Жандарм оказал на молодую революционерку ошеломляющее впечатление своей молодостью, эрудицией, галантностью, уважением к ее мыслям и политическим убеждениям. Он рассказал ей, что, еще будучи студентом Киевского университета, серьезно увлекся марксизмом. Тогда это была новая, увлекающая образованную молодежь теория революционной борьбы. И действительно, он, казалось, знал все, что было известно о марксизме самой Доре, и даже больше и лучше ее. Подполковник владел немецким и английским в достаточной степени, чтобы читать в оригинале «Капитал» Маркса и другие работы новых теоретиков. Он знал и почитал Плеханова. Он в подробностях знал все теоретические выкладки Кропоткина и Бакунина, был хорошо знаком с теориями западных философов и экономистов. В общем, он произвел на молодую Дору самое лучшее впечатление человека, отвечающего всем ее внутренним человеческим, женским и даже идеологическим постулатам и полностью разделяющим ее политические взгляды. Он говорил ей (а он вел с ней беседы, не допросы, и не в тюрьме, а на явочной квартире, но под охраной, и не с тюремной похлебкой, а с обедами и ужинами из знаменитого своей кухней лучшего в Киеве ресторана «Континенталь»), что считает марксизм самым современным учением. Однако при всем этом он оговаривал, что указанные в «Капитале» и «Манифесте» революционные теории сегодня в России слишком преждевременны, «что час России еще не пробил», что всем своим патриархально-крестьянским укладом, живущая общинным строем огромная страна, в которой должен в силу этого и еще не одно столетие почитаться царь-батюшка, своим историческим развитием еще не подготовлена к тому, к чему так настойчиво призывают нынешние социалисты-революционеры, коммунисты. Задача российской интеллигенции заключается в том, чтобы не допустить в России кровавую смуту, защитить еще так нужное на долгие-долгие годы самодержавие. «Поверьте мне, у нас еще будет, может быть, и республика, как во Франции, и свой Российский парламент, – говорил ей опытный жандарм, – но обязательно с царем, как в Англии с королем, ибо другого русскому народу не дано, поверьте мне, – убеждал Дору жандарм. – Мы должны вместе с вами, молодыми революционерами, сегодня защищать наш строй, не доводить народ до бунта, держать под контролем работу революционеров, и если хотите, даже как бы и помогать им тем самым, чтобы мы, защитники нашего строя, нашего царя, его верных слуг, губернаторов, судей, чиновников, смогли бы в нужное время отвести удар, который готовите сегодня вы, молодые революционеры, не понимающие, что ваш удар вызовет ненужные ответные меры, кровь», – внушал «защитник царя и Отечества.

Дора вела с ним длительные политические дискуссии, все больше и больше раскрываясь перед ним, и совершенно незаметно для самой проговорилась о некоторых своих товарищах и известном ей канале связи с заграницей, через который получала корреспонденцию и литературу в Киеве семья Ульяновых. «Конечно, – твердил Доре жандарм, – если вы откажетесь нам помогать, имеющихся у нас материалов более чем достаточно для отправки вас в ссылку в очень далекие края и вечного наблюдения за вами, как неблагонадежным элементом. Вся ваша последующая жизнь будет проходить под нашим контролем. В случае согласия сотрудничать с нами, оказывая тем самым даже помощь некоторым вашим революционерам, подсказывать им не совершать глупости, вы и вашему делу принесете пользу, и государству Российскому окажете помощь. Подумайте, у вас еще есть время и выбор, мы вас не торопим. Конспирация гарантирована».

И Дора сдалась. Она уже встречалась с революционерами-каторжанами, с ссыльными. Слушала их рассказы. И ей очень не хотелось, такой молодой, еще не любившей, еще не жившей по-настоящему и так любящей своих родителей, очутиться в ссылке.

«Хорошо, – ответила она подполковнику, – я согласна, но при одном условии. Кроме полной и гарантированной конспирации я хочу, чтобы не пострадала семья Ульяновых и сам Владимир Ульянов. Я обеспечиваю партию литературой, поступающей из-за границы. Я буду показывать ее вам. Если вы конфискуете хоть одну почту, я прекращу с вами работать и буду готова идти на каторгу. И последнее – я хочу, чтобы со мной работали только вы. Лично».

