Фактически единственным ключом к местонахождению «Гваделупе» и «Толосы» были примерные координаты, отмеченные в отчетах спасателей, сохранившихся в испанских колониальных архивах в Севилье.

Несмотря на трудности, Трэйси и его команде в конце концов удалось определить, что найденные останки одного погибшего судна принадлежат «Гваделупе». «Место кораблекрушения полностью совпало с указанным в старых отчетах, — сказал он мне в один из дней на борту „Гикори“. — Корпус был погребен под тоннами песка, и, докопавшись до второй палубы, мы обнаружили то, что помешало прежним испанским спасателям: шпангоуты были настолько массивны и конструкция корабля так прочна, что это препятствовало доступу в нижний трюм, где хранилась ртуть. Но существовала еще одна проблема, — добавил Трэйси. — В трюме „Гваделупе“ находилось большое количество железных корабельных деталей для постройки судна в Новом Свете. Видите ли, в течение предшествующих двухсот лет Испания пустила практически все свои леса на кораблестроительный материал. К 1724 году корабельный лес в метрополии стал редкостью, и испанцы начали обращаться за ним к колониям.

В трюме „Гваделупе“ корабельные детали лежали поверх ртути, поэтому добраться до „живого серебра“ было практически невозможно».

Теперь это не имеет значения. То, что «Гваделупе» могла предложить, для историков имело гораздо большую ценность, чем ртуть: детальную картину колониальной жизни XVIII века. С каждым поднятым из песка предметом все яснее становился портрет типичного испанского колониста.

Поражало разнообразие найденных вещей — золотые ювелирные изделия и монеты, пуговицы, глиняная посуда, серебряные и оловянные столовые приборы, кувшины для масла, латунные рукоятки ножниц, стальные лезвия которых подверглись коррозии, фаянс, игральные кости, медальоны, латунные фонари — практические все, что можно найти было в фешенебельном европейском доме этого периода.

Некоторые из стеклянных предметов были весьма изящны, даже изысканны. Среди более чем четырехсот хрустальных фужеров, сохранившихся нетронутыми, значительная часть имела гравировку. Тут были рюмки на коротких ножках, стаканы для вина, винные бутылки и графины — свидетельство того, что, по крайней мере, в начале XVIII века Новый Свет не являлся заповедником трезвенников.

Самый красивый рисунок был выгравирован на пяти великолепных стеклянных графинах, но их происхождение так и не удалось точно установить, поскольку в XVIII веке одинаково превосходное стекло производилось в трех европейских странах: Испании, Богемии и Германии. Рисунок на некоторых вещах напоминал рисунки китайских мастеров, хорошо известные колонистам Нового Света. Европейские художники-граверы часто копировали роспись китайского фарфора, который привозили на галеонах, шедших через Манилу по Тихому океану, а затем из Мексики по торговым путям Атлантики.

Более половины груза «Гваделупе» составляла контрабанда, поскольку вещи были изготовлены вне Испании. По испанскому королевскому декрету метрополия имела абсолютную монополию на торговлю с ее колониями: все импортируемое ею должно было производиться в Испании и перевозиться на испанских судах. На практике же система работала не лучше, чем презираемая в американских колониях английская пошлина на чай, и приносила такие же результаты.

По иронии судьбы лучший образец прекрасного мастерства человеческих рук с «Гваделупе» был сделан в Англии, главной соперницы Испании в Новом Свете. Около кормы погибшего корабля Трэйси и его команда нашли несколько латунных деталей, явно от часов.

— У нас заняло немного времени собрать все детали, — сказал он мне. — Конечно, стальные части, такие как главная пружина, разрушились, но латунь была в хорошем состоянии.

Результатом этой реконструкции стали часы, сделанные известной лондонской фирмой «Уиндмиллс». Так превосходно было мастерство часовщиков и так прекрасно сохранился механизм, что потребовалось только восстановить утраченные стальные детали, чтобы часы пришли в рабочее состояние.

