Рава-Русский отряд. На одной из его застав группа пограничников, окруженных превосходящими силами врага, пошла с гранатами на танки с пением «Интернацио­нала».

В связи со своими поисками я получил много писем. Написали артиллеристы, танкисты, понтонеры, кавалери­сты, ну и пехотинцы, конечно.

А вот от пограничников — меньше всего посланий.

Думаю, что, процитировав один из немногих откликов, я проясню картину. Товарищ, описывая невероятный, словно из легенды заимствованный бой 22 июня, со свой­ственной пограничникам сдержанностью докладывает:

«Я остался единственным свидетелем. Мы, погранич­ники, так обучены — факт проверяется перекрестными показаниями. Пусть теперь мои одинокие показания будут приняты молодежью за вымысел, за неуклюжую и неопыт­ную художественную литературу. Но так было, память у меня хорошая.

Не пишите обо мне, но поверьте. Вы же тоже, кажется, свидетель».

Верю, товарищ. Видел. Подтверждаю!

Свидетелей мало, но никто никогда и нигде не видел бегущих пограничников. Пограничники доблестно выпол­нили свою задачу — продержались до подхода полевых войск, а затем так же геройски воевали в их составе.

Не могу не привести строки из письма участника тех боев — в то время политрука — Петра Кулакова:

«Где-то в районе Подвысокого есть село Вишнополь.

Утром бригадный комиссар собрал политруков на «ле­тучку», поставил задачу: подпустить атакующих как можно ближе, открыть кинжальный огонь и контратаковать.

Еще нам сказал комиссар, что надо продержаться, устоять, а тем временем к нам на помощь подойдет полк пограничников, и двинемся на прорыв.

И вот я увидел: подходят пограничники. Не полк, даже не батальон. С пропитанными пылью и кровью бинтами на головах. Но идут бодро, уверенно. Их шутки, улыбки под­бодрили и моих бойцов.

На плечах они несли пулеметы «максим», сразу расста­вили их.

Тут гитлеровцы пошли в атаку.

Мы, как было приказано, подпустили их цепь на очень близкое расстояние и открыли в самый последний момент кинжальный (шквальный) огонь. Шли в контратаку бук­вально по трупам фашистов.

Хотя мы и не прорвали кольцо, но километра три шли вперед, пехота и пограничники — в единстве».

Трудно сейчас определить, из какого отряда были погра­ничники, но я полагаю, что из 22-го: этот отряд дислоциро­вался в глубине нашей территории — в районе Волочиска-Подволочиска — и влился в состав 6-й армии. Являя чудеса храбрости, возникая на самых трудных участках, эти парни имели свою присказку — там, где мы, там и защита границы!

Я знаю больше о том, что происходило в полосе 6-й ар­мии, поскольку состоял в ее штате. Но после 1 июля разгранлиния между 6-й и 12-й армиями оказалась размытой.

Это не свидетельствовало о порядке, однако не счи­талось пока бедствием. Бедственное положение созда­лось на правом фланге, где в стык между 6-й и 5-й армиями вонзился танковый клин противника. Образовавшаяся здесь брешь нарушила устойчивость всего Юго-Западного фронта.

Что мог я понять в возникших тогда сложностях?

На этот вопрос современного читателя, вопрос закон­ный, отвечу честно: далеко не все. Как корреспондент- газетчик, я видел своими глазами, наверное, гораздо больше, чем другие офицеры в моем звании. А вот разобраться в увиденном было трудновато. Помог счастливый случай.

Когда я прибыл в 6-ю армию, штаб ее находился под Львовом. Почти одновременно со мной туда явился с наз­начением быстрый в движениях черноглазый подполков­ник. Мы познакомились. Он назвался Василием Андрееви­чем Новобранцем и сказал, что назначен начальником раз­ведки 6-й армии. Я оценил, насколько важно такое знаком­ство для корреспондента. И не ошибся: в последующем многим был обязан Новобранцу. Он не только держал меня в курсе быстро меняющейся обстановки, но и помогал разо­браться в происходящем вокруг. От него я узнал в те дни, что против нас действуют 1-я танковая группа Клейста и 17-я полевая армия в полном составе и, как выразился Новобранец, «в большом кураже».

