— Мой отец был норвежским моряком, — рассказывала она, сидя в тени своей веранды. — Он потерпел кораблекрушение и волею судеб попал в Пун Бун, где и нанялся в управляющие. Но без моря он не мог и нашел себе работу на пароходе «Клайд». А позже ему удалось приобрести небольшое судно «Рубин». Когда уровень реки был слишком низок для «Клайда», мы пересаживались на «Рубин».

И, переведя дыхание, продолжила:

— По мне, нет ничего чудеснее речного плавания. Может, это от возраста, но, кажется, раньше люди были дружнее. В городке все делились с нами молоком, рыбой и овощами. А ведь в округе никого больше не было, в том числе и аборигенов. Они откуда-то прибывали на берега и вырубали лес на дрова. Людям стали не нужны наши суда, и мы их оставили. Жизнь на реке была удивительной… И печально, что все куда-то ушло…

Итак, места эти, Лебединые холмы, приютили вдали от моря двух моряков. Один из них, нанятый Берком, устремился на север, навстречу своей судьбе в необычное сухопутное путешествие.

Ко времени Берка в этих местах уже побывали колонисты и начали осваивать их под пастбища. Колесные пароходы дошли вверх по Дарлингу до Менинди, и их рейсы стали более или менее регулярными. Но на землях, которые раньше принадлежали лишь туземцам, теперь происходили постоянные стычки: против людей с ружьями выступали аборигены с копьями.

По мере того как отряд все дальше продвигался к северу, в нем все больше зрело недовольство. На значительной части акварелей Бейкера изображено, как путники продвигаются двумя колонами, причем лошади, по-прежнему шарахавшиеся от одного вида и запаха верблюдов, идут отдельно. Так же разделились и человеческие симпатии. Ланделлс и Беркер не переставали ссориться. Тяжелые повозки и крытые фургоны пришлось бросить, и трудности неимоверно возросли, как только люди стали пробиваться через сплошные пески. Когда партия достигла Балранальда, в ней уже царил полный разлад.

В то время этот город и сам по себе завоевал печальную славу из-за неуравновешенности и даже скандальности своих жителей. За два года до приезда сюда путешественников газета в далеком Сиднее писала об этом месте, как о мрачном и заброшенном «городе на воде». И как бы в подтверждение этой сомнительной славы на следующий год здесь убили владельца гостиницы. Его преемник взял дело в свои руки, какие-то средства выделил на благоустройство городка, открыл даже переправу, которую, правда, Уилс назвал «жалкой».

Наши современники нашли былое место переправы у начала нынешней улицы Майял-стрит; соответственно, напротив, за рекой Муррумбиджи, располагался лагерь Берка.

Пройдя квартал, они увидели реставрировавших гостиницу рабочих у кирпичных развалин.

— Каждому требуется место, где бы можно было пропустить рюмочку. Здесь, недалеко, есть пивнушка, но после ее закрытия можно попасться в лапы полицейских. Поэтому и не помешает заглянуть в гостиницу, чтобы опрокинуть еще по одной… — разоткровенничался один из рабочих.

Другой рабочий перевел разговор в ностальгическое русло:

— А ведь когда-то в нашем городе этих пивных — пабов было семь. Теперь осталось только два. Все идет на спад. С овцами стало плохо, уменьшились урожаи пшеницы. У нас было около пятисот молодых людей, и большинство из них подались из родных мест, все это — дурное влияние Мельбурна и Сиднея…

У самого Берка в Балранальде было немало проблем, связанных с пьянством. Один из тех, кто учинил пьяный скандал, был его повар. А единственный американец во всем отряде, присяжный поверенный по имени Чарлз Фергюссон, вообще взял и остался здесь. В этом месте Берк бросил большую часть экспедиционного снаряжения — тенты, оружие и — что достаточно странно при явной угрозе цинги в этих краях — свои запасы лимонного сока. Все выдавало в нем неопытного руководителя и, что говорить, может быть, вовсе неподходящего, вследствие импульсивного характера, для этой ответственной, а значит, требующей взвешенности и хладнокровия должности.

Потом Берку не раз придется пожалеть о нехватке того или другого. Но тогда время поджимало: ведь Королевское общество определило ему от 12 до 18 месяцев, чтобы добраться до северного побережья и вернуться обратно. И хотя, строго говоря, маршрута не было (все понимали, что песчаные бури и неожиданные разливы рек могут внести свои коррективы в него), и сроки все же были достаточно жесткими. И казалось, что для быстрейшего продвижения лучше избавиться от части животных, а следовательно, и от какого-то количества груза.

