Это только в рекламных роликах существуют уютные пасторальные деревеньки, утопающие в зелени. Ну или, может быть, где-нибудь в Швейцарии еще, на родине известных шоколадок. А здесь же… даже зимы нормальной, со снегом, хоть как-то прикрывшим бы неприглядную серость вокруг — не дождешься. Хотя местные обещали, что к февралю непременно будут сугробы. А пока что — под ногами хлюпала грязно-серая каша, да и с неба несло мокрую холодную дрянь, которую ни снегом, ни дождем не назовешь. Вот и сейчас за окном творилось такое, что выходить не хотелось совершенно, и участковый решил, что так и заночует на рабочем месте. Не в первый раз, в общем-то, не привыкать. Он растянулся на диванчике «для посетителей», гипнотизируя взглядом стоящую на шкафу бутылку. «Надо бы убрать, чего она торчит на видном месте…» — пришла вялая мысль. Со вздохом Костя встал, переставил бутылку в шкаф, вынул оттуда вместо нее стопку журналов «Рукодельница». Неизвестно, какими судьбами занесло эту макулатуру в милицейский участок, но после обнаружения эти журналы стали главными сокровищами нового участкового. Все дело в том, что на последних трех страницах каждого номера были схемы для создания бумажных фигурок-оригами. Костя сам от себя не ожидал, что так быстро увлечется этим древним японским искусством. Плавное сгибание листов бумаги было неким медитативным занятием, где процесс не менее важен, чем результат. К тому же это здорово помогало не сойти с ума в беспросветной скуке бытия сельского участкового. Миронов не спешил, растягивая удовольствие, ибо понимал, что однажды картинки с оригами закончатся, и тогда есть опасность, что он переключится на первые страницы тех же журналов — со схемами для вязания.

Сегодня он выбрал своей задачей сложную фигуру — «цветок гладиолуса». Внимательно рассмотрев все изгибы лепестков, он вытянул из лотка допотопного принтера чистый лист и принялся за работу. Однако стоило участковому только более-менее придать фигуре необходимую форму, как на крыльце раздался торопливый топот ног, а затем в дверь постучали. Открывая неожиданному визитеру, Миронов недоуменно хмурился — все-таки дело близилось к полуночи, кого могло принести в такой час? Разве что, случилось что-то серьезное… в первый раз за всю его блистательную карьеру в Гадюкино, тьфу ты, в Змиевском то есть.

Однако при виде посетителя гримаса на Костином лице немедленно трансформировалась в участливую улыбку. Это была Ира, Иринушка, как ее ласково называли в поселке. Учительница младших классов, ангельского вида светловолосое создание, точно сошедшее с картины Васильева или еще какого художника-«славянофила». Осенью она умудрилась забеременеть неизвестно от кого, и по поводу этого события в поселке ходили самые дикие слухи, однако даже это, по мнению участкового, не бросало тени на ее светлый образ — известное дело, развлекся какой-нибудь приезжий, да и свинтил обратно в город, к законной супруге под крыло. Кроме того, Иринушка была из тех редких женщин, кому беременность к лицу. Походка ее приобрела величавую плавность, глаза будто бы стали сиять неким внутренним спокойным светом. В общем, рад был Костя ее видеть, что уж там.

— Вечер добрый! Какими судьбами… в такой час? — поинтересовался он, помогая учительнице скинуть куртку. «И куда она таскается в такую погоду и такой час, беременная, неужто больше некого было ко мне послать?»

— Вы извините, я… не сказать, чтоб по делу, — забормотала та, опустив глаза. — Там вьюга такая… а мне мерещится, блазнится все, точно ходит кто-то под окнами… страшно одной. А у вас свет горел…

— Ничего-ничего, — успокаивающе улыбнулся Костя. — Вы проходите, сейчас вот чаю сделаю… А что же, к вам никто не заходит, не помогает? Тяжело одной в таком положении.

— Да раньше… Ольга Митрофановна заходила, — поведала Иринушка, неловко кутаясь в вязаную шаль. — Из школы… а теперь вот как-то…

Пока участковый возился с чайником, она молчала, а потом сказала вдруг более решительно:

— Не водятся со мной теперь местные. Осуждают…

— Да за что осуждать-то? — искренне возмутился Миронов. Женщина виновато пожала плечами.