И действительно, подполковник выполнил все ее требования – семья Ульяновых, с которой встречалась Дора в то время, не пострадала. Охранка знала содержание почты, проходившей через Дору, и ни разу не конфисковывала ее. Этот наверняка незаурядный и талантливый жандарм работал с Дорой до 1917 года. В первые годы советской власти ЧК тщательно исследовала все окружение семьи Ульяновых, зная по архивным документам охранки о наличии источника информации около В. И. Ленина, но, кто именно был этим источником, установить не удалось. Почти все, имевшие контакт с семьей В. И. Ленина в Киеве, позже погибли или исчезли в годы революции и гражданской войны. Дора была вне подозрений. Член РСДРП с 1903 года, активный участник революции и гражданской войны, комиссар полка, штурмовавшего Перекоп, она несколько лет проработала в ВУЧК1 следователем. Арестованная в 1938 году как примыкавшая к бухаринско-троцкистскому блоку, она мужественно вела себя на допросах и не была напугана вопросом следователя НКВД: «Вы были в период пребывания семьи В. И. Ленина в Киеве в числе самых близких к этой семье. Скажите, не подозреваете ли вы кого-нибудь из этого окружения в принадлежности к агентуре охранки, так как имеющиеся у нас документы свидетельствуют, что рядом с семьей Ульяновых, будучи вхожим в нее, действовал опытный и до сих пор нераскрытый агент». Ответ был ошеломляющим: «Это я. Но должна заявить, что семья Ленина из-за меня тогда не пострадала и не могла пострадать».

## 1 - ВУЧК – Всеукраинская чрезвычайная комиссия.

В ходе следствия было установлено, что Дора считалась настолько ценным агентом охранки, ее настолько тщательно оберегали, что в агентурной картотеке охранки не было ее учетной карточки, она, наверное, хранилась в сейфе киевского шефа этого департамента, а работал с ней только один сотрудник, ее же и вербовавший. Когда следователем НКВД был поставлен вопрос, что ей известно об агенте охранки в окружении Ленина, она была уверена, что следствие знает о ее сотрудничестве с охранкой, и решила избавиться от мучившего ее всю жизнь груза. На вопрос следователя – зачем она сразу же призналась, Дора Соломоновна ответила, что знает о своем конце – это расстрел, «так что, – заявила она, – лучше сразу все поставить на свои места, а смерти я не боюсь. Вреда нашему вождю я никакого не причинила, а вот многих наших товарищей-большевиков по революционному подполью из-под удара вывела, помогла им избежать ареста или других неприятностей. В этом помог мне мой руководитель в охранке. Фамилия его мне неизвестна…»

Ее собственноручные показания в следственном деле начинались словами, которые я запомнил на всю жизнь: «Если бы я родилась мужчиной, то стала бы обязательно летчиком-истребителем. Я всегда любила острые ощущения, я не могла жить без них. Да, я авантюристка, но это как наркотик, как кокаин, который я нюхала во время гражданской войны, сильнее наркотика… – чувствовать остроту жизни… Я знаю, меня расстреляют как троцкистку… Я не отрицаю свою принадлежность к великим идеям великого революционера нашей эпохи Троцкого… Когда меня вербовала охранка, я просто была слишком молодой и очень хотела жить. Должна заявить, что вербовавший меня жандарм выполнил все мои условия – он ни разу не задержал никого из семьи Ульяновых, ни разу не конфисковал зарубежную революционную почту, ни разу не арестовал ни одного связника, знавшего меня. Он очень ценил меня и по моей просьбе неоднократно буквально отводил от ареста моих хороших друзей-подпольщиков. Когда мы с ним расставались в 1918 году, он сказал: «Дорочка! Вас не должна мучить совесть, мы оба выполняли свой долг, мы оба служили великой России. Будьте спокойны, ваши друзья-большевики в архивах следов о нашей работе не найдут. Я об этом побеспокоился». Больше я с ним не встречалась, наверное, погиб в гражданскую…»