## 1 - Фамилия изменена.

* * *

За время работы в Системе я был свидетелем нескольких случаев психических отклонений от норм поведения, неадекватных реакций некоторых сотрудников. Глубоко убежден, что причина в тяжелых, необычных для человека психических, моральных нагрузках, связанных со спецификой работы. Особенно памятен мне один.

Спустя несколько лет, когда я уже не работал в церковном отделе, вследствие серьезных психических отклонений был уволен на пенсию начальник отделения подполковник Виктор Федорович Поляков. Отличный специалист своего дела, тонкий знаток церкви. Росточка Виктор Федорович был небольшого, полноватенький, с животиком, стригся под «ежик», внешне подтянутый, подвижный, походка быстрая, стремительная. Острый на язык Вадим Кулешов прозвал его ласковым словом «Хлюня». Это прозвище очень ему подходило. Он удивлял окружающих своей начитанностью и образованностью. Еще до войны Поляков закончил филологический факультет университета, говорили, пописывает стихи. В написании документов, особенно ответственных и важных, был большой мастер. Самые серьезные бумаги общего характера Сухонин поручал обычно Виктору Федоровичу. Это были, как правило, сообщения в ЦК Компартии Украины, различные отчеты, планы и т.п. От подчиненных требовал ясности и четкости в написании любого документа. Я многому у него научился и в принципе был благодарен Виктору Федоровичу за его иногда обидные придирки. Никогда мне не забыть, как я, доведенный однажды до отчаяния многократной переделкой и перепиской после правок Полякова очередного отчета в ЦК, взял да и вписал в «шапку» этого документа, и как раз по теме, что-то из работ В. И. Ленина о церкви. Виктор Федорович внимательно прочитал и сказал:

– Вот опять ты чепуху заумную написал. – И перечеркнул весь текст.

А я ему:

– Так это же, Виктор Федорович, не я, а Ленин написал, и как раз по этому вопросу.

Поляков потребовал показать ему эту работу В. И. Ленина и очень долго не разговаривал со мной, но мстить не стал, и вскоре эта история забылась. И вот с этим-то человеком и случилось несчастье – тихое помешательство. В гражданском платье, с приколотыми к нему орденами и медалями, но обязательно в старой фуражке с голубым верхом, он ходил по улицам Киева, громко разговаривал сам с собой, нес несусветную тарабарщину, но секретов при этом, как утверждали контролировавшие его время от времени товарищи по прошлой работе, не разглашал. Говорили, что жена увезла его жить к родственникам в село. Детей у них не было…

Самые неприятные ощущения за время работы в системе я испытывал, когда становились известными факты использования не по назначению оперативных денег, именуемых чекистами «статьей девятой».1

## 1 - «Ст. 9» – деньги, выделяемые на оперативные расходы и вознаграждение агентуры. Причем не всегда можно было отчитаться за них документально, подтвердить произведенные расходы, исходя из оперативной целесообразности.

Что-то унизительно-гадкое закрадывалось в душу: «Как можно воровать народные деньги? Ты – чекист, совесть народа, стоишь на страже его интересов, обеспечиваешь государственную безопасность социалистического Отечества. Партия и правительство тебе доверяют святая святых, ибо ты – вооруженный отряд партии». А тут – мелкое воровство. А как проверишь, когда деньги практически безотчетные. То стало известно, что из статьи 9 присвоили деньги на пропой и угощали товарищей, скрыв при этом истинное происхождение этих денег, то использовали часть оперативных средств для покупки себе дорогого фотоаппарата, то еще выявилось что-то подобное, трусливо-жалкое, мелочное, унизительное для всех сотрудников, работавших вместе с пойманным за руку человеком. Изобличенные сотрудники незамедлительно увольнялись, но, как правило, без широкой огласки. Не принято было пачкать чекистский мундир – символ чистоты и честности.

Надо сказать, такие воришки встречались редко. Но то, что произошло с одним из уважаемых чекистов, навсегда осталось в моей памяти.

Почетный сотрудник КГБ, кавалер нескольких боевых орденов, уважаемый и известный в чекистской среде человек оказался банальным мздоимцем.

Это произошло в те далекие 60-е годы, когда весь чекистский аппарат казался кристально чистым и честным.

