Нечего удивляться: очередным эволюционным виткам нескончаемой туфты и подлога нет конца. Отжившая фаза поклонения подделке заранее готовит и держит в рукаве сюрприз (голубя или кролика) следующей стадии очарованности несуществующим. На смену утратившим притягательность калейдоскопам бирюлек бойкий торговый пятачок выбрасывает россыпи свежей имитации. Дутых «идолов» сменяет парад клонов-воспреемников (отнюдь, разумеется, не антиподного свойства).

Как и раньше, к безобразным власть и деньги имущим стекались и приходили в услужение наделенные терпимой, а то и привлекательной внешностью рабы. Оператор приданной мне съемочной группы, не страхолюдный, а с прекрасной вьющейся шевелюрой и здоровым цветом кожи, с замечательно правильными чертами юного лица, искромсал себя опасной бритвой, чтоб быть допущенным в круг избранных и участвовать в осуществлении наших проделок. (Он быстро сообразил, что требуется!) Шрамы, однако, получились слишком ровные, чересчур картинные, даже приторные. Возомнившему о себе выскочке дали от ворот поворот. Смел лелеять наглость оказаться вровень с нами?! Он повел себя терпеливо, не отступился, не переметнулся к отребью талантливых (те его зазывали, суля поблажки и материальные блага). Значит, наши идеи окрыляли? Оказались насущными? Соответствовали запросам? Тут было о чем поразмышлять. Мог выбирать. Но ему нравилось оставаться среди таких, как мы. Нравились блицкриги в тыл врага, который не способен оказался нам противостоять.

Сколькие еще, подобно оператору-дальновидцу, вдохновлялись осознанием преимуществ нашей тактики и выигрышностью нашей стратегии и стекались под стяги Свободина — Гондольского! (Мог ли я не гордиться, что растиражированный иконостас корифеев, которым поклоняется толпа, включает и мою моську?) С нами было легче. Спокойнее. Элементарнее. Не чистить зубы, не одеваться в свежее. Не надрываться и не потеть, а если потеть, то потом не мыться. Не прыгать выше головы, не толкать тяжеленную штангу обязательств, выжимая рекордный вес и последние из себя соки. Для чего напряг, если можно бросить бремя наземь и прохлаждаться? И знать: с тебя не спросят. А спросят как раз за то, что пыхтишь и стараешься. «Чем дерьмовее — тем лучше» — так в общих чертах звучал наш слоган. (Профессионалом искромсавший себя оператор был отменным, но и профессионалу охота побездельничать, полоботрясничать, пооколачивать груши и неохота выкладываться сверх меры и на износ). Многие, искореняя в себе порок трудоголизма, приходили на поклон нашему разболтайству и попустительству.

Обращенные в привлекательную веру искренне, от души пытались соответствовать провозглашенным нами невысоким требованиям. Не всем и не сразу удавалось. По мы терпеливо ждали. Помогали. Воспитывали. И адепты необременительного времяпрепровождения преображались: начинали выполнять порученное из рук вон плохо. Спустя рукава. Рыгали во время трапез. Изъяснялись бессвязно и путано. Завязывали со стиркой постельного и нижнего белья и переставали завязывать шнурки. Забывали дорогу в химчистку и прачечную. Что и требовалось… И программировалось. И приветствовалось. Двигаясь по означенной хорде, они переставали умываться и здороваться при встрече. Ходили в неглаженых брюках и нечищеных ботинках. Любимой привитой им шуткой становилась: «Что это черненькое у тебя выглядывает? — Это мой беленький воротничок!» Им маячили еще более радужные перспективы. Курс на снижение интеллекта и отвоевывания у окультуренных пространств новых областей соблюдался неукоснительно, не терпел послаблений и поблажек и претворял себя иногда в весьма экзотических и прихотливых (тем более привлекательных) формах. Заманчиво — не пользоваться вилкой и ножом, раздирать мясо руками, а овощи и фрукты — целиком запихивать в рот! Кто и почему предписал есть рыбу без помощи ножа, а кости выплевывать на вилочку, а не на скатерть и не себе под ноги? Напускные прикрасы цивилизации — тяжкий крест, неоправданная помеха на пути к освобождению от условностей! Следовало послать куда подальше мучительные правила этикета! И вообще все правила. Превратиться в полностью раскрепощенных, сбросивших иго, как в 1861 году, крестьян: хорей и калинычей, а затем и вовсе переродиться в любимых с детства персонажей: муму и каштанок. Добиться этого было несложно: сама жизнь подсовывала шпаргалку — Каштанка и Муму (как и крепостные холопы) не умели читать.

Гондольский затеплил на пустыре возле телебашни огромный негасимый костер. Принявшие присягу бросали в пламя свои библиотеки и танцевали под гармонь и там-тамы вокруг день ото дня полыхающего все ярче ритуального огня. Приношения к подножию полуграмотности, танцевальное пепелище и завораживающие очистительные языки, пожирающие испещренную буковками и цифирью бумагу, влекли к нам новых сторонников. Тем, кому тяжело было тащить книжный груз, позволялось выбрасывать запрещенные тома на ближайшие свалки и помойки.

