Обрушивая брань в адрес комиссии Н. Н. Бурденко (в «Заключении» голословно утверждается: «Выводы комиссии Н. Н. Бурденко были звеном в цепи фальсификации, предпринятой сталинским партийно-государственным руководством для сокрытия правды о катынском злодеянии»), авторы «Заключения» не нашли ни единого слова критики в адрес геббельсовской версии. В то же время они вынуждены были признать, что «в материалах настоящего дела отсутствуют полные протоколы судебно-медицинских исследований останков экспертами комиссии Н. Н. Бурденко, соответствующий материал для последующих микроскопических и химических исследований в лабораторных условиях. Упомянутые материалы не удалось обнаружить в различных архивах и в ходе настоящего следствия. В то же время именно эти документы должны были лечь в основу, на которой базировала бы свои выводы комиссия судебно-медицинских экспертов».

Те же свидетельства, которые сохранились, были отметены членами комиссии «экспертов» 1993 года как недостаточные. «Заключение» голословно объявило, что «большинство документов … не могут служить доказательствами» или являются «заведомо фальшивыми». Между тем ещё в ходе Нюрнбергского процесса свидетель обвинения профессор судебной медицины В. И. Прозоровский привёл немало доказательств того, что расстрел польских офицеров не был произведен весной 1940 года. Он упоминал письмо, найденное судебным экспертом у одного трупа, отправленное из Варшавы 12 сентября 1940 года и полученное в Москве 28 сентября 1940 года. На трупах были найдены письма и квитанции с датировками за 12 ноября 1940 года, 6 апреля 1941 года, 20 июня 1941 года. При этом надо учитывать, что немецкие мастера фальсификации постарались уничтожить значительную часть материалов, которые, очевидно, противоречили их версии о расстреле польских офицеров весной 1940 года.

На процессе в Нюрнберге был допрошен бывший заместитель бургомистра Смоленска профессор астрономии Борис Базилевский, рассказавший о своих беседах с представителями оккупационной администрации осенью 1941 года. Свидетель показал, что от коменданта Смоленска фон Швеца русские сотрудники городского управления узнали об уничтожении польских военнопленных в сентябре 1941 года.

На Нюрнбергском процессе были допрошены и те эксперты, которых использовали немецкие оккупанты для придания объективности «расследования» в Катынском лесу. Так, болгарский эксперт Марко Марков показал: «Мы были в Катынском лесу два раза. Каждый раз пребывание продолжалось не более 4 часов. В нашем присутствии не были разрыты новые могилы. Нам показали лишь несколько могил, уже разрытых до нашего прибытия. Вся наша остальная деятельность в течение этих двух дней носила характер быстрого осмотра под руководством немцев. Это напоминало туристскую прогулку». И тем не менее, ознакомившись с некоторыми трупами, Марков заявил, что, судя по их состоянию, «они находились в земле не более полутора лет».

Пытаясь опровергнуть выводы комиссии Н. Н. Бурденко, авторы «Заключения» прибегли к очередной манипуляции фактами. Они написали: «Предпринятая на Нюрнбергском процессе в 1946 г. попытка советского обвинения в опоре на „Сообщение Специальной комиссии“ возложить вину за расстрел на Германию успеха не имела. Международный трибунал не признал выводы этого документа достаточно обоснованными, показания свидетелей — убедительными и не включил в приговор это преступление в вину немцам. Это решение советским обвинением не оспаривалось, и протест не вносился, хотя в других случаях советский представитель протест вносил».

На самом деле Международный трибунал не выносил решений о признании выводов комиссии Н. Н. Бурденко «недостаточно обоснованными», а о признании «показаний свидетелей» — неубедительными. Также известно, что трибунал заслушал множество свидетельских показаний и принял все документы к рассмотрению. Однако без всяких пояснений не включил в приговор катынский эпизод, но признал нацистов виновными в расстреле военнопленных. С чем это связано? Возможно, с технической небрежностью, допущенной при составлении приговора, ибо расстрел немцами польских военнослужащих на фоне массовых умерщвлений гитлеровцами сотен тысяч, миллионов людей оказался для судей незначительным и не влияющим на общее содержание приговора. Трибунал не признал поляков военнопленными, возможно, из-за того, что советские обвинители проявили некоторую самонадеянность и неточно назвали фамилии командования немецких воинских частей, сначала участвовавших в пленении поляков под Смоленском, а потом и в их расстреле.

