Мы не знали, что и подумать. Было неприятно и стыдно за вкравшийся в душу страх.

Через несколько дней по горпрокуратуре поползли слухи об исчезнувшей Кодубенко – арестована как враг советской власти за изготовление и распространение антисоветских листовок. Что и как, толком никто ничего не знал. Говорили также, что она эти листовки печатала на машинке, приходя рано утром, задолго до начала рабочего дня. Вот тут я и догадался, что она каждый раз прятала в сейф, – листовки. Стало жутко и неприятно. Она прошла всю войну, опытный, с многолетним стажем юрист, прокурор отдела городской, столичной, прокуратуры. Милая и добрая женщина, сострадающая нищим и убогим. Но никак все это не укладывалось в моем сознании в образ врага советской власти, а значит, и моего врага…

За несколько месяцев до окончания последнего, пятого курса нескольких студентов, в том числе и меня, вызвали в деканат. Вызывали по одному, как говорили, к представителям ЦК Компартии Украины, определявшим, кого именно направлять на учебу на годичные курсы при ЦК компартии. В дальнейшем окончившие курсы направлялись на преподавательскую работу в вузы республики. Были также представители МГБ, МВД и прокуратуры. Некоторые выпускники сами изъявляли желание встретиться с представителями этих ведомств. Среди них был и Радик Ярошевский, который мечтал о работе в МГБ – МВД, в прокуратуре. Ему довольно грубо отказали, и в последующем распределили в адвокатуру. Он был моим приятелем, мы симпатизировали друг другу. Радик был родом с Полтавщины, где до войны его отец работал секретарем РК компартии и погиб в партизанском отряде там же. Радик владел украинским лучше русского, по-русски говорил грамотно, но как-то очень уж правильно и более четко, как говорят люди, хорошо знающие чужой язык. Он закончил украинскую школу с золотой медалью, был принят без экзаменов в университет, закончил учебу с красным дипломом. Узнав об окончательном решении распределительной комиссии, Радик вышел из деканата, где ему и было объявлено это решение, со слезами на глазах, губы его дрожали.

– Что с тобой? – спросил я Радика и, узнав о решении комиссии, сказал: – Ну и что из этого, поработаешь в адвокатуре, а потом перейдешь в прокуратуру. А почему, собственно, такое решение, ведь ты из семьи погибшего в войну секретаря райкома партии, не могли же тебя «забраковать» по мандатной части.

– Потому, что я еврей, – срывающимся голосом сказал Радик. Он волновался, голос его дрожал, и говорил он на своем родном украинском.

Меня словно ударили по голове. Вот это да! – подумал я.

У нас на факультете было много евреев, некоторые из них в прошлом фронтовики, тот же Сеня Карлицкий, доброволец 1942 года, ушел на фронт из 9-го класса артиллерийской спецшколы, коммунист с 1943 года, за войну имел три боевых ордена. А как с ними решится вопрос?

Я и предположить не мог, что Радик Ярошевский еврей, я был уверен, что уж он-то, такой патриот украинской словесности», – чистопородный украинец, да еще из сердца Украины – Полтавщины, самого украинского региона, пожалуй, единственного на Украине, где сохранились не только самобытные украинские нравы и обычаи, но и язык – именно здесь меньше всего говорили на «суржике»1. В Западной Украине тоже традиции и язык украинский сберегали свято, хотя и был свой «суржик» (там в украинский много привнесено польских, чешских, венгерских или румынских слов, в зависимости от исторических условий регионов).

## 1 - «Суржик» – украинский язык с большим количеством русских слов.

Так вот, позднее, уже работая в КГБ, я узнал, что именно в Полтавской области есть два православных села со своими церквами, где говорят только на украинском. Типичные, чисто украинские села, а живут там только евреи. И когда жителям этих сел в 1953 году, после смерти Сталина, в необходимых случаях выдавали паспорта, то в графе национальность писали: «еврей», чем явно приводили их в великое смущение. А там сложилось все исторически: перед Полтавской битвой прошли проливные дожди, дороги раскисли, обозы отстали, лошади выдохлись. В этих двух селах, тогда просто поселениях, жили евреи-балагулы1 , которые предложили через посланного ими к Петру Первому представителя подвезти на своих лошадях и крепких подводах ядра и порох, Битва была выиграна. Как известно, евреям в России было запрещено заниматься землепашеством. Петр Первый, в благодарность жителям этих поселений, дал землю, и стали они обыкновенными украинскими хлеборобами, превратившись постепенно в типичных украинских селян, а уж потом православие приняли, церкви построили. Но по происхождению, как сочла потом советская власть, остались евреями, их даже «выкрестами»2 не считали.

## 1 - Балагулы – евреи, занимавшиеся до 1917 г. извозом.

## 2 «Выкресты» – евреи, принявшие православие.

А Сеня Карлицкий получил направление на работу юрисконсультом в один из роддомов Киева с зарплатой явно ниже прожиточного минимума для семьи из трех человек.

