— И, правда, касатушка, выпей с Игнатом, выпей за нашу радость и чтобы к тебе радость пришла. Ведь радость, как и горе, в одиночку не ходит.

— Выпей, Александровна, — грустно и добро оказал Игнат.

— Уговорили, Игнат Прохорович.

Прохор ждал и надеялся, что квартиранты наедятся сегодня досыта, а Самарины съели по пирожку, да сгибень на двоих, и еще кой-чего понемногу и встали из-за стола, благодаря за угощение. Встали, будто каждый день им доводится есть и баранину, и огурчики соленые, и картошку тушеную с требушкою, и груздочки, и хлеб чистый, без примеси.

Дед Игнат только понимающе покачал головой. А бабка Груня сидела, как ни в чем не бывало. Ей неведомы были гордость и благородство, поэтому она удивленно уставилась на мать и дочь, вставших из-за стола.

— Куда же вы встаете от харчей таких? Даром, чай угощаю-то. За так.

— Спасибо, Аграфена Наумовна.

Когда Самарины ушли к себе, Берестнячиха причмокнула ниточками-губами, сузила свои бегающие глазки и сказала еле слышно, словно змея прошипела:

— Ишь! Гордая! И детеныш — гордый. Погодите, заморские крали! Голод — не тетка.

— Замолчи, отрава, — дед Игнат неожиданно стукнул кулаком по столу. И от этого подпрыгнули в деревянной тарелке желтобокие с румяной корочкой пироги.

Бабка поперхнулась и выскочила из-за стола.

Дед Игнат низко-низко опустил голову. Прошке показалось, что на голове у деда не волосы, а пакля вокруг лысины налеплена. Старик вдруг махнул рукой, налил полную кружку самогона и стал медленно пить. А выпив, разломил пирог и потянул в себя запах ноздреватого, пышного излома. Крякнул и сказал внуку:

— Греби пироги: раздашь ребятам в школе. Каким поголодней.

Прохор сразу вспомнил, что они с Таней собирались сегодня отнести очки Лосицкому.

На улице было тихо-тихо. Снег перестал идти еще днем. Мороз перехватывал дыхание, обжигал. Без огней деревня опять казалась вымерзшей или крепко спящей. На землю глядели далекие и яркие звезды. Таня и Прохор шли торопливо. Их подгонял не только холод, но и торопило обманное чувство, что сейчас уже полночь.

Ольга Евгеньевна с Сашей жили в центре деревни у Анны Цыбиной, которую в Ягодном звали «председательшей», потому что муж у Анны до войны был председателем колхоза. Анна осталась с пятью детьми. И все они мал-мала меньше. Жилось теперь Анне нелегко. Но правду говорят: кто с нуждою знаком, у того сердце щедрое. Анна Цыбина сама вызвалась взять на квартиру Ольгу Евгеньевну и Сашу. Когда Анна увидела их, то сердце у нее защемило от жалости. Председательша сразу почувствовала, что они — не просто эвакуированные, или беженцы, как попросту в Ягодном называли эвакуированных, а люди, у которых в сердцах неизлечимая печаль.

Анна очень хорошо знала, что трудно придется таким в Ягодном, и твердо решила взять эту «двоечку» к себе. Как ни странно, но решение ее упрочилось, когда она догадалась, что у беженки и ее «внука» ничего нет, кроме того, что на них надето.

Анна привела их к себе домой и, ни о чем не договариваясь и не расспрашивая, накормила. Потом натопила баньку и дала чистую смену белья и платья: Саше — мужнино, Ольге Евгеньевне — свое.

— Не обессудьте, — сказала Анна грубовато, — какое есть, такое и даю. Шелков не нашивала, зато чистое и крепкое.

И Ольга Евгеньевна, на вид такая скупая на слезы, заплакала. Она поняла: грубость, с какой Анна предложила им свои вещи, — напускная. Эта женщина с усталым взглядом и торопливыми движениями — добра и бескорыстна.

— Спасибо вам, — только и смогла произнести Ольга Евгеньевна.

С тех пор семья Анны Цыбиной увеличилась на два человека.

И хотя оказалось, что Ольга Евгеньевна даже простой похлебки сварить не умеет, все же Анне жить с квартирантами стало веселее и даже как ни странно, легче. Саша без усталости помогал Анне: нанашивал из колодца воды, пилил и колол дрова, чистил закуты.

