Вечером позвонила дочь. Она видела теленовости и хотела выразить соболезнование.

— Ты поедешь? Похоже, все будет очень пафосно.

Пфефферкорн ответил, что понятия не имеет, насколько пафосно все будет.

— Ну, папа. Ты же понял.

В трубке Пфефферкорн расслышал мужской голос.

— Ты не одна?

— Да это Пол.

— Какой Пол?

— Ну, пап. Ты его сто раз видел.

— Разве?

— Да.

— Наверное, старею.

— Перестань.

— Не успею запомнить имя твоего кавалера — глядь, уж новый.

— Папа. Прекрати.

— А что я?

— Неужели так трудно запомнить его имя?

— Что-то важное я запоминаю.

— Это важное. Мы женимся.

Пфефферкорн покачнулся, ухватился за стул, засопел.

— Было бы неплохо услышать «поздравляю».

— Милая… — сказал Пфефферкорн.

— Или хотя бы «люблю тебя».

— Просто меня огорошило, что моя единственная дочь выходит за человека, которого я в глаза не видел…

— Вы не раз встречались.

— …и чье имя с трудом вспоминаю.

— Папа, хватит. Терпеть не могу, когда ты такой.

— Какой?

— Прикидываешься маразматиком. Ничего смешного, это важно.

Пфефферкорн прокашлялся.

— Ладно, милая, извини.

— Теперь можешь за меня порадоваться?

— Конечно, я рад, милая. Мазел тов.[1]

— Ну то-то же. — Дочь шмыгнула носом. — Хорошо бы нам вместе поужинать. Чтоб ты получше узнал Пола.

— Ладно. Завтра?

— Не пойдет. Пол допоздна работает.

— А чем… — Пфефферкорн замялся. — Напомни, чем он занимается?

— Он бухгалтер. Пятница сгодится?

Вечера Пфефферкорн отдавал чтению и ничему другому.

— Вполне.

— Я закажу столик. Еще позвоню.

— Хорошо. Э-э… милая? Поздравляю.

— Спасибо. До пятницы.

Положив трубку, Пфефферкорн взглянул на фотографию дочери, стоявшую на письменном столе. Поразительное сходство с бывшей женой. Многие это отмечали, что всегда вызывало досаду. Мысль, что дочь принадлежит не только ему, казалась ядовитой насмешкой. Ведь именно он ее воспитал, после того как жена бросила их, а позже умерла. Теперь он осознал, что был чрезмерно ревнив и вдобавок глуп. Дочь была ничьей, она принадлежала только себе и предпочла отдаться бухгалтеру.

Пол скомкал свой монолог о достоинствах ежегодной ренты и, извинившись, отбыл в туалет.

— Я так рада нашей встрече, — сказала дочь.

— Я тоже, — ответил Пфефферкорн.

В ресторанах он не обедал и впредь не собирался. Начать с того, что здесь похабно высокие цены, несоизмеримые с величиной порций. Пфефферкорн долго изучал меню, тщетно выискивая блюдо без загадочных ингредиентов. Потом смутил дочь тем, что устроил официанту допрос об особенностях какой-то рыбы. С объяснениями влез Пол: мол, с недавних пор эта рыба весьма популярна благодаря своей жизнестойкости. Пфефферкорн заказал стейк из вырезки. Подали нечто в форме ленты Мёбиуса.

— Что хороню в здешних десертах, — сказала дочь, — они не сладкие.

— Разве сладкому не полагается быть сладким?

— Уф, папа. Ты же понял.

— Ей-богу, нет.

— Не чрезмерно сладкие.

— А-а…

Дочь отложила десертное меню.

— Как ты?

— Превосходно.

— Переживаешь?

— В смысле, из-за Билла? Нет, ничего.

Дочь взяла его за руку:

— Искренне сочувствую.

Пфефферкорн пожал плечами:

— В моем возрасте все иначе.

— Ты вовсе не старый.

— Да нет, я к тому, что в какой-то момент осознаешь — большая часть жизни позади.

— Давай не будем об этом.

— Давай не будем.

— Это угнетает, — сказала она. — А мы вроде как празднуем мою помолвку.

Так ведь сама ж начала, разве нет?

— Ты права. Извини.

Дочь откинулась на стуле и скрестила руки.

— Милая. Пожалуйста, не плачь.

— Я не плачу. — Она отерла глаза.

— Я не хотел.

— Знаю. — Дочь опять взяла его руку. — Значит, Пол тебе нравится.

— Я покорен, — солгал Пфефферкорн.

Дочь улыбнулась.

— Не знаю, что вы решили насчет свадьбы, — сказал он, — но я бы хотел внести свою лепту.

— Ой, пап. Очень мило, но это лишнее. Уже обо всем позаботились.

— Прошу тебя. Ты моя дочь. Могу я поучаствовать?

— Родные Пола уже сказали, что помогут.

— Я тоже хочу помочь.

Дочь поморщилась:

— Но… все уже сделано, правда.

Отказывает из жалости, понял Пфефферкорн.

