Старый диван все так же скрипел и пугал редких гостей своими внезапными флуктуациями, а на полу Сашиной комнаты поселился старый, но добротный армейский спальник столь потрепанного вида, что невольно хотелось нацепить на него медаль «за заслуги перед Отечеством». Спальник притащил Игорь, потому что с диваном он находился в состоянии холодной войны, подозревая несчастный предмет мебели то в одержимости демонами, то в межпланетном шпионаже, и периодически угрожая сжечь его в очистительном огне.

Когда-то Саша наивно полагал, что роман с мужчиной, имеющим собственную шикарную квартиру, предполагает романтические встречи на территории этой квартиры. Но его начальник совершенно иррациональным образом находил нечто романтическое в сплетеньи жарких тел на полу задрипанной студенческой обители, на расстеленном армейском спальнике. Саша как-то иронически предположил вслух, что причиной тому — привычка к «военно-полевым романам», в походной обстановке, по-простому, на земле, и с деланной заботой предложил посадить в углу елку в кадке — чтоб Рогозину было привычнее.

«Надо же, — обрадовался майор, — какая из тебя язвительная зараза со временем вырастет, круче меня! Прикидывая твой потенциал, завидую заранее».

Саша затруднялся определить их отношения — был ли это союз ученика с учителем, любовников, друзей? Игорь презирал всяческую романтику, да и Саша, в общем-то, не понимал, зачем в их отношениях могут понадобиться «бабские штучки» вроде ужинов при свечах или цветов. У них была своя романтика — тренировки в спортзале, занятия йогой и кучей других увлекательнейших техник, вроде китайского ци-гун, и бесконечные разговоры, содержание которых свело бы с ума неподготовленного слушателя, не знакомого со спецификой работы Тринадцатого Отдела.

Игорь вовсе не был с ним строг — хотя, кажется, временами честно пытался. Сурово сдвигал брови и толкал речи о необходимости беспрекословного подчинения учителю, грозил наказанием и все такое прочее. Саша, разумеется, тут же его провоцировал, и майор принимался гоняться за ним по квартире, угрожая немедленно поймать и отшлепать. Конечно, ему всегда удавалось поймать парня и скрутить, но после нескольких чувствительных шлепков по заднице его посещали более конструктивные идеи, что можно проделать с этой задницей, и дисциплинарное взыскание Саше приходилось принимать в несколько другой форме. Он начинал даже подозревать, что Игоря немало заводят эти их полушутливые игры, и, в очередной раз услышав дежурную угрозу порки, вытянул из рюкзака книгу с завлекательным названием «Сексуальные девиации» — да, и такое проходят на втором курсе психфака — и процитировал абзац про то, что ежели индивида одолевают садомазохистские фантазии, то надо их признать и внятно обсудить с партнером, а не искать им фальшивых оправданий в реальной жизни, ибо это приводит к деформации отношений. На что ему было сказано, что если он продолжит грубить старшим и «ругаться непонятными словами», то непременно получит по жопе тапком. «Безнадежный случай», — вздохнул будущий психолог и отметил что-то на полях книги красным карандашом.

Новый Год Саша впервые в жизни встречал не с семьей… то есть, не с родителями. Потому что сотрудники, кажется, вполне способны были стать ему новой семьей. Отмечали они в этот раз на базе «Ящеров» — Саша впервые увидел, где обитает их «отряд силового реагирования», но больше всего на базе его поразила невообразимых размеров голубая ель посреди комнаты, которую эти юмористы украсили гранатами и пулеметными лентами.

А на «каникулах» он довольно часто ночевал у Игоря, что было, в общем-то, редкостью. Саша понял, почему тот вольно или невольно стремился перенести их встречи куда-нибудь еще — дома его все время доставали какими-то срочными звонками, документами по факсу и прочим в том же духе. Номер мобильного, очевидно, был известен гораздо меньшему числу людей — туда звонили все же не так часто. Дома же… Особенно не нравились Саше ночные звонки, часа этак в три ночи. Потому что ночью мог позвонить, например, Руслан. Была у него такая привычка, как выяснилось. Они с Рогозиным подолгу обсуждали что-то малопонятное на повышенных тонах, а потом Игорь становился неразговорчивым и на попытки расспросов отвечал довольно грубо. Первый раз, столкнувшись с этим, Саша хотел было обидеться, ушел демонстративно на кухню и там закрылся. А потом подумал и заварил чаю, вернулся в комнату с кружками и уселся возле Игоря, молча прижавшись к его плечу.

