– Садитесь, пожалуйста, – указав на стоявший чуть поодаль от приставного столика и чуть в стороне, но так, чтобы все присутствующие в кабинете могли видеть, стул. Я сел и, обведя взглядом всех сидевших в кабинете, посмотрел в лицо начальника. Несколько секунд мы смотрели в глаза друг другу. Лицо человека в больших очках было беспристрастным, не выражало никаких эмоций. Наконец, он сказал:

– Вот что, мы внимательно изучили вашу биографию, весь ваш пока не очень длинный жизненный путь и пришли к следующему выводу. Мы не можем принять вас на работу в систему госбезопасности. И это не только потому, что вы не все честно и откровенно указали в заполненной вами анкете, но и потому, что те молодые люди, которые выпивают, а может быть, и просто пьют водочку, да еще при этом и дебоширят, не умеют себя держать в руках, в пьяном состоянии попадают в милицию, имеют привод, сидят в тюрьме, не могут быть приняты на работу в органы государственной безопасности. Сами понимаете, это политический орган, выполняющий задания партии, правительства. А тут такое дело, – закончил свою длинную тираду начальник и внимательно посмотрел на меня. У меня гулко забилось сердце, а кровь прилила к лицу. Что я мог заявить этим людям? Все сказанное кадровиком было правдой. И надо же такому случиться, ведь меня тогда, после выхода из тюрьмы заверили, что сам факт содеянного, привод в милицию, нахождение в КПЗ1 , «игра на пианино»2 , Лукьяновская тюрьма, в которой я просидел почти полтора месяца, т.е. все зафиксированное было изъято и уничтожено, ибо освобождали меня на совершенно законных основаниях в соответствии со статьей «УПК3 УССР – за отсутствием состава преступления. И хотя все это и не несло в себе ничего грязного и позорного, но в те времена могло стоить карьеры, тем более будущему юристу. Это, наверное, хорошо понимал тот, кто и вытащил меня из той страшной по своим последствиям ямы – заместитель военного прокурора округа полковник Иосиф Евсеевич, Ленов в семье которого я был на правах родственника. Мы были большие друзья – я и его приемный сын от первого брака жены. – Стасик Карюк, оставшийся самым близким моим другом на всю жизнь. Эта семья – полковник Ленов, его жена Бронислава Донатовна, их дочь милка, бабушка Элеонора Ивановна Чапп, как мы все тогда ее ласково называли – «Бунечке», – оставили у меня самые светлые воспоминания. Станислав Иванович Карюк, так и не ставший, как и я, военным летчиком, впоследствии работал помощником председателя Верховного суда Украины, закончил ВЮЗИ4 , затем инструктор и заведующий отделом Киевского обкома КПУ, председатель Киевского областного суда. «Бунечка» давно похоронена под Киевом на станции Буча рядом с умершим еще во время войны ее мужем – машинистом паровоза Донатом Чаппом. Ушли из жизни и полковник И. Е. Ленов, и мать Стасика, и сам Станислав Карюк. Живет в Киеве Милка – Людмила Иосифовна Ленова – ученый микробиолог…

## 1 - КПЗ – камера предварительного заключения.

## 2 «Игра на пианино» – жаргонное выражение в блатном мире, означающее дактилоскопическую отпечатку пальцев.

## 3 УПК – уголовно процессуальный кодекс.

## 4 ВЮЗИ – Всесоюзный заочный юридический институт.

Много позже один из присутствовавших в то время в кабинете рассказывал мне, что он смотрел на меня, когда со мной беседовал начальник отдела кадров, и не заметил никаких признаков волнения на лице. «Хорошая у тебя была выдержка», – говорил он…