— Надо ставить перед собой реальные задачи, доступные и близкие всем, это надежная тропа к взаимопониманию, — потирал руки Гондольский, лично составлявший преоскрипционные списки.

Легион старожилов в результате подобных сплачивающих акций покрывался панцирем неприступности, по костяку твердокаменных ветеранов требовалось подкрепление. Меня и Гондольского вызвал на аудиенцию Душителев и велел отправляться в рейд по городам и весям — за очередным уловом новобранцев. К главной задаче он присовокупил дополнительную: со дня на день его (в связи с достигнутыми небывалыми успехами на телевизионном поприще) намеревались назначить (сохранив за ним пост на телевизионном Олимпе) еще и главой крупного киноконцерна, пора было заботиться о подстраховщике, двойнике-дублере, которому можно было доверить работу на подхвате и передать ряд полномочий, но лишь при условии, что ни габаритами, ни интеллектом, ни идеологически найденыш не превзойдет нынешнего хозяина положения (а желательно, уступит маститому телезубру во всем).

Нами был отыскан экземпляр половозрелого (и даже пожилого, начавшего увядать) гавроша — седоватого, со щечками, покрытыми фиолетовой сетью склеротических прожилок, трудившегося в региональном отделений одной из ведущих политических партий. Неоспоримым преимуществом кандидата был неестественных размеров обтянутый пигментным покрытием череп, покоившийся на тщедушных плечах (так лежит на грядке тыква), при ходьбе или резком движении непропорционально тяжелый овощ иногда скатывался набок, перевешивал, «ванька-встанька наоборот» брякался на голову, покачавшись туда-сюда, как стрелка весов, утверждался на макушке и сучил в воздухе паучьими ножками. Сей акробатический этюд неизменно приводил Душителева в состояние экстаза. Седой малец (вместе с двумя вьетнамцами, не владевшими русским, да и на своем коренном изъяснявшимися с превеликими заминками), был делегирован в ток-шоу «Россия: покалякаем начистоту и вообще».

Трал, запущенный для вылавливания рекрутов, призванных разбавить приевшийся аксакальский набор (проект назывался «Кузница чудес и кадров») принес неплохой улов. Вылущенных счастливчиков сперва проверяли на образованность (прочитавшие чересчур много или умевшие вежливо здороваться и поддерживать беседу не годились и напрочь выбраковывались), отсортированных затем объединяли в небольшие классы по пять-шесть особей в каждом, занятия с приготовишками вели наторевшие мастера. Одним из упражнений было двухчасовое держание в сомкнутых губах остро заточенного карандаша (грифельным концом впритык к зубам), что приучало мышцы хранить постоянную бессмысленную улыбку и приводило к самопроизвольному пусканию слюны, другой тренировочной хитростью стало сведение зрачков к переносице с последующим фиксированным закреплением их в этом положении. После первых репетиций мы вздохнули с облегчением: пригодного для возделывания материала обнаружилось более чем достаточно. Бесспорным обретением, удостоившимся похвалы самого Свободина, стала выявленная в ходе поисковой операции двойня трансвеститных братьев-филологов, состоявших в противоестественной кровосмесительной эротической связи (они широко ее афишировали) и требовавших, чтобы их венчали «по всем правилам и канонам церковной евхористики» (именно с такой просьбой обратились братья к патриарху, а мы опубликовали письмо в подотчетном нам гламурном журнале «Транс»), а также однорукого, исполнявшего культей на притупленной пиле марш Мендельсона дебила (которого без лишних препирательств снабдили погонялой «игровой автомат»: громоздкостью он напоминал сейф или короб механизированного обмена денег на фишки, стоящий в каждом казино)… Визитной карточкой вхождения троицы в эмпиреи широкой известности стала трансляция церемонии венчания братьев-любовников. Прикормленный батюшка — с базукой, курившейся ладаном, и крестом-сережкой в ухе — осуществил таинство подобающе торжественно, а однорукий варвар исполнил свою свадебную коронку с редкостной проникновенностью, после чего ему, прямо под сводами храма, предложили возглавить государственный академический хор блатной песни (и параллельно вести передачу о забытых музыкальных шедеврах, партитуры которых обнаружены в гестаповских архивах). Молодоженам (окрестившись, они взяли имена Гоголя Грозного и Моголя Великого) в качестве подарке была преподнесена огромная кровать, ее внесли и поставили перед алтарем, герои дня, один из которых был наряжен в смокинг, а другой нацепил фату, мгновенно нырнули на пуховую перину. Резвясь в белоснежных простынях, они в микрофон (общий для двоих) наперебой рассказали душещипательную историю о том, как гикнулась от канцера их незабвенная мамаша, как они (из-за несогласованности) купили для нее каждый по гробу (и один неиспользованный так и остался лежать на чердаке деревенского дома), кроме того в тумбочке почившей обнаружились ампулы с наркотическими лекарствами, не выбрасывать же добро, вот братья и пристрастились к анаболикам. Позируя перед камерами, они впрыснули друг другу по инъекции, поцеловались и нырнули под стеганое китайское одеяло…