Это вступление было столь неожиданным для Коша, что он отозвался не совсем твердым голосом:

— Прежде чем ответить на этот вопрос, мне хотелось бы узнать, по какому поводу я нахожусь здесь.

— Вы находитесь здесь потому, что убили старика Форже, проживавшего на бульваре Ланн.

Кош вздохнул с облегчением. До этой минуты он все время возвращался к своей первой мысли: «А что, если меня обвиняют в связи с каким-нибудь другим преступлением!» Поэтому он ответил с изумлением, слишком хорошо подготовленным, чтобы выглядеть натуральным:

— Однако это уже слишком! — И через мгновение прибавил: — Милостивый государь, при всем желании доставить вам удовольствие я не считаю возможным признать себя виновным в преступлении, которого не совершал.

— Я вернусь к своему первому вопросу; если вы на него ответите и докажете свою невиновность, я вас немедленно освобожу.

«Ловко подстроено, — подумал Кош. — Отличное начало для моей будущей статьи».

И, взвешивая каждое слово, он проговорил:

— Извините, господин судья, но вы, кажется, путаете роли: не я должен доказывать свою невиновность, а вы — мою виновность. Установив, таким образом, наши взаимные отношения, я согласен отвечать на все вопросы, которые вы пожелаете мне задать, но с условием, что они не будут затрагивать чести и спокойствия третьих лиц.

— Как оправдание это звучит довольно слабо. Вы хотите дать мне понять, что не можете говорить о некоторых вещах, без сомнения, о самых главных?

— Я ровно ничего не желаю дать вам понять. Я говорю лишь, что делаю две принципиальные оговорки; вы пожелали истолковать вторую из них по-своему, я же напомню вам о первой, а именно о том, что буду отвечать только при известных условиях, как, например, в присутствии адвоката.

— Это вполне естественно, я и сам хотел предложить вам это. Выберите себе защитника, а пока мы отложим допрос.

— Но я, наоборот, настаиваю на том, чтобы мой допрос не откладывали. Если кто-нибудь может сходить в адвокатское бюро и привести мне оттуда первого попавшегося адвоката, я буду вполне удовлетворен. Будь я виновен, я бы постарался поручить свою защиту кому-нибудь из светил адвокатуры; невиновный, я хочу получить защитника по той простой причине, что закон требует этой маленькой формальности, а я глубоко уважаю закон.

Через несколько минут сторож вернулся в сопровождении молодого адвоката.

— Благодарю вас за помощь, — сказал ему Кош и добавил: — Теперь, господин судья, спрашивайте, я к вашим услугам.

— В таком случае я вернусь к своему первому вопросу: почему вы внезапно ушли из дома и почему вас нашли три дня назад в гостинице на улице Орлеан?

— Я ушел потому, что мне захотелось провести немного времени вне дома, а на улице Орлеан я ночевал потому, что случайно оказался возле этой гостиницы в такой час, когда было уже слишком поздно возвращаться в Париж.

— Откуда вы пришли?..

— Право, не помню!

— Ну, так я вам скажу. Вы пришли туда прямо из дома, с улицы де Дуэ.

— Как вы это узнали? — прошептал пораженный Кош.

— Не важно. Итак, вы были у себя в квартире, где сменили белье. Кроме того, вы искали запонку от рукава вечерней рубашки. Она могла вас сильно скомпрометировать. Запонки этой вы не нашли. Хотя найти ее было вовсе не трудно. Вот она. Узнаете ли вы ее?

— Да, — пробормотал Кош, не на шутку испуганный той быстротой и уверенностью, с которой его выследили и поймали.

— Объясните мне теперь, где вы потеряли другую.

— Я не знаю.

— Я от вас только и слышу: «Я не знаю, я не знаю!» Минуту назад вы говорили: «Вы должны доказать мою виновность, а не я — свою невиновность». Но всему есть предел. Я и на этот раз отвечу за вас: другую запонку вы потеряли в комнате, где был убит Форже…

— В этом нет ничего удивительного. Я вошел туда вместе с приставом. Запонка могла отстегнуться и упасть.

— Да. Но тогда вы были во фланелевой рубашке с обычными пуговицами. Так что ваше объяснение не подходит. К тому же принято, что если в один рукав вдевают запонку, то и в другой вдевают такую же. Между тем другая, как я уже вам сказал, осталась в рукаве вашей фрачной рубашки, из которого ваша служанка ее вынула.

