В свое время это явление долго и тщательно изучали калипсяне. Как-то Кусто и Дюма охотились в море у скал Ла-Кассадань. Дюма подстрелил крупную лихию. Гарпун пробил тело насквозь, но позвоночник и жабры были целы. Рыба, отчаянно сопротивляясь, ринулась в глубины. Вслед за ней на длинном тросе, как на буксире, тащился охотник. Рыба казалась неутомимой. Запасы воздуха подходили к концу, и тогда Дюма, подтянув трос, ударил рыбу ножом. Из раны фонтаном забила кровь. Но кровь была… зеленая!
— Ошеломленный этим зрелищем, я подплыл ближе, глядя на струю, вместе с которой из сердца рыбы уходила жизнь. Она была изумрудного цвета, — рассказывал Кусто. — Сколько раз мы плавали среди лихий, но никогда не подозревали, что у них зеленая кровь.
Крепко держа гарпун со своим трофеем, Дюма пошел вверх. На глубине пятидесяти футов кровь стала коричневой. Двадцать футов — она уже розовая, а на поверхности растеклась алыми струями.
— В другой раз, — рассказывал Кусто, — я сильно порезался на глубине ста пятидесяти футов, и из моей руки потекла зеленая кровь. Я был во власти легкого опьянения, и мне почудилось, что море сыграло со мной какую-то шутку. Но тут я вспомнил лихию и с трудом убедил себя, что на самом деле у меня красная кровь…
Жители «Карибского моря» старались не попадаться на глаза злобным хищникам, которые частенько шмыгали поблизости от подводного дома. Другое дело — кинооператоры, которые специально искали таких встреч. Они часами подкарауливали морских разбойниц, снимая их и в профиль и в фас. Операторы справедливо полагали, что фильм, заснятый в море, много бы потерял без этих зубастых кинозвезд.
В «Карибском море» говорили на разных языках. Йозеф Мергль знал всего несколько слов по-испански, примерно такими же познаниями в чешском обладал Мигель Монтаньес. Но нельзя же все время молчать! Океанавты изобрели для себя интернациональный язык. В составленный ими словарик вошло несколько десятков испанских, чешских и английских слов. Было даже одно русское слово «карачо» — хорошо, означавшее «все в порядке!». Встречались неологизмы. Например, «бла-бла» — значило «говори по телефону», «така-така» — «прибавить сжатого воздуха»…
Но, «карачо» было, пожалуй, самым употребительным словом. Вот корабельный кок с «012» Сааведра порадовал своих подопечных прекрасно зажаренным цыпленком, и довольные океанавты, благодаря повара, восхищенно восклицают:
— Карачо!
То же самое можно сказать и об операции «Карибское море-один» в целом. Она завершилась вполне благополучно — «на карачо».
В четверг 20 июля в 7 часов 30 минут утра Монтаньес заносит в дневник последние строки:
Мы встали. Йозеф чувствует себя хорошо. Я немного простужен, но это ничего. Позавтракали. Затем постепенно начали поднимать дом на поверхность. На этом я заканчиваю свои записи.
В 6 часов 35 минут вечера оба океанавта, пройдя декомпрессию, всплывают из-под воды и поднимаются на борт «012». Семьдесят два часа провели они в сумеречных глубинах Карибского моря, на дне бухты Ринкон-де-Гуанаба.
«Ихтиандр-66» Таврический
А вот сегодня мы говорим об этом, как о деле, записанном в план нашей жизни.
23 августа 1966 года в шесть часов вечера хирург Александр Хаес, опустив на глаза маску, без плеска и шума быстро скрылся под водой. Не прошло и пяти минут, как закурился «дымок» — клокочущий пунктир из пузырьков сжатого воздуха. Эта струйка взвилась над крышей домика, на порог которого только что ступил Хаес.
Домика не обычного — подводного. Похожего на жилище Майко и Пепе.
В домике всего одна маленькая комната высотой в полный человеческий рост. Деревянный пол. Двухэтажная деревянная кровать. Стол. Телефон. Шахтерские лампы. Различные приборы. В стенах и в потолке — иллюминаторы. В комнате довольно светло, хотя до поверхности ни много ни мало одиннадцать метров.
