— Милостивый государь, не подумайте, что мной руководит расчет, который, наверно, движет множеством авантюристов, соблазненных вашей рекламой и обещанием ста тысяч вознаграждения…

Эти слова были произнесены тем сухим тоном, который должен был с первой же минуты обозначить твердые убеждения посетителя. Вильбруа поспешил уверить доктора, что у него не было подобной мысли. Тогда доктор принялся изучать лицо Вильбруа и наконец попросил объяснить ему, кто такая эта Нана Солейль, какие отношения связывали его с ней — одним словом, открыть ему все, ничего не утаивая. Вильбруа не колебался ни минуты. Он почувствовал потребность высказаться этому доброму, почтенному доктору… Говоря о Нане, Вильбруа разгорячился и вскрикнул:

— Я сумасшедший, но что делать?.. Я люблю ее… эту женщину, со всеми ее странностями и капризами… Она целиком и полностью завладела мною… и, сознаюсь вам, я до сих пор убежден, что она не могла добровольно меня покинуть… не знаю… будто внутренний голос подсказывает мне, что тут кроется какая-то тайна… преступление, может быть…

И, так как он остановился, отирая мокрый лоб, доктор попросил:

— Продолжайте, сударь.

Он вспомнил тот таинственный дом, и убеждение, что незнакомка была отравлена, еще сильнее окрепло в нем.

— Я не знаю, доктор, с какой целью вы задаете мне вопросы, но я почему-то доверяю вам и говорю с вами как с другом. Эта женщина любила меня, я в этом убежден. Ради меня она оставила эту беспорядочную жизнь, которая принесла ей определенную известность, порвала все связи с прошлым и…

— Все? — спросил доктор.

Вильбруа на минуту задумался:

— Я знаю, что она изредка принимала одного прежнего друга… на что просила у меня согласия, заверяя честью, что я не должен подозревать ее в чем-нибудь дурном или подвергать сомнению эти дружеские отношения…

— И вы, разумеется, поверили? — спросил, улыбаясь, Бонантейль.

— Да, поверил. Я вообще всегда верил ей и хотел лишь быть по-настоящему любимым… Впрочем, ее старшая горничная, вполне мне преданная, на мои расспросы отвечала, что между Наной и этим ее другом были только деловые отношения. Все говорили о скупости Наны, и я полагал, что исключительно финансовые операции…

— Связывали с ней этого молодого человека, — договорил доктор Бонантейль.

— Именно так… А разве я упоминал, что это был молодой человек?

— Нет, но ваше смущение как нельзя лучше доказывает, что я угадал.

— Да, вы правы, это был молодой человек…

— Я не спрашиваю у вас его имя, — перебил его доктор, — по крайней мере сейчас… Но что мне необходимо — так это его приметы.

Вильбруа вздрогнул и пристально посмотрел на доктора. В его голове мелькнула блестящая мысль. До сих пор Вильбруа об этом ни разу не подумал!

— Ответьте мне… — попросил доктор.

— Хорошо, — сказал Вильбруа, сделав над собой усилие. — Я видел его особенно часто в том обществе, которое посещало Нану Солейль… Ему двадцать пять лет, он высокого роста, широкоплечий, не лишен благородства в лице, но иногда, например во время игры, глаза его блестели страшным зловещим огнем, который является признаком сильных страстей…

Многие подробности были пустым звуком для доктора, видевшего молодого человека всего один раз, и то под маской, но в целом это описание настолько совпадало с поведением и внешностью таинственного незнакомца, что доктор внимательно выслушал Вильбруа до конца. Нужно заметить, что у доктора была удивительная способность подмечать все, даже самые незначительные особенности других людей; например, он с потрясающей правдоподобностью умел подражать голосу любого человека.

— Посмотрите на меня, — попросил доктор Вильбруа и, повернувшись к нему спиной, начал подражать походке и позам молодого человека в маске.

При виде этого необыкновенного сходства с оригиналом Вильбруа не смог скрыть изумления. Но, когда американец услышал, как доктор сказал: «Избавьте меня от объяснения причин, сблизивших эту даму и меня…» — он воскликнул:

— Губерт де Ружетер! Это он! Он!

