— Позвони ей.

— И что сказать?

— Поблагодари за приятную встречу. Скажи, хочешь снова ее повидать.

Пфефферкорн вздохнул:

— Милая…

— Ну, папа. Я же не дура.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Тебе на пользу.

— Что?

— Если у тебя кто-то будет.

Нечто подобное она уже говорила, когда подростком зачитывалась викторианскими романами.

— Извини, надо бежать, — сказал Пфефферкорн.

— Ну почему ты такой упрямый?

— Хочу успеть в магазин, пока не закрылся.

— Папа…

— Я перезвоню.

Шагая под моросящим дождем, Пфефферкорн восхитился тем, как быстро дочь его раскусила. Как они, бабы, умудряются? Прям ясновидящие. Интересно, нельзя ли из этого состряпать роман?

С пластиковой корзинкой на локте он шел меж стеллажей, рассеянно собирая холостяцкий провиант: молоко, крупы, лапша быстрого приготовления. По дороге к кассе увидел цветочный отдел, и его осенило. Знак, теплая дружеская рука — только это и нужно, верно? Если б Карлотта хотела с ним поговорить, сама бы позвонила. Но лучше не надо. Неизвестно, сумеет ли он сохранить спокойствие. Рано или поздно пропажа рукописи обнаружится, а готового объяснения нет. Он сам себя не понимал. Почему именно он украл неоконченный роман? Ведь своих навалом. Хотя, конечно, он не знал, что работа не завершена. Думал, героя ждет благополучный финал. И потом, он же хотел просто дочитать. Да? Но зачем же брать всю рукопись? Взял бы последние семьдесят страниц. О чем думал-то? Конечно, во всем виноваты усталость, стресс, печаль, дурман соития. Ничего я не крал, говорил он себе, взял на время и при первой возможности верну. Тогда почему не оставил записку? И зачем положил титульную страницу на стопку чистой бумаги, чтобы никто не заметил пропажу? Ничего себе, безвинный.

Дома он разобрал покупки. Пфефферкорн старался не смотреть на сумку под столом, из которой будто исходило сияние украденной рукописи. Чтобы заглушить угрызения совести, Пфефферкорн спрятал сумку в глубь гардероба.

Цветочный сайт предлагал сопроводить букет карточкой, только ни одна не подошла. Куцые «Утрата», «Благодарность», «Любовь», «Извинение» не охватывали всю сложность обстоятельств. В конце концов Пфефферкорн выбрал «Просто так».

— Они чудесные, Артур. Спасибо. Поставила возле кровати.

— Прекрасно, — сказал он.

— Я так рада, что ты остался.

— Я тоже.

— Но… ты ни о чем не жалеешь, нет?.. Не надо, — сказала она, будто услышав утвердительный ответ. — Если уж из всего этого извлечь урок, то лишь один: жизнь бесценна. Ведь завтра можем выйти из дома и попасть под автобус.

— Было бы жутким невезением.

— Вот-вот. Я к тому, что мы уже не так молоды, чтобы мешкать. Билл всегда говорил: будь счастлива сейчас. Вот чего я хочу.

— Само собой.

— Тебя тоже касается, Артур.

— Я счастлив, — сказал он.

— Тогда будь счастливее.

— Во всем хороша умеренность, — сказал он.

— Ты смешной. Когда увидимся?

— Приезжай в любое время, — сказал Пфефферкорн и тотчас об этом пожалел. В его квартиру не пригласишь никакую женщину, не говоря уж о Карлотте. — Рядом есть неплохой отель.

— Ничего себе! Отель? И потом, я терпеть не могу самолеты, они так сушат. Нет, лучше вот что: при первой возможности ты приедешь. И не спорь, пожалуйста.

— Э-э…

— Знаю, дорога длинная.

— У меня работа, — сказал он.

— Подумаешь!

Пфефферкорна разозлило ее нежелание понять, что большинство людей не могут манкировать службой.

— Все не так просто, — сказал он.

— А что такого?

— Знаешь, сколько стоит билет в оба конца?

Карлотта расхохоталась:

— Так в этом все дело? Дурачок! Я оплачу дорогу.

Пфефферкорн силился заглушить стыд и злость, порожденные четким отзвуком давнего разговора с Биллом.

— Исключено, — сказал он.

— Пожалуйста, Артур, к чему эта гордость.

Повисло долгое молчание.

— Я сказала что-то не то?

— Нет.

— Ты обиделся.

— Все нормально.

— Прости.

— Все в порядке, Карлотта.

— Ты же понимаешь, что я хотела сказать.

— Понимаю.

— Я хочу счастья. Для нас обоих. Больше ничего.

Вновь молчание.

— Позвони, когда сможешь, — сказала она.

— Хорошо.

— И пожалуйста, не сердись.