Что же касается нашей 6-й армии, то война застала ее в процессе формирования: в строю — лишь половина личного состава, большой некомплект материальной части; в механизированных частях преобладали устаревшие танки Т-26, БТ-5, БТ-7; машины новейших образцов КВ и Т-34 исчислялись единицами.

Известно, какое несчастье постигло в первые дни войны нашу авиацию. Враг обеспечил себе господство в воздухе, и это, может быть, больше всего осложняло боевые действия не только 6-й армии, а и всех советских сухопутных войск.

Одной из главных причин наших первоначальных неудач была плохая связь. Всепобеждающий век радио еще не наступил, считалась надежной преимущественно связь по проводам, и противник быстро разгадал наше слабое место. Диверсанты, заброшенные в наши тылы, перерезали провода, а легкие бомбардировщики и штурмовики специ­ально нацеливались на уничтожение линий, идущих вдоль дорог.

Поначалу мы удивлялись: почему самолеты пикируют не на самую дорогу, а чуть в стороне? Но после штурмовки и бомбежки, увидев разнесенные в щепки столбы и беспо­мощно повисшие плети проводов, начинали понимать — в первую очередь враг торопится внести расстройство в управление войсками, считая это главным условием своей блиц-победы.

Надо ли объяснять, что из-за этого нарушалось рас­положение войск, что противник вклинивался и окружал, отсекал корпуса, дивизии, полки, а несколько позже и армии,— в частности, нашу 6-ю и 12-ю.

Отправляясь из своей редакции армейской газеты «Звез­да Советов» в ту или иную дивизию, я никогда не знал, доберусь ли, где ее найду, по какой дороге и куда возвра­щусь или хотя бы отправлю корреспонденцию, торопливо нанесенную на странички «полевой книжки».

Но что значили мои корреспондентские страдания, если связь с дивизиями терял штаб армии, если ненадежна и непостоянна была его связь со штабом фронта?

Еще и еще раз с гордостью вспоминаю: окруженные и отрезанные от основных сил в самые первые дни пригранич­ных боев соединения и даже просто горстки бойцов сра­жались отчаянно и беззаветно. И связисты не виноваты: они делали больше, чем могли!

Невозможно судить задним числом, что было бы, если бы то, что уже состоялось, произошло по-иному, хотя для выводов на будущее это тоже важно. И все же есть дока­зательство, я бы назвал его историческим, точное доказа­тельство, что связь в июне еще держалась. Именно потому, что она действовала, получили приказ на отход и успели отойти некоторые пограничные отряды и части войск прикрытия границы.

А если бы уже не было связи? Что произошло бы тогда?

А то, что случилось с частями, которые по разным при­чинам, а в подавляющем большинстве случаев — из-за отсутствия связи, не получили приказа на отход.

Они продолжали сражаться.

Они стояли насмерть.

Они погибли, нанеся врагам огромные, многократно превышающие нашу численность, потери.

Они держались до конца июня и еще сражались бы, пока оставался живым и способен был вести огонь послед­ний воин.

Бессмертен, незабываем подвиг гарнизона Брестской крепости.

Он стал символом.

Но величие подвига гарнизона крепости на Буге именно потому утвердилось в истории, вошло в кровь и плоть нашего народа, что подвиг этот был не одиноким и не единствен­ным.

Образ мыслей, система действий, личное поведение за­щитников Брестской крепости были типическими и харак­терными для советских людей, выросших, духовно и физи­чески сформировавшихся за два с небольшим десятилетия, прошедших после Великой Октябрьской революции.

После нападения фашистской Германии на Советский Союз сразу же образовалась, правда, прерывистая, цепь подобных Бресту беззаветно сражавшихся крепостей (с фортами и стенами и без них).

Решая задачу стратегического характера, высшее коман­дование дало приказ на отход; в тех случаях, когда приказ дошел до частей и еще имелась возможность отступить, он выполнялся.

С каждым днем июля положение со связью ухудшалось и ухудшалось.