Берк выступил в путь, не переставая пререкаться с Ланделлсом по поводу верблюдов. До сих пор дожили предания о том, как они двигались. «Вон, за углом, — рассказывал один из рабочих, — через то место проходил весь караван. Когда шли верблюды, лошади шарахались от них, как от привидений, вырывались и нередко убегали парами».

До Менинди на лошадях и верблюдах предстояло пройти трудных 160 миль попеременно то по грязи, то по движущимся пескам. Погода становилась все более суровой — с грозами, морозами, ветрами. Казалось, путешественники попали на край света. Но то было только начало — за Менинди лежала безлюдная местность, с огромными безводными просторами и кочующими дикими племенами. Однажды один из сипаев въехал в лагерь и объявил: «Верблюды ушли! Все — „дачи“ (самки)!» И только через пять дней посчастливилось разыскать их.

Поход был как бы своеобразным психологическим водоразделом, испытанием для каждого. Например, когда Берк как-то предложил Беклеру и Берку (двум Би, как их еще называли) оставить на время науку и помочь снаряжать верблюдов, они присоединились к Ланделлсу с явной неохотой. Бедный Бейкер днем брел за верблюдом с веревкой, а у костра на привале пытался заняться своим дневником и рисованием. Но судьба к нему не благоволила: как-то он неосторожно выступил вперед, и его ушибла лошадь.

Наконец отрад достиг реки Дарлинг. И тут Ланделлс и Берк снова потрепали друг другу нервы. Первый предлагал перевезти животных на барже, другой настаивал, что их следует пустить вплавь. Усталые и издерганные спорами, люди добрались до большой овцеводческой фермы (верблюды при этом все-таки сами преодолевали водный рубеж), последнего приюта на северной границе освоенной земли — фронтира. Одинокие стригали быстро напились тем ромом, который привезли путешественники. И тогда Берк объявил, что больше не предложит им ни единой капли. А потом была ссора с Ланделлсом, до того основательная, что тот подал в отставку. В знак солидарности с ним отказался от службы и Беклер, которого Берк все же уговорил остаться, пока не прибудет подкрепление из Мельбурна. Потеря была частично компенсирована приобретением нового проводника Уильяма Райта, управляющего с близлежащей фермы, который, по его же собственным словам, знал путь на север к источникам воды.

В Менинди до наших дней сохранился отель, где останавливался Берк. Ричард Мейден, человек мощного телосложения, как и приличествует австралийцу, работающему в сервисе, заправлял баром в старом здании.

— Мой отец стоял за этой стойкой 57 лет, — говорил он одному из путешествующих по следам Берка. — А перед ним тем же самым занимался его дядя. А до этого, начиная с 1890 года, здесь же работал его дед. А сам отель стоит с 1854 года. Не одна тысяча стаканов была выпита здесь…

Последовал вопрос о Берке и Уилсе.

— Все остается таким, как было и при них, — ответил Ричард. — И та комната, в которой они останавливались, под номером 10…

Взяв связку ключей, он повел гостей на небольшую веранду, куда выходило несколько комнат. Комнату номер 10 занимал какой-то жилец, но если бы ее превратили в музей, то к месту оказались бы вещи нынешнего постояльца — сапоги, одеяло, вещевой мешок, походный жестяной котелок…

Окрестности Менинди отмечены каким-то особым очарованием. В прошлом Дарлинг нередко выходил из берегов, затоплял пониженные участки местности, образовывались мелкие озера, а потом воды снова уходили в основное или параллельное русло под названием Анна Бранч. Обилие воды в этом месте притягивало различные племена, создавало благоприятные условия для бесчисленной водоплавающей дичи, страусов эму, кенгуру и другой живности. Но сейчас речной сток зарегулирован и создана озерно-накопительная система Менинди, где дамбы удерживают воду от разлива и вместе с тем регулируют сток Дарлинга и Муррея в сухой сезон. Два наибольших озера, Менинди и Кандилла, ныне входят в национальный парк «Кинчега». Это 90 тысяч акров водного зеркала и 110 тысяч акров красных песков, выгоревшей травы и равнин с окаменевшей грязью, оставшейся после наводнений.