Версий больше чем достаточно. Для нас важно другое — трибунал не оправдал военных преступников по этому эпизоду.

Что касается советского обвинения, то протесты им вносились лишь в связи с мерами наказания, выбранными для ряда подсудимых, и непризнания преступными ряда государственных организаций Германии. Заявление о провале усилий советских обвинителей по обвинению немецко-фашистских оккупантов — очередная попытка скрыть правду с помощью лживых уверток. Это яркое свидетельство стремления «экспертов» оправдать преступления немецко-фашистских оккупантов и заслужить одобрение от идейно-политических наследников Геббельса.

Пытаясь опровергать выводы комиссии Н. Н. Бурденко, авторы «Заключения» утверждали, что «с 1 апреля по 19 мая 1940 г. на основании составленных П. К. Сопруненко и его заместителем И. И. Хохловым списков» заключенные из лагерей военнопленных были отправлены во внутренние тюрьмы НКВД, где они и были расстреляны. После этого идёт длинный перечень букв и цифр, которые, видимо, должны обозначать некие документы. Правда, тут же содержится примечательная оговорка: «Значительная часть документов о военнопленных для сокрытия факта расстрела была сожжена». Ни единого документа, который якобы сохранился и подтверждал бы подобный факт, в «Заключении» приведен не был.

В нём сказано: «Военных расстреливали в подвальном помещении по одному выстрелом в затылок из немецкого пистолета „вальтер“». Это предложение позволило авторам «Заключения» объяснить наличие немецких пуль в телах расстрелянных польских офицеров. Ещё когда Смоленск был в руках оккупантов, эксперты из направленной немцами в Катынь комиссии Польского Красного Креста установили, что пули, которыми были расстреляны польские офицеры, были немецкой марки «Геко», серия Д, калибр 7,65 мм. На Нюрнбергском процессе помощник главного обвинителя от СССР Смирнов предъявил телеграмму, направленную чиновником генерал-губернаторства Хейнрихом из Смоленска старшему административному советнику Вейрауху в Краков: «Часть делегации Польского Красного Креста вчера возвратилась из Катыни. Сотрудники Польского Красного Креста привезли с собой гильзы патронов, использовавшихся при расстреле жертв в Катыни. Выяснилось, что это немецкие боеприпасы. Калибр 7.65, фирма „Геко“. Письмо следует. Хейнрих».

Правда, зависимые от немцев представители польского Красного креста не решились, как это сказано в «Заключении», признать ответственность немцев за преступление: «Факт использования немецкого оружия не был признан определяющим для установления вины той или иной стороны». Но для Геббельса обнаружение немецких пуль стало неприятной неожиданностью. 8 мая 1943 года он записал в своем дневнике: «К сожалению, в могилах Катыни были обнаружены немецкие боеприпасы. Вопрос о том, как это произошло, нуждается в выяснении». Затем Геббельс, очевидно, стал придумывать версию, как объяснить присутствие немецких пуль, и записал: «Полагаю, это то, что мы продали в период наших дружеских отношений с Советской Россией, или же советские люди сами побросали их в могилы».

Нелепость этих увёрток была очевидна. Нет никаких оснований полагать, что немецкие пули служили в качестве боеприпасов Красной Армии. Еще нелепее предположить, что немецкие пули были сознательно использованы для расстрела польских офицеров или подброшены в могилы с целью ввести в заблуждение мировую общественность. В этом случае надо предположить, что советские власти ещё весной 1940 года заранее предвидели оккупацию Смоленска немцами и обнаружение ими захоронения.