Мы с сыном переглянулись: вот тебе и Раковка! Вот тебе и тихая речка! Хоть и течёт по земле всего два километра, а и беляков по ней туда-сюда гоняли! И японский офицер саблю в ней потерял! И до неба из-под копыт летела! А как погнали от неё оккупантов— так до самого Тихого океана. Ничего себе тихая речка!

Да не тихая она, не забытая, а просто скромная.

Скромная, да боевая!

Разговорились мы, расшумелись, так что котелок перевернули. А раки из него бегом, бегом! Поди, соберутся в норе, в своей медовой воде, начнут шуршать, шевелить усами, качать головами:

— Ну, повезло, вот повезло! Хорошие мужики нам попались!

Сейчас даже подумать удивительно, что с нами когда-то было такое: жили мы с сыном на берегу океана, ходили к бухте смотреть, как рыбачат другие, а сами не поймали ни одной рыбы.

Наконец и мы соорудили удочку, накопали у берега юрких морских червей и отправились на рыбалку по плавучим мосткам, протянутым от берега к поставленному на прикол старому пароходу. Не было на нём уже ни матросов, ни капитана, и только на корме сидел старичок вахтенный и пускал из трубки дымок. Сначала дымок был по-дневному белым, потом голубым, потом накалялся, как проволочка в огне, золотился, и тогда по качающимся мосткам один за другим начинали топать на вечерний лов рыболовы.

Первым шагал вразвалку бывалый водолаз, который хорошо знал, где водится рыба.

За ним — старый боцман, который когда-то ловил в Антарктиде китов.

Потом — взявший отпуск командир корабля, капитан третьего ранга.

За командиром шлёпали мальчишки, а за мальчишками со своей удочкой мы. Ловить большую рыбу.

Все уселись поближе к корме, свесили с мостков ноги, наживили крючки и метнули лески. Грузила быстро пошли вниз сквозь бегущие по воде ребристые облака и сопки. Мы проводили их взглядом и стали ждать.

Прошёл рядом, выбираясь в океан, теплоход, приподнялся на синей волне, гуднул: «Ну как?»

Мелькнул вверху самолёт, глянул вниз: «Ну что?» А могучие портовые краны, грузившие вдали на судно машины, далее не повернулись: «Смотреть-то не на что!»

В глубине, под заросшим днищем парохода, колебались травинки, ползла по дну сонная морская звезда, сверкали мальки, а рыбы не было. Курил на корме старичок, сердито сопел рядом с нами командир корабля, а рыбы всё не было.

Но вот справа, на краю бухты, солнце присело на дома, потёрлось о крыши, и зазолотился, заалел в прозрачной дымке весь большой город. И облака, и дома, и краны.

И тут внизу, под кормой, в загоревшейся воде, засеребрились, зашныряли крупные рыбьи спины.

Водолаз откинулся назад, потянул леску, и на мостки вылетела тяжёлая серая краснопёрка!

— Ага! — крикнул командир. И у него в руках тоже заколотилась пахнущая глубиной рыба.

Потом выдернул рыбу боцман. За ним стали тянуть мальчишки. И только у нас не клевало. Прошёл под кормой целый золотистый косяк, потёрся о борта другой. А у нас не клевало.

— Не идёт? — спросил командир.

— Не идёт, — сердито ответил сын.

И вдруг леса дёрнулась, и капитан шёпотом закричал:

— Тяни, тяни!

Сын потянул, закричал:

— Рыба, рыба! — И в воздухе затрепыхалась маленькая краснопёрка.

Мальчишки пересмехнулись, скривились:

— Ну и рыба… Сын замер.

Но командир корабля посмотрел на неё и как-то звонко сказал:

— Вот это рыба!

Старичок, который курил трубку, спросил:

— Первая?

Мы кивнули, и он закачал головой:

— Аи да рыба!

Качнул головой водолаз. И старый боцман, который ловил китов в Антарктиде, развёл руками:

— Да, это рыба!

Привстал на волне катерок, задержался вверху самолёт. Даже деловитые портовые краны важно повернули железные головы, будто заинтересовались: «Ну-ка, что там за рыба?»

И само солнце, протянув лучи, похлопало ими по нашей рыбе, позолотило бока, засветило ей алые перья и пыхнуло, словно сказало: «Отличная рыба!»

И уже прошло с той поры много лет, и ловилась у нас в жизни рыбка всякая — и большая, и малая, и хорошая, и не очень, — а мы с сыном часто вспоминали, как шли мы, счастливые, по золотому закату домой, несли улов, и какая эта была прекрасная, замечательная, лучшая в жизни рыба!