— Таня, — позвал Прохор, но она его не слышала. — Таня!

— А? — Она очнулась. — Ты меня звал?

— Ага. Петька Сане, — Берестняков впервые назвал Лосицкого по имени, — валенки отдал насовсем.

Прохор хотел сказать, что отдаст Лосицкому лыжи, но Таня перебила его:

— Я так и знала, что Нырков очень добрый.

Прохор от ее слов насупился, закусил краешек нижней губы. Таня уже знала, что Берестняков так делает, когда бывает не в духе.

— Ты что?

— Спать хочется, — уклонился от ответа Прохор и собрал свои книги и тетрадки.

Таня пожала плечами, встала из-за стола и осторожно пошла к себе. Возле двери она остановилась, оглянулась на Прохора и прошептала:

— Спокойной ночи, Проша.

— Спокойной, — буркнул в ответ Прохор.

А ему так не хотелось, чтобы Таня уходила.

Берестняков не пришел и ко второму уроку.

— Таня, что с Прохором? Почему его нет в школе? — спросила Самарину Прасковья Егоровна.

— Не знаю. — Таня говорила правду. Она действительно не знала, почему Берестняков не пришел в школу. Уроки они вечером выучили вместе. Заболел? Вряд ли. Прохор крепкий, выносливый.

«Может, обиделся на меня за что-то? — подумала. — А за что?» — И стала вспоминать вечерний разговор с Прохором. Но, кажется, ничего обидного Таня ему не сказала.

Она стала смотреть в окно. На улице еще не растаяли сумерки. Пошел снег. Можно было подумать, что девочка любуется плавным и безразличным спокойным падением снежинок. А Таня думала вовсе не о снежинках. И не о Прохоре.

Ей припомнился летний день, когда она с отцом ездила на Оку, на Андреевскую переправу. Их приятель — старик бакенщик дал им плоскодонку. Они уплыли на свой любимый плес и поставили там с вечера донки, подпуска, жгли костер, кипятили чай, а потом лежали в шалаше и разговаривали. Таня помнит тот разговор слово в слово. Сама не зная почему, она спросила тогда отца, не жалеет ли он, что у него растет дочь, а не сын. Отец удивился:

— Почему тебе такое на ум пришло?

— Мне кажется, что все отцы хотят, чтобы у них были сыновья.

— Мне еще до твоего рождения хотелось, чтобы у меня росла дочь. Так что, Синяя девочка, пусть тебя этот вопрос больше никогда не тревожит. Я счастливый отец.

Таня прижалась своей щекой к отцовской — щетинистой, колкой — и зашептала:

— Какой ты хороший, папка. Ты просто замечательный. Ни у кого больше нет такого.

— Да что с тобой, Синенькая?

— Ничего. Просто мне очень хорошо.

«Синенькой» Таню называл только отец. Таня сама стала виновницей прозвищу. Она была совсем маленькой, когда сказала отцу, который возил ее на санках по двору:

— Папуля, посмотри, какая я стала хорошая: синенькая, синенькая!

— Синенькая?

— Во! Посмотри на щечки. Синенькие?

— Красненькие.

— Ой! Я перепутала, — смутилась девочка.

Так вот и стала Таня «Синей девочкой». И знали об этом только двое: Таня и ее отец.

И сейчас Синяя девочка смотрела на снегопад за окном, а сама мечтала о сказочном Джине, который смог бы исполнить любое ее желание. Первое, что потребовала бы она от него, — это мгновенного прекращения войны. А во-вторых, чтобы он перенес ее на Андреевскую переправу, на Оку… И чтобы опять было лето. Чтобы рядом в шалаше лежал и курил папка, а кругом — тихо-тихо. И только слышалось бы ворчание реки у подмытого берега да как гуляет в теплой воде рыба… И вдруг… Чистый звон колокольчика: ожила донка. И вдруг…

— Самарина, — это голос не из сказки про Синюю девочку. Это голос Прасковьи Егоровны. — Самарина, что с тобой?

— Простите, задумалась.

На задней парте захихикали сестры Нырчихи. Юрка Трус ехидным шепотком пропел:

— Извела меня кручина…

Таня покраснела и опустила глаза.

— Садись, Самарина, — разрешила учительница.