— Заметьте, милостивый государь, — сказал доктор, вновь поворачиваясь лицом к Вильбруа, — я не спрашивал у вас его имя…

— Итак, это Ружетер! Этот негодяй! — закричал американец вне себя.

— Пожалуйста, успокойтесь, милостивый государь, прошу вас, иначе вы заставите меня пожалеть о том, что я продемонстрировал вам свое умение подражать…

— Ради бога! — прервал его Вильбруа, голос которого дрожал от волнения. — Ответьте только на один вопрос: видели вы ее?..

— Вот о чем я и хотел с вами поговорить… У вас, разумеется, есть ее портрет или простая фотография?

— Разумеется! Да! У меня целый альбом… вы увидите ее в профиль, в три четверти… это была ее мания — делать снимки…

С этими словами американец протянул руку к одному из ящиков письменного стола. Взяв альбом, он с трепещущим сердцем подал его доктору:

— Возьмите… откройте сами.

Бонантейль был слишком человеколюбив, чтобы не понять страданий этого господина. Взяв альбом, он отошел к окну и начал рассматривать карточки. Но, едва взглянув на первые две, он удивленно вскрикнул, после чего поспешно вынул из кармана номер иллюстрированной газеты, так поразившей его час тому назад. Тогда он вернулся к столу, вынул фотокарточки из альбома и аккуратно разложил на столе. Внимательно рассмотрев их и сличив с изображением в газете, Бонантейль воскликнул:

— Я был уверен… это не она!

— Не она? — растерянно повторил Вильбруа, следивший за доктором.

Не отвечая, доктор продолжал, как бы обращаясь к самому себе:

— Нет, это не она!.. Хотя как не ошибиться с первого взгляда?.. Почти никогда подобное сходство не встречается между людьми… но теперь я не сомневаюсь… Если этот снимок в газете еще мог ввести меня в заблуждение, то фотография не оставляет у меня сомнений: природа создала двух женщин по одному образцу, но их души наложили на лица различные отпечатки. Нет, это не то девственно ангельское личико, которое я видел там… — И, обращаясь к Вильбруа, доктор добавил: — Милостивый государь, клянусь вам честью, что женщина, которую я видел… да, я сознаюсь… которую я видел с господином Ружетером… не Нана Солейль…

— Но в таком случае для чего же вы приходили ко мне?

— Чтобы рассеять подозрение, появившееся у меня при виде этого снимка в газете… Теперь я убедился… никакого сомнения быть больше не может: та женщина не имеет ничего общего с этими фотографиями.

— Однако вы говорили о сходстве?..

— Да, и это сходство до того удивительно, что, рискуя своей репутацией и именем, я готов поклясться, что эти две женщины рождены одной матерью.

— Как! Вы полагаете?..

— Что господин Ружетер похитил одну женщину и что эта женщина, которую отравили неизвестным ядом, сестра Наны Солейль… Все это странно, невозможно, если хотите, но правду, однако, следует искать этим путем… и я ее найду.

И, оставив ошеломленного Вильбруа, доктор выбежал из комнаты.

Было восемь часов вечера. Вокзал железной дороги в Крейле тускло освещался несколькими газовыми рожками. Начальник станции медленно ходил по полотну дороги с сигарой в зубах, а его помощник сидел и просматривал иллюстрированную газету. Сторожа меланхолично возили тележки с багажом, каждый был занят своим делом. Газетчик длинным деревянным ножом торопливо складывал листы вечерней газеты, полученные им с поездом только что, в 7 часов 15 минут.

В буфете все было приготовлено, и блюда расставлены на столы. В залах путешественников не было. Изредка показывались желающие сесть в вагон на этой станции. Кассир спокойно сидел за решеткой оконца, покачиваясь из стороны в сторону. Но вдруг на дороге у вокзала послышался топот лошадей, скачущих галопом. Карета остановилась у подъезда. Дверца открылась. Из нее выскочила длинная фигура в желтоватом пальто, с крошечной шапкой на голове.

— Начальник станции? — спросил он у служащего.

— А что вам нужно?