Церемония приема посла была подчинена идее прославления величия и мощи Оттоманов. Головы предателей встречали его с имперских ворот. У средних ворот, украшенных двумя башенками, прямо над двором, которых предназначался для простой публики, должны были собираться все приближенные, кроме самого султана. Миновав палаты, где заседала исполнительная власть, посланец входил в сверкающий портик.

Великий визирь встречал его и в особых случаях провожал через ряды 2 тысяч согнувшихся в поклоне официальных лиц, мимо груд серебряных монет, предназначенных к выплате шеренге рослых, крепких янычар. Перед воинами ставили котелки с рисом и бараниной, посла потчевали сотней, или что-то около этого, блюд, в основном вареных и жареных. Расспрашивая посла о его миссии, великий визирь опускал вопросы, могущие вызвать гнев султана.

А теперь о священных внутренних секретах двора. Побывавшие во дворце чужеземцы так говорили о молчании: «Это молчание самой смерти». Посол надевал, идя на прием, затканное золотом платье, а его королевские подарки тщательно проверялись. К восточным монархам нельзя приблизиться без даров — это в Европе хорошо усвоили. У входа в тронный зал два служителя держали посла за руки и ни на одну минуту не позволяли ему отойти. Они провожали его через комнату, толкали вниз, чтобы он целовал ноги султана, затем поднимали, чтобы он мог сообщить свое послание. Суровый султан, в церемониальном одеянии, украшенном тяжелой шелковой парчой, жестком от золотого и серебряного шитья, бесстрастно слушал его, сидя на своем, выложенном драгоценными камнями троне.

Сулейман мог прокомментировать что-то или кивком головы указать на окончание аудиенции. Посла выводили из помещения таким образом, чтобы он ни разу не повернулся к султану спиной. Ответ он получал позднее, часто слишком поздно, через главного визиря.

Посланник мог пристально изучить черты лица Сулеймана И потому нам известно, как он выглядел, как действовал. Но ничего не знаем о его мыслях, о Сулеймане как о человеке.

Дневники походов? Написанные от третьего лица, они не содержат никаких эмоций. Вот выдержка из его первого похода: «7 июля пришли новости о захвате Шабака; сотни голов солдат гарнизона, которые не смогли, подобно остальным, уйти, переплыв реку, были принесены в лагерь султана. 8 июля эти головы были насажены на пики по всему его пути». А вот о третьем походе: «Император, сидя на золотом троне, принимает почтение визирей и беев; наблюдает за казнью 2 тысяч пленников; идет проливной дождь».

Редки проблески человечности. На Родосе, встретившись лицом к лицу с великим предводителем рыцарей, он утешает его после поражения, отмечает, как он благородно защищался, затем обращается к Ибрагиму: «Не без сожаления я изгоняю этого храброго человека из его дома в таком возрасте».

Его письма, направленные другим монархам, надменны: «Я, Султан из Султанов, Правитель всех Правителей, раздающий короны монархам здесь, на земле…» Так глава ислама отвечал «самому христианскому» королю Франции, пленнику священного римского императора. Сулейман выслушивает просьбы Франциска о «помощи… у подножия моего трона, спасающего мир».

Интересует Сулеймана и Мартин Лютер. Сколько ему лет? Сорок восемь? «Я бы хотел, чтобы он был моложе; он бы нашел во мне великодушного защитника». Услышав это, знаменитый теолог-реформатор возьмется за ручку еще одной кружки пива и загогочет: «Да сохранит меня Господь от такого прекрасного защитника!»

Лаконичность в дневниках, высокопарность в письмах, скрытность в своем дворце…

— Как нам узнать, каков он, истинный Сулейман? — спросил я доктора Бернарда Льюиса, профессора из Принстона.

— Это невозможно. Никто не мог близко подойти к истинному монарху Нового Востока, человеку тайн. Он был окружен стеной тайн, которую и нам не преодолеть.

Он был набожен, консультировался с теологами при принятии ответственных решений, бывал справедливым, например, возвратил в Египет часть налога, полученного в результате чрезмерного усердия сборщиков податей, — все только для того, чтобы не оставить безнаказанной коррупцию и своеволие.

Он управлял всем и всеми, но сам находился на ежедневном содержании — ему подавали два кошелька, один с золотом, другой с серебром. То, что у него оставалось в конце дня, он делил между своими пажами. Будучи сам искусен в ремеслах, он был щедрым покровителем искусств.