— За то, что на парня того… заявлять не стала, принуждать. А мне что, мне совестно, он молодой совсем, а тут такое ярмо на всю жизнь…

— Если совершеннолетний, за все должен отвечать! — решительно сказал Костя. Подозрения его, в общем-то, оправдывались. — Погодите. А почему заявлять-то? В смысле, алименты чтоб назначить, в судебном порядке?

— Да не… — Ирина замялась. — Просто он это… ну… согласия-то моего не спрашивал.

Отведенный взгляд и прикушенная невольно губа женщины рассказали милиционеру больше, чем слова.

— Нет, погодите! — Костя аж вскинулся. — Вас что, изнасиловали? И вы не заявили?!

— Вот, и вы туда же… — беспомощно прошептала учительница. Парень торопливо накрыл ее ладонь своей, успокаивая.

— Нет-нет, что вы, я не осуждаю, я… не понимаю просто.

— Он же молодой, — тихо стала объяснять Иринушка. — Горячий еще, гормоны играют… головой не подумал… А мне что, мне ребеночек в радость. Женихов как-то все равно не было…

— Но он же… был… жесток с вами? — Костя понял, что ужасно стесняется спрашивать подобное у этой тихой, почти святой в его глазах женщины. А ведь вроде бывал и на допросах, и на задержаниях, всякого насмотрелся и наслушался.

— Ну, как… да не очень… — учительница тоже смутилась, затеребила подол длинной юбки. — Я отлежалась, пару деньков всего, да и на работу пошла…

«Пару деньков отлежалась. О, господи».

— Нет, так нельзя, — пробормотал Костя. — А если он еще на кого нападет? А если это маньяк будущий, личность, патологически склонная к насилию? Сейчас доказали вот — это врожденное, никак не перевоспитаешь…

— А я думаю, каждого перевоспитать можно, только терпение нужно для этого, — улыбнулась Ирина ангельской своей улыбкой. — Да и стыдно мне было с таким в милицию идти, если честно… прошлый-то участковый, что до вас был, знаете, он такой…. Нетактичный был человек.

— Да уж, наслышан, — мрачно кивнул Миронов.

— И потом, уехал-то паренек этот… Он тут на практике был, что ли, с археологами, копали черепки какие-то. Летом был, а в сентябре и уехал. Что его теперь искать-то…

Ситуация действительно была тупиковой — теперь, почти что через пять месяцев, факт изнасилования не докажешь. Разве что, когда ребенок родится, подать на установление отцовства…

— Да мне и не тяжело, в общем-то, — с улыбкой продолжила Ирина. — Вот только боязно… давеча пауки как из стен побегут, я уж кричу, на стул запрыгиваю, а вокруг и нет ничего… Врач говорит, бывает так от токсикоза, в голове мутится…

Костя про такие жесткие галлюцинации от токсикоза никогда не слышал, но экспертом себя в этой области не считал, так что промолчал.

— А к колодцу пойду — за мной будто из кустов глаза следят, — продолжала учительница. — И сегодня вот… все за окном что-то кажется.

— Вот что, вы тут и заночуйте, — решительно сказал Миронов. — Я вам на диване постелю.

— Ой, а вы как же? — всплеснула руками женщина, но видно было, что предложение ее обрадовало.

— А я… на стульях, — участковый смутился, но тут же нашел решение. — Три стула сдвину и лягу. И вообще, я могу и не спать, завтра выходной, отосплюсь… А вы ложитесь, поздно ведь уже.

Устроив гостью на диване, Костя потушил свет, чтоб ей не мешать, и уселся к выключенному служебному компьютеру, задумчиво постукивая пальцами по столешнице.

«Надо хоть врачу сказать, пусть медсестру какую к ней приставит, что ли… Все равно им тут делать нечего, целыми днями с бабками лясы точат. Валентин мужик неплохой, должен понять… Надо же… пауки ей мерещатся».

Участковый передернул плечами. Он, конечно, пауков не боялся, но вполне представлял, каково одинокой, слабой женщине сражаться со своими страхами. Чего уж там… и здоровым мужикам бывает страшно порой. Просто страшно повернуться и глянуть в темный угол… в котором что-то шевельнулось, будто быстрая тень промелькнула. Вот как сейчас, например.