Глаза матери потемнели, словно старшая дочка задела чувствительный нерв.

— Утром пришла сестра Юлия с помидорами и базиликом, — продолжала Реджис, — и я пробовала угадать, сколько ей лет. Двадцать, максимум, двадцать один, чистая, благочинная в белых одеждах. Я смотрела ей в лицо и думала об Агнес. О своей святой любимой сестре, которая чуть не погибла в поисках чуда.

— Что ты хочешь сказать?

— Шутишь, мама? Не понимаешь? Агнес жаждет, чтобы ей явилось видение, как тете Берни. Верит, что нашу семью сведет вместе только Божественное вмешательство. Мы хотим, чтобы папа вернулся домой.

— Ох, Реджис…

— Мне известно одно: у нас с Питером не случится ничего подобного. Мы вечно будем вместе.

— Надеюсь, — сухо бросила мать, отчего Реджис пришла в ярость, в глубине души зная, что та думает иначе.

Она схватила ключи от машины и выбежала с кухни. Проезжая по длинной подъездной дорожке, смотрела на Академию, строго выдержанную в готическом стиле. Даже в яркий солнечный день крутом один камень, серый, темный, величественный. Шиферная крыша главного здания поблескивает сталью на жарком солнце. Шпиль капеллы темной иглой вонзается в небо. Монахини в черном, направляющиеся от монастыря к винограднику, напоминают тени. Хотя Реджис любит их, считая добрыми тетками, они вызывают у нее дрожь.

Она сказала, что отец вернул в мир краски. Но не в этот мир. Ей всегда нравилось жить здесь, но в данный момент тут темно, непонятно, обманчиво. Реджис промчалась мимо по пыльной дороге, проехала две с половиной мили от Академии до Хаббард-Пойнт. Остановилась перед железнодорожным шлагбаумом, сказала два слова охраннику, тот махнул, разрешая проехать, она дважды свернула налево.

Этот район Хаббард-Пойнт строился прямо на горном хребте, спускавшемся к проливу Лонг-Айленд. Коттеджи изящных пропорций, обшитые гонтом, с жалюзи леденцового цвета, стоят близко друг к другу в тени белых сосен и падубов, в окружении великолепных небольших садов, словно строители представляли их обитателей ближайшими друзьями.

Здесь живут счастливые семьи. По-соседски устраивают барбекю, пекут моллюсков, отмечают дни рождения. Дети дикими стаями гоняют на велосипедах, повизгивая только от удовольствия. Родители вместе ходят на пляж. Отцы стригут газоны, красят стены, одалживая друг у друга приставные лестницы, секаторы и прочее. Родители не расстаются, жизнь течет абсолютно нормально.

У Реджис пересохло во рту. Она везде чувствует себя чужой — дома с матерью, здесь, в Хаббард-Пойнт. Мать выросла на этом тихом безопасном берегу. Если ей нужно именно это, наверно, вообще не надо было уезжать отсюда.

Здесь впервые целуются подростки. Реджис знает, что до нее у Питера были подружки. С одной он позапрошлым летом обменивался любовными письмами. Она живет в Нью-Йорке. Недавно Реджис познакомилась с Алисией, признав ее самой шикарной в округе: она училась в одной школе с юными кинозвездами, однажды каталась на мотоцикле с Джошем Хартнетом. Ее отец, хирург, оперировал знаменитостей, играл когда-то в гольф с Дереком Джетером.

В худшие минуты Реджис гадала, зачем она нужна Питеру после такой девушки из Нью-Йорка. А когда спросила, он просто посмотрел на нее, как на полную идиотку, и объяснил:

— Затем, что я тебя люблю. Ты не такая, как все.

В желудке у нее что-то сжалось. Поэтому мать вышла за отца? Потому что он был не таким, как все? Реджис знает, что они с отцом во многом не такие, как все — мать права, это похоже на ходьбу по тонкому льду. Вдруг Питер, как мама, устанет от этого? Вдруг Реджис его замучит?

Но тут она вспомнила, с каким удовольствием он бегал под дождем и нырял в воду. Она видела в его глазах восторг, зная, что пробудила в его душе такую любовь и безумство, каких он себе даже не представлял.

Реджис довольно долго вела себя примерно, сдерживалась — не ныряла со скал, не лазила на шпиль, не плавала через пролив. Слишком долго уже была паинькой и теперь чувствовала, что вот-вот может что-нибудь выкинуть.