Ольга Евгеньевна, чтобы хоть чем-то быть полезной, взялась за воспитание хозяйских ребятишек. Трое из них ходили в школу. Петр учился в пятом, Надя — в четвертом, Сергей — во втором, а Зине и Васе, близнецам, осенью исполнилось по шесть лет.

Ольга Евгеньевна следила, как старшие цыбинские ребятишки учат уроки, а с младшими гуляла, учила их читать, писать, рисовать. По вечерам она устраивала громкое чтение. Даже Анна старалась не пропускать этих чтений. Садилась поближе к свету, шила что-нибудь, перекраивала, штопала (праздно, просто так, Анна сидеть не могла) и внимательно слушала. Читать-то Анне почти не приходилось после замужества. Чтение она, как и многие в Ягодном, считала блажью. Иногда Анна не все понимала из прочитанного и, не таясь, просила Ольгу Евгеньевну объяснить. Ольга Евгеньевна, как казалось Анне, знала буквально все.

Часто цыбинские квартиранты говорили на непонятном языке. Анна внимательно прислушивалась к чужой речи и беспомощно пожимала плечами. «Лопочут, словно «немцы», — удивлялась она. Однажды не выдержала и спросила:

— Это по-каковски говорите-то?

— По-французски.

— Вона что, — поразилась Анна, — по французски. Мудреный язык. Ничего не понимаю.

— Вы нас извините, Анна Кирилловнна. Это мы для практики, чтобы Саша не забыл языка.

— Ну, а к чему ему язык-то ненашенский? Польза от него какая будет?

— Будет. Чем больше человек знает, тем жить ему легче.

— Это понятно.

И вдруг Ольга Евгеньевна решила: «А что, если начать учить языкам Анниных ребятишек?»

— Анна Кирилловна, хотите, я буду учить и ваших ребятишек?

— Какая же мать не захочет, чтобы ее детей учили хорошему. Только…

— Что только?

— Сколько это стоить будет?

— За что же вы меня обижаете, милая? Мы неоплатные ваши должники. Живем нахлебниками, а вы еще о какой-то плате речь ведете…

Так с того раза и начала Ольга Евгеньевна учить цыбинских ребятишек французскому языку… И словно, не учила она их, а играла с ними в игру интересную. Все пятеро залопотали понемногу. И Анна старалась запомнить слова странные. И чудно же ей было, когда понимать кое-что стала.

Профессорша же за стол начнет звать — по-французски, ложку попросит — опять на чужом языке.

Анна долго крепилась, а однажды не вытерпела и сама по-французски: «Идите все к столу». Ребятишки от восторга захлопали в ладоши. Анна смутилась. Покраснела.

— Небось, скажете, совсем дурочка деревенская из ума выжила.

— Что вы, Анна Кирилловнна! — загорячился Саша. — У вас прекрасно выходит, — и уже по-французски добавил: — Спасибо, мадам, за приглашение. Охотно садимся за стол.

Анна поняла и замахала на Сашу рукой.

— Еще чего скажет! «Мадам». Какая же я мадам? Я баба, простая русская баба.

Слух, что вся цыбинская семья учится говорить не по-нашенски, быстро разбежался по селу. Трудно что-нибудь скрыть в деревне от соседей. Один узнал — узнает вся округа.

Первыми проболтались близнецы. Вышли на горку с салазками. Катаются и песенку французскую поют.

Услышали другие ребята, спрашивают:

— Эй вы, кошкины братья (почему-то так звали в Ягодном близнецов), какую песню поете?

— Французскую, — ответила курносая хвастушка Зина.

— Будет врать-то! «Хранцузскую», — передразнили Зину.

— А мы не врем, — вступился за сестру Вася. — Такие во Франции поют.

— Французы — это немцы? — спросил мальчика его приятель-одногодок.

— Не. Наша Ольга Евгеньевна говорила, что французы во Франции живут… И еще в Париже.

— А они за нас?

— За нас. Только их немец победил.

— Васька, скажи еще что-нибудь, как немцы французские говорят.

— Я иду гулять на улицу.

— Х-хы, х-хы-ы. Что сказал?

— Я иду гулять на улицу.

— Во здорово! Как настоящий.

Маленькие приятели Зины и Василия, вернувшись с улицы, конечно, рассказали родным о том, что цыбинские ребятишки умеют говорить на чужом языке. А на следующий день ягодинки уже расспрашивали председательшу, кто да как научил ее ребят разговаривать по-иностранному, Анна рассказала.