— Смотрите-ка, заговорила! — усмехнулась Реджис, лежа точно в такой же кровати в другом конце комнаты.

Агнес только улыбнулась в ответ, натянув покрывало до подбородка. С верхней койки на нее упал плюшевый медвежонок, свесилась перевернутая голова Сесилии.

— И во вторник говорила, — добавила она, повернув голову, чтобы видеть Реджис, потряхивая над Агнес темными кудряшками. — Вчера, когда мама читала папино письмо…

— Это не считается, — заметила Реджис. — Мы все были в шоке.

— Мама не все прочитала, — сказала Агнес. — Видели?

— Я видела, — подтвердила Сесилия. — К чему теперь секреты, раз он возвращается?

Воцарившееся молчание вновь нарушила Агнес.

— Приедет домой к твоей свадьбе?

— Так в письме написано.

— Если мама позволит, — вставила Агнес.

— Конечно, позволит.

— Ты никогда не думаешь о том, что он сделал? — спросила Сесилия.

— Питер тоже все время об этом спрашивает, — проворчала Реджис.

— Не думаешь?

— Мы все об этом думаем, — сказала Агнес, зная, что сестра относится к делу иначе: все они были в Ирландии, но одна она была рядом с отцом, видела драку, может быть, чувствовала на своей щеке жаркое дыхание Грега Уайта.

— Я не думаю, — упрямо повторила Реджис. — Почти ничего не помню. Все произошло очень быстро.

— Во сне видишь, — настаивала Агнес. — Вскакиваешь и кричишь…

Реджис быстро затрясла головой и махнула рукой, чтобы сестра замолчала. Невозможно говорить об этом. Во время следствия она пережила тяжелую травму, лечилась в больнице Святого Финана от шока. А когда оправилась настолько, чтобы дать показания, отец признал себя виновным, и ее в суд не вызвали.

— …и кричишь: «Помоги, помоги, помоги»… — продолжала Сес. — Иногда что-то еще говоришь, да я не разберу.

Реджис молчала.

Агнес знала: во сне она видит отца в тюрьме, зарешеченное окно, за которым не видно неба. То, о чем Реджис не в силах думать днем, преследует ее во сне. Иногда Агнес чувствует такую близость с сестрой, что верит, будто их сны сливаются, они идут одной дорогой, чтобы побыть во сне с отцом, раз это невозможно в реальной жизни.

— Какой он будет, когда приедет? — спросила Сес.

— Не знаю, — ответила Реджис. — Даже не знаю, заговорит ли со мной.

— Ох, Боже, — вздохнула Агнес. Она тоже виновата. Могла не выпускать Реджис из дома. Глядя в тот день, как сестра натягивает дождевик, жестом приказывая ничего не говорить матери, Агнес чувствовала ледяные мурашки на коже. У нее было предчувствие — не собственно смерти, а чего-то ужасного. Иногда являются видения, вспыхивает прозрение, намек на картину… В тот день она схватила Реджис за руку, попросив: «Не ходи. Папа через минуту вернется». Сестра вырвала руку: «Я должна идти». Слово «должна» прозвучало столь же решительно и напряженно, как стремление Агнес ее удержать. Поэтому она отпустила сестру, после чего их семья развалилась, и Реджис по-прежнему все это прячет в душе.

— Агнес, — сказала она теперь, — мы все должны прояснить до папиного приезда. Не вини себя за мой поступок.

— Но ведь я знала, — возразила Агнес.

— Она знала, что будет, — пояснила Сес. — У нее такой дар.

Агнес хотелось бы не обладать таким даром, но Сес права. Она — иногда, не всегда, — что-то видит и чувствует, нельзя отрицать. Однажды ей приснилось, что мать завтра пойдет собирать для них чернику — и точно. В другом сне Реджис среди ночи споткнулась по пути в ванную, свалив с полки снимок в рамке — и точно. Стекло разбилось, она упала на осколки. Агнес взглянула на белый шрам в виде полумесяца, гладкий, блестящий, прямо под левой коленной чашечкой Реджис. Порой ее посещает пугающее предвидение.

— Давайте говорить реально, оставим фантастику, — сказала Реджис. — Надо с этим покончить, чтобы не расстраивать папу.

— Согласна, — кивнула Агнес.

— Какой он? — задумчиво спросила Сес. — Иногда его трудно вспомнить. Он будет рад нас видеть? Они с мамой опять будут счастливы? Можешь сказать, Агнес?