Но прежде всего он был захватчиком — султаном гази, который добивался успеха, лично возглавляя свою армию. Вот, что он написал Франциску I: «Днем и ночью Наша лошадь под седлом и сабля с Нами».

Несмотря на то, что оттоманская империя почти постоянно была в состоянии войны, ее пестрое население получало свои выгоды от мира. В ней росло население, расширялась сеть дорог и караван-сараев, развивалась торговля, расцветали ремесла. Повышалось благосостояние всего государства. Точные записи гарантировали балканским крестьянам безопасность их владений.

Зачарованные европейские лидеры искали секреты такого успеха. «Имеете ли вы в виду, что сын пастуха может стать великим визирем?» — ахнул венецианский сенат, состоящий только из патрициев, когда посол описывал общество, где каждый гордился тем, что называл себя рабом султана. Общество рабов, в котором рабы были господами? Самые высокие лица являются низкорожденными? Мощь ислама поддерживается людьми крещеными и воспитанными в христианстве? Невероятно!

Но то была правда. Восемь великих визирей Сулеймана были простыми христианами, привезенными в Турцию в качестве рабов. То же самое относилось к высшим гражданским начальникам и янычарам. Но улема, стражи шариата, или священного закона, судьи и учителя были сыновьями турецких отцов, воспитанных на Коране.

Оттоманская империя была военной машиной, стремящейся к расширению, которая кормилась от завоеванных земель и людей, живущих на них: новые деревни облагались налогом и поставляли солдат, новые земли можно было дарить кавалерии, которая управляла регионом и принимала участие в походах с султаном. Одна пятая всего добра и пленных принадлежала султану. Это шло на расходы по содержанию бюрократической машины и элитного войска — янычар.

Так же было и с девсирме, или детской данью. Каждые несколько лет оттоманцы приходили, скажем, в сербскую деревню и забирали лучших, сильнейших юношей. Любимые сыновья были потеряны навсегда. В Турции они проходили суровую семилетнюю службу: тяжелый физический труд закалял их тела. Они изучали ислам и турецкий язык. Тех, кто отличился в спорте и военном деле, отбирали в качестве кадетов в войска янычар — «людей меча». Лишенные семейных уз, они не преследовали личных интересов, а потому не вступали в конфликты и были преданы только султану. И сражались с фанатизмом.

Те же, кто был склонен к занятиям с книгой, любил математику и каллиграфию, отбирались как «люди пера» для обучения во дворцовой школе и служения в качестве султанских пажей. Из них воспитывались будущие администраторы системы, которая в противоположность христианской Европе опиралась скорее на личные достоинства подданных, чем на привилегии, дарованные от рождения.

Сулейман все больше попадал под влияние двух рабов, вознесенных им к вершинам власти: Ибрагима, которого он постепенно довел до положения главного визиря; и Гуремы («смеющейся»), плененной русской женщины, известной на Западе, как Роксолана, ставшей его женой. После пожара, случившегося в старом дворце в 1541 году, вместе с гаремом она переехала в Топканы, где сосредоточилась верховная власть.

«За год у нас бывает до 1,3 миллиона посетителей, — рассказал мне Сабахатин Тюркоглу, директор музея-дворца Топканы. — Конечно, все они хотят посмотреть сокровищницу». Четыре комнаты сверкали от изобилия яшмы, жемчуга, рубинов, изумрудов, бриллиантов, представлявших собой настоящие произведения искусства. И в каждой комнате стоял трон, затмевающий своей красотой все остальное. — «И ко всему прочему, все жаждут увидеть гарем».

Даже беглый взгляд на гарем в то время мог бы стоить любопытному жизни. Самые красивые женщины содержались там в полной изоляции от мира. С них не спускали глаз одетые в белое и черное евнухи — обычно христиане с Кавказа или анимисты из Судана, поскольку Коран запрещал лишать мужского достоинства мусульман. В таком закрытом мирке различного рода истории рождались, как грибы после дождя: например, о наложницах, попавших в немилость к своему хозяину, зашитых в мешки с грузом и брошенных в море около мыса Серальо. Рассказывают, один султан в приступе безумного гнева избавил сам себя от всего гарема. Как-то один пловец нырнул, чтобы освободить якорь, и наткнулся на целый подводный лес мешков, раскачивающихся в струях течения.