— Я не могу объяснить себе…

— И я тоже, или нет, я слишком хорошо объясняю себе это…

— Как, и на основании такого пустого подозрения вы меня обвиняете? Послушайте, да ведь это невозможно…

— Пустое подозрение? Как вы скромны в выражениях! А я называю это уликой, и чрезвычайно серьезной. Но не беспокойтесь, это еще не все. Что вы скажете, например, относительно письма, забытого вами на месте преступления? Опять пустое подозрение, да?

— Никакого письма на месте преступления забыть я не мог по той простой причине, что был там, как я вам уже говорил, вместе с приставом и оставался не более трех минут…

— Прошу вас, подойдите, пожалуйста, сюда, — обратился судья к адвокату. — Взгляните на эти клочки бумаги. Сразу ничего не поймешь, но если их разложить в известном порядке, то мы увидим следующее: «Monsieur… ési… 22 … ue de… E. V.». Подставляя оторванные буквы, мы получим «Monsieur Onésime… 22, rue de… E. V.». Согласитесь, что ваше имя не столь распространенное, чтобы я не мог, в качестве предположения, поставить после него вашу фамилию, которой тут, правда, нет. Таким образом, я получаю: «Monsieur Onésime Coche, 22, rue de…»

— Нет и еще раз нет! Я протестую против такого способа делать выводы! Из нескольких разрозненных букв вы составили имя и, не задумываясь, прибавили к нему мою фамилию! Предположим даже, что это верно, но вы говорите «22, rue de…». Где же название улицы? Да я, наконец, никогда не жил в доме номер двадцать два! Если вам так хорошо известно, что я заходил к себе домой, то вы и это должны знать. Я требую, чтобы это было занесено в протокол.

Про себя же он думал: «Вот маленькая уловка, за которую ты поплатишься, когда я выйду из тюрьмы! Отличный материал для статьи».

— Ваш протест будет занесен в протокол, не беспокойтесь. Но вслед за ним мы поставим следующее маленькое примечание. Перевернем эти разрозненные клочки бумаги с несвязными буквами… Прочтем на этот раз полностью: «Inconnu au 22, voir au 16». Вы живете в доме номер шестнадцать, на улице де Дуэ. Это письмо, адресованное по ошибке в дом номер двадцать два, переслали вам оттуда, что уже не раз случалось с вашей корреспонденцией. Вы видите, утверждая, что письмо принадлежит вам, я не делаю фантастических выводов. Теперь, если вы хотите что-то возразить, я вас слушаю.

Кош опустил голову. Разрывая конверт, он совершенно забыл о справке, сделанной на обороте. Теперь он ясно понял, что судья уже составил свое мнение. Репортер ограничился словами:

— Я ничего не понимаю. Единственное, в чем я могу поклясться, так это в том, что я не виновен, что я не знал убитого и что вся моя прошлая жизнь доказывает мою непричастность.

— Может быть, — ответил судья, — но на сегодня довольно. Вам зачитают текст допроса, и, если хотите, вы можете его подписать.

Кош рассеянно прослушал протокол допроса и подписался под ним. Потом машинальным движением протянул руки сторожу, чтобы тот надел на него наручники, и вышел.

В коридоре адвокат обратился к нему:

— Завтра утром я приду к вам, нам с вами нужно о многом поговорить…

— Благодарю вас, — ответил Кош.

И он пошел вслед за сторожем по узким коридорам, ведущим к выходу. Оставшись один в камере, Онэсим погрузился в долгие, тяжелые размышления. Куда подевался предприимчивый журналист, острый на язык, смелый и изобретательный? Кош начинал раскаиваться в своей затее. Не то чтобы он боялся за исход дела — он знал, что одним словом может уничтожить все улики, — но он чувствовал, что вокруг него затягивается петля и что, попав пальцем в тиски судебной машины, ему придется сделать гигантское усилие, чтобы не оставить в ней всю руку! Он хотел посредством своей уловки смутить полицию, вынудить ее совершать ошибки, действовать неосторожно, а вместо этого оставил против себя такие улики, что самый непредубежденный человек не задумается сказать: «Он виновен!»