— Я не сержусь.

— Ладно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Еще раз спасибо за цветы.

— Не за что.

— Они вправду чудесные.

— Я рад.

Пфефферкорн подумал, что надо было выбрать букет подороже.

Многолетний опыт позволил Пфефферкорну создать точную классификацию студентов-сочинителей. Тип первый: нервная хрупкая девица, чьи произведения, по сути, публичные дневники. Обычные темы — пробуждение сексуальности, нарушение диеты, душераздирающие отношения и самоубийство. Тип второй: идеолог, кому литература служит трибуной. Недавно он вернулся из стран третьего мира, где весь семестр рыл колодцы или наблюдал за жульническими выборами, и теперь полон решимости дать голос безгласным. Третий тип, поборник жанра, подразделялся на подтипы: научно-фантастический хоббит, нуарист и так далее. И наконец, литературный честолюбец — саркастический, начитанный и склонный к цитированию сухарь, чье наигранное снисходительное спокойствие временами (но весьма зрелищно) вдребезги разлеталось от взрыва затаенной вульгарности. Некогда и Пфефферкорн являл собой этот тип.

Как правило, к трем последним типам относились особи мужского пола, однако неодолимое численное превосходство первого типа способствовало тому, что на курсе Пфефферкорна преобладали дамы.

Разумеется, существовал и пятый тип, столь редкий, что не имел собственной категории, но естественно обессмысливал всю классификацию: настоящий писатель. За все годы Пфефферкорн лишь трижды столкнулся с его представителями. Один издал два романа и подался в юристы. Другой разбогател на телесценариях. В маленьком колледже на Среднем Западе третья преподавала литературное творчество. Пару раз в год Пфефферкорн обменивался с ней письмами. Связь с двумя другими была утеряна.

Кадровые педагоги любили повторять, что смысл их жизни в подобных редких птицах, но Пфефферкорн считал это непростительным чванством. Результаты обучения основной массы студентов, стада посредственностей, были весьма сомнительны. Талант не нуждается в школе. Учителя любят одаренных учеников, потому что на их фоне сами выглядят хорошо, не прилагая к тому никаких усилий.

Через неделю после возвращения из Калифорнии Пфефферкорн сидел в аудитории, где проводил семинар с десятком бездарей. В обсуждении он не участвовал, но лишь кивал и ободряюще улыбался хрупкой девице, чье творение препарировали. Критика набирала злобности, и автор пряталась в свой безразмерный свитер со значком СВОБОДУ ЗАПАДНОЙ ЗЛАБИИ, точно черепаха в панцирь: засунула ладони в рукава, потом натянула подол на колени, поднятые к груди. В иное время Пфефферкорн ее защитил бы, но сейчас был поглощен собственными тревогами. Прокручивая в голове телефонный разговор, он выискивал намек, что Карлотта знает о его поступке. Намека не нашлось, однако вполне возможно, что она уже заглянула в рабочий домик. Больше не звонит. Что означает ее молчание? Ярость? Сомнение? Замешательство? Кто знает. И чего он с ходу оскорбился ее предложением оплатить дорогу? Ведь и впрямь по ней скучает. Но с другой стороны, если он не так молод, чтобы мешкать, то уж определенно слишком стар для роли альфонса. Унизительно одно то, что приходится уговаривать себя вспомнить об остатках достоинства.

Пфефферкорн выждал неделю. Телефон молчал. Пфефферкорн проводил занятия. Возвращался домой. Слушал дочкины рассказы о нескончаемых поисках места свадьбы. Прошла еще неделя. Пфефферкорн старался не заглядывать в гардероб. Он читал газеты. Уильяма де Валле уже не вспоминали. В экономике наметился спад. Бензин дорожал. Обстановка в Злабской долине накалялась, в приграничных районах постреливали. Все это Пфефферкорна не трогало. Мысли его занимало нечто важнее дрязг за тридевять земель. Он заглянул в файл, где хранились идеи романов. Все они протухли. Минул целый месяц, Карлотта не звонила. Может, уже спалила ту бумажную стопку, не заглянув в нее? Или забыла о ней вообще. Вдруг Карлотта нарочно оставила рукопись? Что, если это была проверка, которую он не выдержал? Или текст предназначался ему в подарок и все страхи безосновательны? Пфефферкорн достал из шкафа сумку, аккуратно выложил рукопись на стол. Долго разглядывал толстую бумажную пачку. А ведь все это время он знал, что собирается сделать, да? Конечно, угрызения совести еще остались. Нужно над собой поработать, поспорить, убедить себя. Присев на край кровати, он раздумывал над словами Карлотты «будь счастлив сейчас», в которых расслышал прощение, затем разрешение и, наконец, приказ. Время оправданий закончилось. Настало время действий.