— Нет, — ответила Агнес, крепко держа себя в руках, желая, чтобы отец не представал перед ней всегда в одном и том же виде, старающимся разглядеть сквозь решетку клочок серебристо-голубого неба, со сжавшимися в узел мышцами, мечущимся, как лев в зоопарке, с обливающимся кровью сердцем оттого, что семья забыла его.

— Можешь, только не хочешь, — заметила Сес.

Агнес опустила голову. В Ирландии все остальные влюбились в берега, каменные стены и пабы. А она влюбилась в сказочные форты, в круги из каменных столбов. Влюбилась в каждый ирландский город, название которого начинается на «лис» — это означает, что там жили феи.

— Хватит, Сес, отстань от нее, — сказала Реджис. — Агнес знает не больше, чем мы. Подождем, увидим.

Но она знала. Сама не понимала, что это — второе зрение или простой здравый смысл. Только видела, что все не так. Как такое могло случиться? Ее отец убил человека…

— Ты о нем когда-нибудь думаешь? — тихо спросила она.

— О папе? Конечно, — ответила Реджис.

— Не только о папе, — добавила Агнес, чувствуя в горле какой-то рыболовный крючок. — Я имею в виду Грега.

— Она имеет в виду Грега Уайта, — пояснила Сес, как будто одно имя ничего не сказало бы сестре.

— Нет, если это от меня зависит, — выдавила Реджис сквозь зубы, стиснутые так крепко, что слова просвистели. — И вам не советую. Он пытался убить меня и папу, папа из-за него оказался в тюрьме.

— Мне просто интересно, — сказала Агнес, — кем он был и зачем это делал…

— Мама говорила, что он был бродягой, — напомнила Сес таким тоном, словно ничего хуже нет на всем белом свете, и бродяга — все равно, что дьявол. — Злился на весь мир, возненавидел папину скульптуру, потому что ее венчал крест.

Агнес это знала и огорчалась. Зачем люди делают подобные вещи?

— Я просто хочу… — начала она.

— Ты просто хочешь, чтобы воцарился мир во всем мире, настало всеобщее счастье, все стали бы добрыми и благородными, — перебила Реджис, спрыгнула с кровати, схватила Агнес за руки. Сестры взглянули друг другу в глаза, Реджис крепко, но ласково встряхнула Агнес, поцеловала в лоб от всей души. — Сведешь себя с ума, желая того, что тебе не подвластно.

— Но… — пробормотала Агнес.

— Поэтому должна искать свое счастье, — продолжала Реджис, по-прежнему держа ее за руки, глядя в глаза сестры пылающим взглядом. — Хватит бегать по стенам, Агнес, и бросаться в воду… Неужели ты думаешь, будто когда-нибудь сможешь ходить по воде? Не сможешь. И перестань раздумывать о Грегори Уайте. Перестань думать о папе в тюрьме, потому что он оттуда вышел. Понятно?

— Я слышала, что мама прочла нам не все письмо, — сказала Агнес.

— Ну и что? В чем ты сомневаешься?

— Она говорит, что мама не все прочитала, — объяснила Сес. — Наверно, гадает, что там еще сказано.

— Перестаньте гадать, — приказала Реджис. — Сейчас лето. Разве не знаете, что мы сами должны ковать свое счастье?

— И поэтому ты влюбилась? — спросила Агнес.

— Я влюбилась потому, что встретила Питера, — ответила Реджис. — И решилась. Пусть другие стараются «обезопаситься», дождаться диплома, не волновать родителей. Я люблю его, вот и все.

— Любишь за то, что он помогает забыть…

Реджис яростно затрясла головой.

— Замолчи. У нас настоящая, искренняя любовь. Ты считаешь ее опьянением, наркотическим одурением, которое позволяет что-то забыть. Могу поклясться, Агнес, тебе подойдет лишь святой или ангел. А мне — только Питер.

Сестры пристально смотрели друг на друга. Они так давно вместе, столько пережили. Агнес не помнит ни одного дня своей жизни без Реджис — она всегда рядом. Агнес родилась через пять дней после того, как Реджис исполнилось два года. Девушки молчали.

— Пора заняться делами, — сказала Реджис. — Мне надо идти.

— Какими делами? — уточнила Агнес. — Мороженым или книжками?

— Нынче утром книжками, — подтвердила Реджис. — Пыльными томами в библиотеке тети Берни.