Она остановила машину у бровки тротуара и вышла. Услышав гремевшую в окнах верхнего этажа музыку, поняла, что Питер дома, набрала горсть гальки, бросила в стекло. В тот же миг заметила соседку, миссис Хили, которая стояла за своей живой изгородью, поливая сад. Они помахали друг другу, Реджис улыбнулась.

— Привет.

— Он у себя. — Миссис Хили кивнула на верхние окна. — Я просто… просто… — смущенно пробормотала Реджис.

— Просто думаешь, будто так романтичней, — заключила миссис Хили, улыбаясь все шире, отчего на ее щеках образовались ямочки. — Понятно.

Реджис кивнула, поежилась, смутилась. Задумалась, станет ли когда-нибудь такой, как миссис Хили в мужниной рубашке поверх бирюзового купальника, в шлепках, безмятежно поливающая квадратный метр ярких розовых петуний. Неужели ангст[21] — наследственный дар Салливанов?

— Реджис, — окликнул ее Питер, выскочив из задней двери.

Увидев его она испытала облегчение и чуть не заплакала. Высокий, загорелый, темноволосый, в меру мускулистый, он схватил ее в объятия, прижался губами к ее губам, и Реджис в его руках обмякла.

— В чем дело? Почему ты дрожишь?

— Просто очень рада тебя видеть, — вымолвила она, сдерживая слезы. — Даже не представляешь, какое безумие творится дома.

— По-моему, представляю, — возразил он. — Отец вернулся из тюрьмы.

Она дрогнула, сморщилась, как от пощечины. Заверила себя, что Питер это сказал не нарочно. Он еще не знает отца — никто не знает его, изгнанного с берега.

— Как вчера порыбачили? — спросила Реджис, стараясь вернуть беседу в нормальное русло.

— Выпили много пива, поймали много рыбы, отлично провели время.

Она схватила его за руку, желая из него вытянуть что-то — любовь, понимание, в чем отчаянно сейчас нуждалась. Бросилась бежать — он за ней — по тенистой Каввью-роуд, к эстакаде, где поезда шли вдоль узкой полоски частного пляжа. Под ярко сиявшим солнцем думала, что если удастся остаться вдвоем с Питером, наедине, то к ним вернется чувство, испытанное в волшебный дождливый день.

Взобравшись на берег, они увидели стаю птиц-песочников, вспорхнувших вдоль поднимавшейся приливной волны, и пошли рядом с рельсами мимо заливных болот, позолоченных илом, заросших высокой травой. Глядя вниз, Реджис видела голубоватых крабов, которые копошились на мелководье, прячась в мелкие норки. Перед высоким ржавым железнодорожным мостом сердце ее затрепетало. Мост тянулся над Дьявольской пучиной — речкой в скалистом ущелье с бешеными водоворотами и воронками, образующимися во время прилива.

— Когда следующий поезд? — нервно уточнил Питер.

— Хочешь, чтобы мы в него сели? — спросила она, стиснув его руку.

— Ходить по эстакаде опасно.

— В любом случае вместе погибнем, — сказала она, и он мрачно взглянул на нее.

Они приближались к самому опасному месту. Если поезд пройдет раньше, можно сбежать либо с одной стороны на берег, либо с другой в болото. Но если грохочущий локомотив появится прямо сейчас, останется только прыгать в Дьявольскую пучину. У Реджис колотилось сердце. Раньше она уже прыгала и теперь испытывала неудержимое, бешеное желание.

Питер, озираясь по сторонам и прислушиваясь, не стучат ли колеса, несся во весь опор по высокой узкой эстакаде. Реджис разочарованно наблюдала, желая внушить ему свой восторг. Старые перекладины между рельсами потрескались, сквозь трещины виднелся бурный поток. В Дьявольскую пучину не ныряют даже самые храбрые парни из Хаббард-Пойнт, которые в полночь пробираются по кошачьим тропкам по мосту над рекой Коннектикут, хватаясь, пока руки держат, за тросы, а потом прыгают на глубокую середину реки. Ей хотелось произвести на Питера впечатление, удивить его.

Однако она не решилась. Вскочила на гладкий гранитный валун, откуда они по каменному склону взобрались на вершину, поросшую соснами. Скала даже сейчас была усеяна сломанными ветками, с которых содрал кору сильный морской ветер. На самом пике среди вьющихся лоз и маленьких дубков была пещера индейского вождя. О ней почти никто не знал — отец показал ее миру на снимках. Реджис с Питером перебрались через склон и обнялись в пещере. Ее сердце билось сильно и часто. Питер остолбенел.