Оба знали, что у него нет денег на свадьбу. Интересно, что подразумевало его желание «поучаствовать»? Что он может? Парковать машины гостей? Отказ дочери и собственная беспомощность были унизительны. Пфефферкорн вперил взгляд в сцепленные пальцы. Повисло молчание.

Дочь оказалась права: десерт даже отдаленно не был сладок. Текстурой и вкусом пончики, заказанные Пфефферкорном, напоминали спрессованный песок. Пфефферкорн попытался оплатить трапезу, но Пол на пути из туалета уже дал официанту свою кредитку.

В аэропорту повсюду — на стеллажах и витринах книжных киосков — красовались романы Уильяма де Валле. Через каждые десять ярдов маячили картонные постаменты, увенчанные большой фотографией Билла с суперобложки: знаменитый писатель в плаще позировал на фоне темных облетевших деревьев. Приехав за час до рейса, Пфефферкорн разглядывал портрет. «Воистину Уильям де Валле», — подумал он.

— Позвольте, — сказали у него за спиной.

Пфефферкорн посторонился, пропуская человека к книжному прилавку.

Все тридцать лет Билл неизменно присылал ему подписанные экземпляры своих романов. Поначалу Пфефферкорн был рад за друга и горд тем, что его выделяют среди прочих, дабы отпраздновать успех. Но потом успех этот все прирастал, а Пфефферкорн все очевиднее пребывал в застое, и подобные дары стали казаться издевкой. Пфефферкорн уже давно не читал книг Билла — триллеры он не любил, — а в последние годы нераспечатанные бандероли отправлял прямиком на помойку. Постепенно он избавился и от прежних подношений. Выпущенные маленькими тиражами, первые издания ранних произведений Уильяма де Валле, который еще не успел стать признанным автором, нынче стоили хороших денег. Пфефферкорн не желал барышничать и подаренные книги отдавал в местную библиотеку или тайком запихивал в сумки пассажиров автобуса.

Разглядывая кричащую витрину, он решил, что слегка задолжал старому другу. Пфефферкорн купил роман в твердом переплете, добрался до зоны вылета и уселся читать.

Тридцать третья книга из цикла о спецагенте Ричарде (Дике) Стэппе представляла блестящего неуязвимого героя, некогда работавшего на загадочно безымянную правительственную структуру, единственное назначение которой было, судя по всему, в том, чтобы поставлять сюжеты для триллеров. Пфефферкорн легко вычислил схему. Стэпп, вроде бы удалившийся от дел, оказывается втянут в коварный заговор, умышляющий отдельно либо разом политическое убийство, теракт, похищение ребенка или кражу чрезвычайно секретных документов, обнародование коих способно привести к полномасштабной ядерной стычке. Как обычно, герой влезает в историю, сам того не желая. Я по горло сыт этой дрянью, охотно декларирует он. «Разве в реальной жизни кто-нибудь декларирует? — думал Пфефферкорн. — И потом, кто заявляет, восклицает, вставляет, воркует, подхватывает, замечает, взвизгивает или скрежещет? Люди просто говорят, вот и все.

Кто тяжело вздыхает? Или страстно Кто борется с неудержимыми?» В раздражении Пфефферкорн пару раз захлопнул книгу. Угодив (погрузившись, впутавшись, влипнув) в водоворот (омут, сеть, паутину) обмана (предательства, лжи, интриг), Стэпп понимает, что тайна, которую он должен разгадать, — лишь верхушка айсберга. Под водной толщей закипает еще большая интрига, окутанная призраками неблаговидного прошлого героя, что повлияет на его личную жизнь. То и дело кошмар: его обвиняют в преступлении, которого он не совершал. Беспрестанно грозит опасность его сыну-наркоману, с которым нет понимания, ибо Стэппу, скверному отцу, было недосуг погонять с парнем мяч или сходить на школьный спектакль — он вечно спасал свободный мир. Затянутые диалоги, в основном состряпанные из наводящих вопросов, создают запутанную предысторию. Поезда и самолеты не выбиваются из расписания и всегда точно прибывают в пункт назначения, что позволяет герою в невероятно короткий срок покрывать громадные расстояния. Сутками без сна и пищи, он, однако же, в полной боевой готовности, когда знойная красотка раскрывает ему объятия. Попав в ловушку, он вынужден полагаться лишь на собственную изворотливость. Друг оказывается заклятым врагом, и наоборот. Поначалу вроде бы мелкое событие или незначительная деталь вдруг приобретает решающую роль. Наконец, герой должен сделать почти невозможный выбор, зачастую связанный с красоткой. И он его делает — ценой величайшей жертвы. Тело героя несокрушимо, но душа вся в шрамах. Либо женщина его предает, либо он ее бросает, дабы не подвергать опасности. Ты словно мотылек, — прошепчет он. — Летишь на огонь, который тебя погубит. Затем быстро сводятся концы с концами: в полном пренебрежении логикой и процессуальными нормами наступает торжество справедливости. В конце романа оклеветанный Стэпп, чей подвиг навсегда останется безвестен, опять в бегах, за ним гонятся его собственные демоны.