — просто изменник. Будем надеяться, что он оставит мысли о новой женитьбе, а если и в самом деле женится, то, став старше, не будет потакать своим прихотям.

— Но он еще не забыл Екатерину Ховард, миледи.

— Не будем говорить об этом. Но что это — я слышу топот копыт во дворе!

И, улыбаясь, она выглянула из окна, ибо во двор въезжал сам Томас Сеймур.

Мысли о женитьбе стали для короля неотвязными. Стоял март 1543 года, он был уже не молод. Пятьдесят два года. Когда-то этот возраст казался ему глубокой старостью, особенно в юности, когда энергия била из него ключом; он был высок — более шести футов росту — и широк в плечах и без устали предавался спортивным состязаниям и развлечениям, среди которых предпочитал любовные утехи.

После тридцати он был гигантом среди мужчин, королем до мозга костей. Любимым его развлечением было ходить, надев маску, среди людей и играть в милую игру «Угадай-ка», хотя не было человека, который не узнал бы его с первого взгляда. Но все должны были спрашивать:

— Кто этот человек? Осанка у него прямо-таки королевская!

И когда они начинали гадать, кто бы это мог быть, Генрих сбрасывал маску и говорил:

— Не ломайте голову, друзья мои! Это я, ваш король!

И то была лишь одна из игр, в которые он любил играть. Но теперь ему не двадцать и не тридцать, а все пятьдесят, и он уже не может побеждать в состязаниях, где требуются сила и ловкость, а проигрывать не привык. Были дни, когда он только и делал, что, хромая, бродил по дворцу, опираясь то на палку, то на руку кого-нибудь из придворных. Его ноге — проклятой ноге! — становилось все хуже; король сбился со счета, сколько способов лечения он перепробовал. Он пообещал озолотить того, кто сумеет ее вылечить, и обезглавить того, кто потерпит неудачу. Но все было напрасно. На какое-то время ему становилось лучше, потом язва снова открывалась, временами боль была так сильна, что он не мог сдержать крика и с кулаками бросался на всех, кто его раздражал.

Прошлый год оказался для него весьма тяжелым. Он вновь заявил о своих правах на престол Шотландии, напал на шотландцев и разбил их у Солвей-Мосса. Но победа не принесла желанных плодов. Государственные дела отнимали много сил, и он нуждался в отдыхе от них. Ибо, как часто говорил Генрих своим друзьям: — Король — тоже человек. — А он перенес горе, как человек и как муж. Теперь, когда на деревьях полопались почки, а пение птиц рано поутру нарушало королевский сон, он просыпался в одиночестве в своей постели (а если не в одиночестве, то ложе с ним делила дама, чье присутствие вызывало у него угрызения совести) и чувствовал, что к нему, как и к деревьям, траве и цветам, возвращаются силы. Судьба жестоко обошлась с ним. Но неужели ему не суждено познать счастья в браке?