Искусство Рогира оказало на его современников сильнейшее воздействие. Испытал его и Ганс Мемлинг (ок. 1433–1494). Немец по рождению, он рано переселился в Нидерланды и, по- видимому, некоторое время учился у Рогира ван дер Вейдена. Искусство Мемлинга лишено глубокого драматизма и тревожной одухотворенности, свойственной произведениям его учителя, зато его красивая, то нежная, то звучная живопись полнее передает материальную прелесть мира. Его пейзажные фоны гораздо реальнее, чем у Рогира. Особую, очень интересную область его творчества составляет портрет.
В Гааге находится одна из самых значительных портретных работ Мемлинга. Это погрудное изображение немолодого сурового мужчины. Художник дает его как можно более крупным планом, масса круто вьющихся темных волос почти касается краев картины; кажется, что голова портретируемого вплотную придвинута к воображаемой плоскости, отделяющей мир картины от мира зрителя. Художник (и вслед за ним зритель) с близкого расстояния внимательно рассматривает крупные черты широкого лица, отмечая характерную форму губ, привычные складки вокруг рта и на переносице, твердый, неподвижный взгляд. Как и многие лучшие нидерландские портреты эпохи, картина с поразительной убедительностью передает физическое бытие: изображенный человек «существует», он «присутствует» здесь, и его образ меньше всего можно было бы назвать «тенью жизни», как часто называли искусство в старину. Сложенные пальцы свидетельствуют о том, что когда-то картина служила створкой диптиха: вторую створку занимала какая-то религиозная сцена, и человек на портрете как бы молился ей. В эпоху Мемлинга такие диптихи были широко распространены. На обороте доски, на которой написан портрет, изображен герб заказчика, но до сих пор остаются без результата попытки определить имя того, кому он принадлежал.
За плечом неизвестного на картине Мемлинга виднеется тонкий дальний пейзаж. Природа, ее целесообразная красота, ее особая жизнь — все это еще с начала XV века, с эпохи ван Эйка, привлекало внимание нидерландских живописцев, однако оставалось в их произведениях не основным, а второстепенным мотивом- фоном для библейской сцены или портрета. К числу первых самостоятельных пейзажей в европейском искусстве относятся две небольшие доски, расписанные Герардом Давидом (ок. 1460–1523). Вместе они составляют единый лесной пейзаж, полный таинственной тишины. Слева среди деревьев виднеется маленький укрепленный замок, но его обитатели не показываются, в лесу ни души, только скачет птица да две телки пришли на водопой. Художник, как бы вышивая, выписывает листочки и ветки, передает особенности различных пород деревьев. Несколько наивное тщательное изображение деталей сочетается с глубоким пониманием особой прелести и поэзии леса, с тем чувством лесной свежести и покоя, которое знакомо каждому. Герард Давид первым сумел передать все это в живописи. Однако и его пейзажи были не вполне, не до конца независимы от традиционной библейской темы. Лесная чаща была написана на наружной стороне створок триптиха, которые впоследствии были распилены вдоль, и пейзаж стал самостоятельным произведением, хотя то, что он разделен на две половинки, напоминает о его происхождении. Сохранились и внутренние стороны створок; вместе с центральной частью триптиха они изображают евангельскую сцену поклонения волхвов и находятся в Метрополитен- музее в Нью-Йорке.
Адриан Кей. Портрет Вильгельма Оранского. Ок. 1580 г.
Включенное в экспозицию Маурицхёйса произведение Герарда Давида было передано сюда амстердамским Рейксмузеумом. Работники амстердамского музея составили свой раздел ранней нидерландской живописи почти исключительно из работ художников, живших в Северных Нидерландах, то есть тех, кого они считают зачинателями своей национальной художественной традиции. Картины мастеров, работавших на Юге, во Фландрии или Брабанте, были в довольно большом количестве переданы для экспонирования в Маурицхёйс.