Поступавшие неоднократно сигналы от церковной агентуры о том, что один из руководителей ведомства по делам православной церкви при правительстве Украины ежемесячно берет денежные подношения в собственный карман со всех 17 православных приходов Киевской области, заставили руководство КГБ Украины провести расследование.

Председатель КГБ Украины получил согласие Москвы не привлекать уважаемого чекиста к уголовной ответственности, а провести с ним беседу. Конечно, пришлось уволить с работы, запретив впредь всем сотрудникам КГБ использовать бывшего чекиста в наших интересах и поддерживать с ним в будущем служебные контакты.

Вызванный к председателю КГБ отставник полковник, выслушав запись зафиксированных техникой его разговоров со священнослужителями во время получения денег, молча встал и вышел из кабинета. Встревоженный непредвиденными действиями так неожиданно быстро ушедшего от него отставника председатель направил за ним сотрудников, но было уже поздно. Когда, спустя короткое время, они подъехали к дому, где проживал изобличенный, он в длинной белой рубахе стоял на карнизе четвертого этажа, забаррикадировавшись в квартире, и громко распевал псалмы. Картина была страшной и необычной. Собравшаяся внизу толпа любопытных наблюдала, как высокий худой старик с развевающимися на ветру седыми патлами размахивал руками. Пришлось прибегать к помощи пожарных и милиции. Затем многомесячное пребывание в психиатрической больнице и безвестное, проклятое всеми существование…

* * *

5 марта 1953 года умер Сталин. Я переживал это как вселенскую трагедию. Казалось, рухнул мир. Сотрудники госбезопасности с траурными повязками на рукаве и обязательно с личным табельным оружием наблюдали за порядком в городе, имея каждый свой участок. Ходили только парами. Мы с моим другом Володей Мазуром молча шли по городу, всматриваясь в лица прохожих. Мы не видели улыбающихся людей. Мы знали – радоваться мог только враг. Лица встречных людей были необычно угрюмы, сосредоточенны, расстроенны, или заплаканны. Из специально установленных многочисленных уличных репродукторов неслись, выворачивая душу, траурные мелодии. Полный горя и скорби голос Левитана, который на всю жизнь остался в моей памяти, звучал: «…Никогда больше не разомкнутся твердо сжатые сталинские губы. Никогда больше эти губы не произнесут трижды продуманные сталинские слова… Никогда больше в этой голове не зародятся мудрые сталинские мысли…»

Мы шли по улицам родного города, поглаживая рубчатые рукоятки пистолетов, вселявших в нас еще большую уверенность и силу. Мы обеспечивали порядок и искали врагов… Потом я узнал, что те, кто отмечал 8 Марта, исключались из партии и комсомола. Имели неприятности и те, кто в скорбные дни траура отмечал семейные праздники…

Отдежурив положенные часы в городе, мы шли на явки с агентурой, собирая по указанию руководства реакцию населения на смерть вождя.

Никогда мне не забыть клятву агента Арона. Он, естественно, не знал, что подполковник Брик уже давно не работает, но он запомнил его по прошлым встречам и обращался к нему как к своему руководителю и начальнику: «Майор Брик! Я, ваш агент Арон, в день смерти вождя, нашего горячо любимого товарища Сталина, клянусь отдать жизнь в нашей борьбе за коммунизм. Я буду уничтожать всех наших врагов, если встречу их на своем пути. Арон. 6 марта 1953 года».

Короткое обращение было написано с ошибками почти в каждом слове. Но этот агент был действительно преданным помощником органов госбезопасности. Он говорил искренне и словами, идущими от сердца. Высокий, худой, он стоял навытяжку передо мной, тоже вставшим со стула, на явочной квартире в доме по улице Пироговской и плакал, размазывая слезы по лицу, и, всхлипывая, повторял слова своей клятвы. Я стоял перед этим малограмотным стариком евреем, смотрел на его скорбное, залитое слезами, передернутое судорогой лицо, и сам заплакал, не стыдясь слез. Даже спустя много лет, вспоминая эту сцену, я не могу смеяться ни над собой, ни над этим преданным советской власти человеком. Все это принадлежало тому времени, и люди были искренни в своих чувствах.