«Вы понимаете, какая штука, — объяснял он потом Алисе. — Сцены ревности, обиды — это способ вызвать в человеке чувство вины и, таким образом, им манипулировать. Я не хочу манипулировать. Лучше я просто буду рядом. Вот этот Руслан его выводит из себя, а я, вместо того чтоб сцены закатывать, лучше поддержу его. И кого он тогда выберет?»

«Ты невероятная умница, ты это знаешь? — отвечала Алиса одобрительно. — Обычно люди такие вещи лет в сорок осознают, не раньше… а то и вовсе не понимают».

Как-то так получилось, что Алиса была в курсе их отношений. Пожалуй, только она и была — если еще кто-то о чем-то и догадывался, то молчал как партизан. Что касается Алисы, молчать было просто не в ее характере, так что она однажды взяла и сообщила, мол, я вас вычислила, плохо шифруетесь, конспираторы хреновы! Саша сначала страшно смутился, а потом даже обрадовался — в конце концов, Алиса была большим экспертом по странностям Рогозина и порой могла дать весьма дельный совет.

Расправившись с последним экзаменом зимней сессии, Саша на радостях отправил шефу смску весьма фривольного содержания, суть которой сводилась к тому, что неплохо бы отметить сей факт и встретиться сегодня. Игорь примчался через час и первым делом возмущенно сообщил еще с порога, что нехорошо такие сообщения слать серьезным взрослым дядям в середине ответственных переговоров, потому что на переговорах ему мозги нужны, а кровь вся моментально в другие места устремляется. Закончилось все это весьма предсказуемым образом, а потом Игорь уткнулся в его плечо и уснул, сообщив предварительно, что ночь не спал и вообще страшно задолбался в последнее время. Саша тоже не выспался — кто же спит в последнюю ночь перед экзаменом? Так что в итоге они уснули в обнимку на том самом спальнике, на удивление мягком, как перина. А разбудил Сашу пару часов спустя звук, живо напомнивший ему предсмертные хрипы забиваемого борова. Открыв глаза, он сразу понял, откуда именно такая ассоциация — на пороге комнаты стояли его родители, и отец, раскрыв рот, как раз пытался что-то сказать, видимо, одновременно гневное и назидательное, однако выходило только бессмысленное хрипение и хрюканье.

— Ой, мам, пап, привет, — выдавил он и ткнул в бок Игоря, намекая, что неплохо было бы тому с него слезть.

Рогозин открыл глаза и мгновенно оценил обстановку. Судя по выражению его лица в первые секунды, ему как-то резко захотелось обратно в Чечню. Или, например, в Куалу-Лумпур, свергать фашистский режим в Малайзии. Или устанавливать, ежели такового на месте не обнаружится.

— Здравствуйте, — сказал он, одновременно поднимаясь, прикрываясь сдернутым с дивана покрывалом и натягивая на лицо приветливую улыбку.

— Это што такое? Ты… кто? — гневно возопил Сашин отец, наконец справившись с собственным речевым аппаратом.

— Я Игорь, приятно познакомиться, — сообщил майор все с той же обаятельной улыбкой. Бонд, Джеймс Бонд, ептыть… Саша тем временем стремительно впрыгивал в штаны, стараясь не смотреть на родителей. Игорь тоже потянулся было к штанам, но отец с неожиданным для своей внушительной комплекции проворством сгреб со стула висевший там костюм.

— Это мы сейчас еще р-разберемся! Я вот милицию вызову! — заявил он. Саша невольно хрюкнул от смеха, представив реакцию бедного инспектора Клюшко, ежели его сюда вызовут. И тут из пиджака Игоря вывалилось удостоверение, которое отец немедленно поднял и начал изучать. Физиономия его сначала покраснела еще сильнее, потом побледнела, потом пошла пятнами. Майор, наблюдавший за этими метаморфозами, удовлетворенно кивнул.