Фундамент домика — массивные железобетонные блоки.
Воздух качает компрессор, стоящий на берегу. Температура в помещении — плюс 24 градуса.
Таков «Ихтиандр-66» — первая обсерватория на дне Черного моря, у берегов древней Тавриды.
Вслед за Александром — уже на следующий день — ордер на въезд в подводную квартиру получил московский инженер Дмитрий Галактионов. Третий в списке очередников на получение жилплощади под водой — шахтер Юрий Советов из Донецка, земляк Хаеса.
Ровная, раскаленная солнцем степь, открытая всем ветрам — с суши и с моря. Вокруг ни кустика, ни деревца, лишь травы — голубоватый чабрец да седая полынь…
Здесь в Крыму, у мыса Тарханкут, вдали от городов и дачных поселений, раскинули свой лагерь Донецкие аквалангисты.
С наступлением темноты только огонь Тарханкутского маяка нарушал непроглядную темноту южной ночи. Рассказывают, что в этом уединенном месте одно время хотел поселиться знаменитый лейтенант Шмидт. Он мечтал заняться раскопками древнего могильника около маяка.
Аквалангисты облюбовали Тарханкут лет пять назад. За это время они хорошо изучили его окрестности и на суше и под водой. Исследовали дно моря и береговые пещеры. Их трофеи — древние амфоры, пролежавшие две тысячи лет под водой, кости морских доисторических животных, различные предметы из захоронения скифских воинов — ныне украшают экспозиции Института археологии Академии наук Украинской ССР. Спортсмены в аквалангах помогли и геологам: разведали не описанную ранее подводную гряду. Добрым словом поминают их и колхозники близлежащих рыболовецких артелей.
В летописи клуба донецких подводников можно прочесть следующую запись о своеобразной красоте этого уголка Крыма:
«Берега и подводный мир Тарханкута целиком вознаграждают за однообразие степи. Тарханкутское побережье — это дикие, величественные скалы, до боли порезанные ветром и морем; это пещеры, из которых, пугаясь, внезапно вылетают дикие голуби; это сквозные гроты, устланные мягким как пух и белым как снег песком; это голубые мерцающие воды с недвижно висящими медузами…»
Не удивительно, сколько новых приверженцев и добровольных, бескорыстных помощников обрели «человеко-рыбы» из Донецка, показав землякам свой фильм, снятый у Тарханкута. Эти добрые связи очень пригодились им при подготовке новой экспедиции — на дно Черного моря. Ведь не так-то просто построить и экипировать подводный дом, даже такой небольшой, как «Ихтиандр-66».
Строительство началось осенью 1965 года. Все делали собственными руками: кроили и резали стальные листы, строгали доски для деревянных кроватей, монтировали шлангопроводы.
Как сказал один из океанавтов, сначала были только груда ржавого металла и нержавеющий энтузиазм.
В Донецком аэропорту разыскали списанный компрессор. Кое-какое оборудование достали с помощью районного совета ДОСААФ.
Оснащение подводного дома взяли на себя инженер Юрий Барац и его товарищи, сотрудники Донецкого института технической кибернетики и горной механики Качуро, Цимбал, Зубченко, Тунин. Им пришлось даже обучиться мастерству электросварки. Сваренный ими металлический домик не пропустил ни одной капли морской воды.
Но больше всего в экспедиции донецких «человеко-рыб» оказалось врачей. Правда, они в основном использовались как разнорабочие: мыли гайки в керосине, ремонтировали старые лодки, чинили лагерные палатки. Зато когда подбирался медицинский инструментарий, за ними было решающее слово.
В трудах и поисках прошли осень, зима. Подошло лето. И вот в сторону Крыма двинулись два пульмановских вагона с багажом экспедиции. Там были подводный домик, походная электростанция, баллоны с гелием и кислородом, строительный лес, палатки, кабели. Самый хрупкий груз — оборудование для клинической, физиологической и биохимической лабораторий.