Таня села и тут же уронила голову на руки…

Она возвращалась домой одна. Шла медленно, машинально. Не обращала внимания на крепчающий мороз. На краю деревни навстречу ей выбежал пес слепого Филата Смагина — Сигнал. Он каждый день встречал здесь девочку и этим высказывал ей свою дружбу. Сигналка любил Таню бескорыстно. А она всякий раз старалась его чем-нибудь угостить. Сигнал брал маленькие кусочки хлеба или лепешки из вежливости и съедал принесенное осторожно и неторопливо, чтобы Таня не подумала, будто он встречает ее потому, что она приносит ему эти кусочки — очень дорогого сейчас и особенно для приезжих — хлеба. Сигнал никогда не был попрошайкой. Больше того, он никогда не брал из рук чужих съестного. Да и сыт был всегда. Сигналка для своего слепого хозяина — незаменимый помощник, оттого в семье Филата собаку никогда не забывали накормить.

Нет, Таня нравилась Сигналке никак не за подношения. Старый пес верно угадывал, что у этой девочки доброе сердце. Это он сразу определил, когда увидел, как она заспешила к его хозяину, чтобы помочь ему перейти застывший ручей по обледеневшему жиденькому мосточку. Сигналка почти безошибочно распознавал людей по их отношению к слепому.

Вот с того раза, когда Таня помогла перейти Филату через ручей, Сигнал почти каждый день и встречал ее возле своего дома, а после провожал до поворота на главную деревенскую улицу. Провожал бы ее и дальше, но Сигналка знал, что в любую минуту может понадобиться хозяину.

А сегодня Таня не заметила своего друга. Сигналка старательно вилял хвостом и шел рядом с девочкой, заглядывал ей в лицо. Она же шла и ничего не видела. И ее походка очень напоминала Сигналке походку слепого Филата.

Чтобы обратить на себя внимание, он лизнул шершавую и холодную рукавичку девочки. Таня удивленно поглядела в его сторону и улыбнулась.

— Сигналка? Ты?

Больше она ничего не сказала, а положила руку в холодной шершавой рукавичке ему на голову. Так они и шли по неширокой, расчищенной в сугробах дороге, от которой то справа, то слева, словно траншейные ходы, были прорыты смежные тропки к каждому крыльцу. Таня еще никогда до приезда в Ягодное не видела таких снежных заносов. Было похоже, что деревенские дома оделись в снежные шубы, спасаясь от лютых холодов, которые пришли на землю в ту зиму.

На углу главной деревенской улицы Сигналка остановился и проводил уходящую девочку тревожным взглядом. Ему надо было возвращаться домой, а он все стоял на месте и смотрел Тане вслед.

Девочка по-прежнему шла медленно, низко наклонив голову и опустив руки.

Сигналка уже решил возвращаться, как вдруг заметил, что навстречу Тане выбежал мальчишка. Собаке показалось, будто этот мальчишка — Танин обидчик. Сигналка ринулся к девочке. Бегал Сигналка так, как не бегала ни одна собака в Ягодном: даже волки не могли тягаться с ним.

Возле Тани Филатов поводырь остановился как вкопанный, ощетинился и зарычал на мальчишку, но тут же узнал в нем Берестягу и смущенно отвернулся.

— Ты что, Сигнал? — спросила девочка.

Сигналка посмотрел на нее виновато и медленной рысцой побежал к своему дому. Теперь уже Таня смотрела ему вслед.

— В школе про меня спрашивали? — услышала девочка охрипший голос Прохора и обернулась к нему.

— Спрашивали.

— А ты что сказала?

— Я же не знала, где ты.

— Сказала б, что заболел.

— Не умею врать.

— Ну и не ври! — грубо выпалил Прошка и еще раз повторил: — Ну и не ври!

Таня удивленно поглядела на него.

— На вот, передай своему очкарику, — опять грубо сказал Берестняков и вытащил из кармана шубейки какой-то предмет, завернутый в пеструю тряпку.

— Что это?

— Гляди, не слепая, чай. — Прохор небрежно сунул в руку девочки сверток и решительно зашагал к своему дому.

Таня развернула пеструю тряпку и увидела очки с толстыми стеклами. Девочка даже руками всплеснула.

— Проша! Проша! Обожди!

Прохор остановился. Он обрадовался, что она позвала его, но вид у него был все еще какой-то взъерошенный, обиженный.