Спустя несколько лет я, уже офицер КГБ, с друзьями по университету Игорем Бемом и Колей Корниенко (оба члены КПСС, И. Бем был уже кандидатом наук, читал политэкономию в политехническом институте, а Н. Корниенко – заместитель главного редактора республиканского журнала «Перец»1 , во время войны десантник-парашютист) пришел к декану юридического факультета университета. Павел Григорьевич Заворотько с нами учился на одном курсе, коммунист-фронтовик, бессменный профсоюзный университетскому деятель, а затем, после курсов ЦК Компартии Украины, – преподаватель и декан на том же юрфаке. Мы просили за Сеню Карлицкого, чтобы взял его к себе декан на работу на освободившуюся должность лаборанта, где зарплата была выше юрисконсультской.

## 1 - «Перец» – юмористический журнал, типа московского «Крокодила», издавался на украинском языке.

Паша Заворотько – член парткома университета, «подобревший» за это время килограммов на двадцать, встретил нас, бывших сокурсников по-доброму, по-товарищески. Игорь начал:

– Мы к тебе, Паша, с просьбой.

Заворотько говорил только на украинском, на который перешли и «просители».

– Яке в вас прохання, хлопцi, слухаю, зможу – допоможу.

– Це не наше прохання, Паша, то Сеня Карлицький просить. Казав, що йому самому соромно, а в тебе э мiсце лаборанта. Так можливо вiзьмеш його до себе, тобi вiдомо його становище з грiшми. Вiн член партии, мае фронтовi нагороди.

– Ви що, хлопцi, з глузду з’iхали? Вам що, не вiдома остання постанова ЦК партиi? Особливо це тебе, стосуеться. Як ти смiеш, офiцер КДБ, звертатися з таким проханням за якогось жида? Нi, хлопцi, не вiзьму Карлицького, не можу. А ви, здаеться менi, не розумiете нацiональноi полiтики партиi. – И тут же перешел на другую тему.

Прошло еще несколько лет после этого случая…

Приехав в очередной отпуск в Киев, я от товарищей своих по учебе в университете узнал, что Заворотько арестован КГБ, лишен всех званий, наград, уволен с работы. Его при аресте разбил паралич, и он лежит в больнице. Якобы во время войны был он во власовской армии и скрыл это.

Я не поверил ушам своим! Проректор Университета, награжденный уже после войны несколькими орденами (у старшины Заворотько была только одна медаль – «За Победу над фашистской Германией»), разоблачен.

Заворотько был личностью примечательной. Крупный общественный деятель, член президиумов различных общественных организаций, доктор юридических наук, профессор, без пяти минут член-корреспондент Академии наук Украины, дважды выезжал в США, с делегацией Украины, для участия в работе очередной сессии ООН. Имел друзей в самых высших эшелонах власти, как в партийной, так и в совминовской верхушке. Погубил же он себя по собственной глупости, вернее жадности. Получилось как бы им самим спровоцированное разоблачение. Совершенно неожиданно в адрес Председателя КГБ Украины поступило письменное заявление его родной сестры, одинокой пенсионерки-колхозницы. На колхозную пенсию в 12–14 рублей было трудно прожить, если огорода и живности нет. Заворотько много лет посылал ей деньги, даже когда еще был студентом. Ну а уж когда он стал преподавателем, а затем деканом, кандидатом, доктором наук, проректором, денег у него, наверное, было вполне достаточно. Но вот однажды между ним и его сестрой что-то произошло. В общем, поссорились. Ну и взыграла желчь у бедной пенсионерки, взяла и написала заявление в КГБ, и вот о чем. Оказывается, Заворотько Павел Григорьевич вовсе не тот Заворотько, и хотя у них в селе почти все Заворотьки, но старшина Заворотько П. Г. ушел добровольцем на фронт в 19»1 году, в конце войны в Пруссии попал в плен, бежал что и явилось основанием для его направления в фильтрационный лагерь1. И надо же такому случиться, что этот лагерь был как-то перемешан с бывшим немецким концентрационным лагерем, куда уже с немецкой стороны в свое время был помещен старший лейтенант РОА2 Заворотько Петр Григорьевич, дальний родственник «нашего» Заворотько, только Павла Григорьевича. Заворотько Павел имел тяжелую форму туберкулеза легких, процесс стремительно развивался, и он там же, в этом фильтрационном лагере умирает на руках дальнего родственника Петра Заворотько, старшего лейтенанта РОА, бывшего лейтенанта Красной Армии, сдавшегося немцам в плен осенью 1941 года под Одессой. Затем был немецкий лагерь, изъявление желания служить у генерала Власова, служба в оккупированном немцами Крыму в качестве командира охранной роты, отступление с немцами, разоружение немцами власовцев, немецкий концлагерь, где земляки и однофамильцы и встретились. Присвоив себе имя умершего Павла Заворотько, Петр Заворотько превратился в старшину Красной Армии, который уже в первых боях получил немецкую пулю в грудь навылет, больше года провалялся в госпиталях, был списан как «негодный к строевой» под чистую, работал в тылу и вновь ушел добровольцем на фронт в конце 1944, а вот не повезло. Надо же такому случиться – плен, побег, несколько дней один в лесу, вокруг немцы, ну, а когда вышел к своим, хотя ине 41-й, и не 42-ой, и вот-вот война закончится, порядок есть порядок, – проверка людей, бывших в окружении или в плену, проводилась по приказу Сталина.