Между тем известно, что в расстрельные ямы попали русские священники, польские жандармы и диверсанты, украинские и белорусские крестьяне, строители и охранники знаменитого гитлеровского бункера. Только есть ли там польские офицеры, да ещё в таком количестве, сказать невозможно. Ведь проводимая следственной группой эксгумация тел носила точечный характер. Да и никаких дополнительных доказательств они не дали, только породили массу вопросов.

Основное доказательство расстрела польских офицеров сотрудниками НКВД по приказу Сталина — нашумевшая записка на 4 листах, подписанная от имени Берии и якобы представленная Сталину. Как и откуда она появилась в деле, покрыто мраком. Известно, что в деле лежит не оригинал, а цветная светокопия. Об этом знали в аппарате ГВП почти все, хотя делали вид, что это тайна. Я видел её копию. Первое, что бросилось в глаза, — отсутствие на документе даты (стоит только месяц март и год — 1940-й) и регистрация в секретариате НКВД 29 февраля 1940 года. Непонятно, как такое могло быть. Я достаточно много видел документов ЦК КПСС — и ни одного, где бы были такие ляпы.

В связи с этим сразу появились сомнения в подлинности и достоверности этого документа. Я задавал вопросы ответственным за расследование лицам, видел ли кто-либо оригинал записки Берии и проводилась ли экспертиза подлинности документа? Ответ был один: подлинника нет, видимо, он был ранее уничтожен; экспертиза не проводилась, поскольку в ней нет необходимости.

Я знаком с заключением Молокова, проводившего экспертные исследования текста записки Берии. Его выводы о том, что текст записки выполнен на нескольких разных машинописных аппаратах, убедительны и, что самое главное, никем не опровергнуты. Более того, по утверждению историка Юрия Жукова, он официально получил из архива Президента России ксерокопию этой же записки Берии Сталину, которая, среди прочих документов, представлялась в Конституционный Суд как доказательство «преступной» деятельности КПСС, но уже на одном листе. Так сколько листов было — четыре или один?

Все официальные лица молчат и делают вид, что этих исследований вообще нет. Но это лишь усиливает сомнения в объективности проведённого расследования и достоверности сделанных следствием выводов и порождает новые вопросы. В частности, где же оригинал, и на скольких листах, и был ли он вообще? Проводились ли соответствующие экспертные исследования подписей, нанесённых на текст записки Берии, самого текста с целью установления, принадлежит ли этот текст, исходя из особенностей изложения, одному человеку или нескольким? Ещё живы и находятся в здравой памяти немало людей, державших в руках особую папку и знающих, что же именно в ней находилось, что и при каких обстоятельствах из неё предавалось публичной огласке. Хотелось бы услышать и от членов Конституционного Суда, что за документ под названием «записка Берии» им представлялся, когда пытались запретить деятельность КПСС.

Что касается записки Шелепина Хрущёву, то к ней также много вопросов. Словарный запас автора явно не соответствует социальному положению партийного руководителя того ранга, который занимал Шелепин, и он ли её писал? Записка содержит массу ошибок и существенных искажений в описании излагаемых событий, что для председателя КГБ было бы недопустимым.

Настораживает ещё один момент в этой истории. С лёгкой руки Службы безопасности Украины в 2009 году на свет в качестве «железного» доказательства вины СССР в расстреле польских офицеров появился документ. Я имею в виду «подлинное» письмо заместителя начальника УКГБ по Харьковской области Фещенко на имя председателя КГБ УССР Никитченко. Даже беглое ознакомление с ним вызывает сомнения в том, что перед нами оригинал. Чего стоит только одна резолюция на письме, выполненная от имени Никитченко, согласно которой письмо доложено Шелесту в 2008 году. Но Шелест умер в 1996 году, а Никитченко — в 1992 году. Поэтому говорить о соответствии выводов следствия материалам уголовного дела не приходится. Необходимо возобновить расследование и довести его до логического конца в суде. Но для этого крайне необходимо провести тщательные независимые экспертные исследования всех документов.

Необходимо публичное и непредвзятое обсуждение всех аспектов этого дела, возможно, даже на парламентском уровне. Нужно привлекать независимых специалистов, не связанных служебными обязанностями и корпоративной солидарностью, для выяснения всех обстоятельств, имеющих значение для данного дела, с учётом всех доводов заинтересованных сторон, попытаться как можно точно подсчитать действительное количество погибших и установить их национальную принадлежность.

Ясно, что сделать это не легко, но также очевидно, что пока истина не будет установлена, проблема закрыта не будет. Более того, на этой почве будут продолжаться разного рода политические спекуляции.

Ещё один момент заслуживает внимания. Из тех архивных материалов, а их были тысячи, что проходили через ГВП, было отчётливо видно, что в предвоенный период (1939–1940 гг.) западные районы Советского Союза, вплоть до Урала, были окутаны густой шпионской сетью как немецких, так и польских спецслужб. Агентура у них работала, как говорится, на полную катушку, с размахом. Они знали всё, что делается в приграничных районах, даже где какая корова чихнула. Если бы действительно имел место факт массового расстрела польских офицеров в 1940 году, он бы не прошёл мимо них незамеченным. Однако ни в польских, ни в немецких спецдонесениях не упоминается об этом. Только в 90-е годы эта тема стала раскручиваться, как мы теперь понимаем, в связи с острой необходимостью в создании компромата на всё, что ассоциировалось с СССР, КПСС, для реализации политических амбиций отдельных политиков. Этот факт очевиден для всех. Одним из таких компроматов и стало Катынское дело.

Однако те, кто его инициировал и создавал, решая свои сиюминутные политические и карьерные задачи, не думали, какими последствиями обернётся и уже оборачивается для нашей страны скоропалительное и безоглядное признание за СССР факта массового расстрела польских офицеров. За состряпанную политиками 90-х ложь приходится дорого расплачиваться. Опираясь на неё, наши недруги заговорили уже о геноциде поляков, о массовых исках в Страсбургский суд.

Понимание этого с большим опозданием, но приходит. В сегодняшнем выступлении Президента РФ отчётливо прозвучала мысль, что в этой истории ещё не всё до конца ясно, требуется дополнительное разбирательство обстоятельств трагедии. Это высказывание свидетельствует о наличии обоснованных сомнений в правдивости существующей официальной версии и её доказательной базы. Теперь необходимо сделать следующий шаг — подтвердить или опровергнуть имеющиеся сомнения. Нельзя, как страус, прятать голову в песок, надеясь, что всё рассосётся само по себе, и при этом выдавливать из себя неадекватные оправдания. Не рассосётся.

В этой связи ещё раз хочу заострить внимание на необходимости независимого, открытого и беспристрастного изучения всех материалов уголовного дела с учётом всех появившихся дополнительных материалов, а их набралось изрядное количество, обратив особое внимание на допустимость доказательств, которые легли в основу выводов принятого по делу решения. Возможно, что для установления истины потребуется судебное разбирательство. Но на это нужно идти, чтобы раз и навсегда поставить точку в катынской истории.

Я хотел, уважаемые коллеги, уважаемые товарищи, сказать, что, несмотря на определённые ожидания, связанные с Конституционным Судом и его участием в разрешении Катынского дела, я хочу сразу вас предупредить, что Конституционный Суд не может выполнить эту историческую роль в силу своего статуса и ограниченности компетенции. Он не рассматривает вопросы политического характера, только вопросы права. Он не рассматривает и не исследует фактические обстоятельства, даёт только правовую оценку.