– Я бы хотел все объяснить, как это тогда получилось, – начал я после длинной повисшей в воздухе паузы. – Этот военный, капитан, случайный человек, сам подсел к нам за столик в ресторане, уже пьяный. Мы выпили-то немного, а он угощать стал, ну и выпили все вместе. Впрочем, я и тогда все помнил и давал себе полный отчет в своих действиях. Капитану стало плохо. Вышли на улицу, он попросил отвести его в гостиницу для военных, а это недалеко от ресторана. Решили мы снять по его же просьбе портупею и погоны, чтобы патруль не забрал, а он возьми да и выхвати пистолет, на нас направил. Конечно же, мы его разоружили, и в этот момент сзади навалилось на нас несколько человек гражданских и с ними дворники в белых фартуках – блюстители порядка. Стали отбиваться. Отбились. Видим, милиция бежит. Ну, мы и рванули, а милиция стрелять. Убить же могли. Я – за дерево, пистолет капитана в руке, в воздух выпустил всю обойму. Они всей толпой на землю. Вижу, Сережки нет, убежал. Я – в подворотню, перемахнул через пару заборов и спрятался в узкую щель полуподвального нежилого окна. Долго шумели во дворе голоса, искали. Собаки у них не было. Не нашли. Пистолет с портупеей закопал в песок там же, в этой щели и ушел через час дворами. Милиция пришла за мной во время занятий по «военке». Симпатичные два парня. Показал я им место, где укрывался. Взяли они там пистолет и портупею. Привели в КПЗ. Оказывается, это Сережка навел на меня, его им удалось поймать. Такая вот история, – закончил я.

– Что это вы такой лихой и разбойный, – начал кадровик. – И зачем надо было стрелять?

– Так убили бы ведь, – отвечал я. – А так они сами испугались. Нас-то приняли за бандитов. Помните, тогда «Черная кошка» была?

– Чего ж не помнить, помним, – как-то загадочно произнес кадровик.

– Я бы об этом указал в анкете, но меня заверили, что все изъято, ничего нет и указывать ничего не надо, – продолжал я.

– Это вам так сказали, а мы всегда и все знаем. Думаю, мы останемся при своем мнении – на работу к нам вас не примем.

Не знал я тогда, – намного позже узнал от кадровиков, – что после выявления этого случая встретились кадровики КГБ с полковником Леновым, детально с ним побеседовали, и Ленов дал письменное поручительство за меня, договорились: все будет зависеть от того, как я поведу себя. Если покажу слабину, замкнусь в себе, буду отрицать или еще что-то подобное, – откажут.

У меня в голове колотилась только одна мысль: почему тогда вызвали, почему душу выворачивают, взяли бы да и просто отказали. Что-то все здесь не так. Что-то происходит непонятное. Вины я своей не чувствовал. Мне не просто хотелось работать в системе госбезопасности. Я уже любил эту работу.

– Нет, не можем, – в третий раз повторил кадровик.

Взгляды наши встретились. За толстыми стеклами больших черных роговых очков я не увидел ни холода, ни жесткости. Глаза были просто предельно внимательными и как бы что-то фиксировали во мне. И тут я боковым зрением уловил брошенный в мою сторону взгляд сидевшего за приставным столиком мужчины с металлическими зубами.

«Он же подбадривает меня», – подумал я, прочитав в какую-то долю секунды в глазах этого человека тепло и поддержку.

Я встал со стула, напрягся как струна, голос зазвучал так же громко и звонко, как на партийном собрании факультета при приеме в партию.

– Тогда кого же вы принимаете в эту боевую военную организацию? Маменькиных сынков, пай-мальчиков? Я хорошо знаю войну, я пережил ее в Сталинграде. Я знаю, что такое страх на войне, я знаю, что такое голод. Я всю свою сознательную жизнь готовил себя для подвига. У меня пять прыжков с парашютом, я вожу автомашину, планер, танк. У меня рекомендации в партию двух самых заслуженных коммунистов юрфака – Георгия

Тихолаза1 и Дмитрия Стаднюка2. Что я скажу своим поручителям? Что я, практически не пьющий человек, в 18 лет попал случайно в пьяную драку и из-за этого не был принят в органы? Да они мне никогда не поверят. Они уж точно подумают, что я контра, что у меня в биографии есть что-то меня компрометирующее. Вы приняли на работу одиннадцать человек моих товарищей по учебе в университете. Из поступивших к вам юристов только один я коммунист. Что я, дебошир, бандит, уголовник, хулиган? У меня за спиной Ирпенская пойма3 , я в комсомоле с 14 лет. Я был военным с 15 лет. И наконец, физически готовил себя быть активным бойцом партии.

## 1 - Г. Тихолаз потерял руку на Курской дуге, стал в свое время секретарем Киевского горкома КПУ, затем завотдела обкома КПУ.