И другие затонувшие предметы сохранились неплохо. Позже Трэйси нашел две прекрасные вертлюжные пушки в таком состоянии, словно они только что вышли с литейного двора. Лишь железные рукоятки, используемые для наводки пушек, сильно коррозировали в морской воде.

Поскольку работы на «Гваделупе» продолжались уже больше года, количество находок начало уменьшаться.

— Мы почувствовали, что сделали всю работу, — сказал Трэйси, — не только по поиску и регистрации предметов материальной культуры, но также по картографированию местонахождения корабля. Дэйл Шлейф, чертежник, составил точную схему места кораблекрушения со всеми крупными предметами, такими, как пушки и якоря. Мы переговорили об этом с Гарри Доуэном и доминиканскими чиновниками: и все соглашались, что мы проделали прекрасную работу — или, скорее, половину ее. Пора было осмотреть «Толосу».

В конце концов найти «Толосу» оказалось легче, чем выяснить, что это именно она. Два судна затонули на расстоянии всего семи с половиной миль друг от друга. После просмотра отчетов спасателей и установления координат Трэйси и его команда поставили «Гикори» на якорь в наиболее вероятном местонахождении галеона в Самана-бей и начали исследовать дно со шлюпки при помощи чувствительного магнетометра в поисках скопления металла.

С берега квалифицированную помощь экспедиции оказывал мой старый друг Джек Хаскинс, прекрасный историк и исследователь судов, погибших в Карибском бассейне. Кропотливые изыскания Джека в испанских колониальных архивах в Севилье открыли оригинальные документы, относящиеся к «Гваделупе». Эти же документы сыграли большую роль в изучении «Толосы» и легли в основу этого очерка.

Наконец терпение было вознаграждено: в июне 1977 года большие пушки «Толосы» выдали свое местонахождение магнетометру. Подтверждая опыт и интуицию Трэйси, место кораблекрушения оказалось всего в четверти мили от места якорной стоянки: «Гикори». Теперь настала очередь «Толосы».

Или это только казалось, поскольку у Трэйси все еще оставались сомнения.

— В любом случае, это старый корабль, — сказал он, — и десять к одному за то, что это «Толоса». Но нам нужно доказательство, и им будет ртуть.

Но доказательство не давалось им в руки. В течение двух недель водолазы обшаривали погибший корабль, находя только образцы оловянной и стеклянной посуды и керамику.

К концу третьей недели Трэйси возился среди шпангоутов погибшего корабля с «воздушным лифтом», огромной засасывающей трубой, используемой для расчистки останков. Неожиданно из песка наверх выскочил небольшой бочонок и исчез в трубе.

— Я заметил его только мельком, — сказал мне потом Трэйси, — но это было недостаточно. Я видел на старых рисунках, как испанцы упаковывали ртуть для отправки на судах. Они наливали ее в кожаные мешки, завязывали ремнем, а потом помещали мешки по одному в маленькие бочонки. Деревянная посуда, которую я откопал, была недостаточно большой для винной бочки. Подумал: «Может быть, очень может быть» и продолжил копать.

Через несколько минут появился край бочонка, и Трэйси осторожно убрал из него песок. У днища бочонка лежал полукруг маленьких серебристых шариков. Ни одно жемчужное ожерелье никогда не выглядело более прекрасно.

После своего открытия «Толоса» начала отдавать людям сокровища, столь же разнообразные и восхитительные, как и «Гваделупе». Хотя оба корабля погибли с одинаковым грузом, различие между находками было разительным.

Человеческая натура способна проявляться в огромном множестве характеров, поэтому не было двух пассажиров, имевших одинаковый багаж, с которым они намеревались начать жизнь в Новом Свете. Можно только дивиться фантазиям тех, кто снабжал их информацией о колониальном быте, — будь то родственники и друзья, проживавшие там, или торговые агенты XVIII века. Например, что побудило кого-то из будущих колонистов прихватить с собой дорогой оловянный ночной горшок в страну, которая изобиловала его глиняными моделями?