К издавна принадлежавшим штатгальтерам фамильным портретам относится погрудное изображение их знаменитого предка Вильгельма 1, принца Оранского, прозванного Молчаливым (1533–1584). Этот дальновидный и скрытный политик, возглавивший восстание нидерландцев против испанской короны, не имел, по-видимому, ни времени, ни охоты позировать живописцам. Прижизненные портреты его очень редки, поэтому особый интерес представляет портрет, перешедший в Маурицхёйс из одного из дворцов штатгальтеров. Исполнил его антверпенский художник Адриан Томассен Кей (ок. 1544 — после 1589) в последние годы жизни Вильгельма Молчаливого. Сравнение с работой Мемлинга показывает, как сильно изменилось представление о человеческой личности за протекшее с тех пор столетие. Несмотря на маленький размер, портрет Мемлинга отличается особой полнозвучностью художественного языка; она есть и в колорите, и в великолепной пластике лица, и в том, как гордо поднятая голова выделяется на фоне темно-голубого неба. Адриан Кей — добросовестный профессионал, не лишенный таланта, но до Мемлинга ему далеко. Его работа могла бы остаться незамеченной, если бы изображенный человек не останавливал взгляд «лица необщим выраженьем». За привычной сдержанностью и замкнутостью нам чудится редкая сила воли и ума, напряженная, неспокойная внутренняя жизнь. И внешняя простота и внутренняя значительность портрета соответствуют тому, что нам известно о чрезвычайно сложной личности Вильгельма. Новая психологическая содержательность исходит не только и не столько от художника, сколько от модели, и все же в ней сказываются важные черты художественного сознания эпохи. Недаром портрет Вильгельма Молчаливого был написан уже в конце бурного XVI столетия, когда в горниле нидерландской революции выковывалось будущее — XVII век.
Раскол Нидерландов на два государства — протестантскую буржуазную республику на Севере (Голландия) и католическое владение испанского короля на Юге (Фландрия), — сложение и блестящий расцвет двух глубоко различных национальных культур можно отчетливо представить себе, проходя по залам Маурицхёйса. Обычно в голландских музеях редко встречаются работы фламандских мастеров, а в бельгийских музеях — голландских; недаром с конца XVI века Северные и Южные Нидерланды часто враждовали и подолгу воевали между собой. В Маурицхёйсе же наряду с национальной голландской школой довольно широко представлена живопись Фландрии. В залах XV–XVI веков соседствуют произведения мастеров Брюгге или Антверпена и Амстердама. Естественно, что и наследники этих мастеров- как во Фландрии, так и в Голландии — представлены в собрании музея.
Питер Пауль Рубенс и Ян Брейгель. Земной рай. Ок. 1620 г.
Фландрия начала XVII века разорена войной, подчинена иноземным властителям, но в народе живо сознание своей силы, воспоминание о бурях недавней революции, неистребимое жизнелюбие. Плеяда мастеров во главе с Рубенсом создает произведения, проникнутые мощным национальным духом.
Около 1618 года молодой Якоб Йорданс (1593–1678) пишет «Поклонение пастухов». Богоматерь в представлении Йорданса здоровая, красивая молодая женщина; уверенным, привычным жестом она поддерживает завернутого в одеяло ребенка. Черная шаль оттеняет молочную белизну ее кожи и яркость румянца. Ребенок спит, и пришедшие, по евангельской легенде, поклониться ему пастухи благоговейно молчат, но краски так ярки, формы так подчеркнуто объемны (например, замечательно написанный круглый медный кувшин на переднем плане), люди так полны здоровья и силы, каждая фигура и каждый предмет так настойчиво заявляют о себе, что зритель, стоя перед картиной, меньше всего думает о тишине и покое. Картина поражает мощным прославлением физической силы и здоровья. В этом для Йорданса залог красоты человека. Передавая физическое, материальное существование людей и вещей, Йорданс не пытается уловить отвлеченный, духовный смысл евангельского рассказа. Он ограничивается изображением чисто земного события. Не случайно несколько картин на тему «Поклонение пастухов», в число которых входит и холст из Маурицхёйса, появляются в творчестве Йорданса тогда, когда у молодой жены художника родился ребенок. Жена и маленькая дочка служат ему моделями, а домашние впечатления помогают реально представить себе события христианской легенды.