вполголоса запел папа, и девочки подхватили:

Как часто, бывало, по вечерам после работы папа брал Валю и Таиску на колени, и они запевали вот так же, про Амур…

Мама никогда с ними не пела, а иногда почему-то даже сердилась.

«Пой не пой, — говорила она папе, — всё равно ни за что не поеду на твой Амур. Это я тебе раз и навсегда говорю. Подумал бы о детях, что они там увидят?»

«Яблочки там в цене», — вторила ей бабушка.

Папа хмурился и умолкал, а Валя и Таиска продолжали петь ещё громче:

Амурские волны… Вот они, за кормой, бегут себе и бегут и даже не догадываются, как хотели Валя и Таиска увидеть их своими глазами. Когда папа стал собираться в отпуск на родину, сёстры дружно ревели три дня и три ночи и всё-таки добились, чтобы папа взял их с собой, а мама отпустила.

весело поют девочки.

Волнам тоже весело. Они врассыпную бросаются от парохода, а на гребнях у них взбивается пена, как кудряшки у расшалившихся девчонок. Волны мчатся прочь опрометью, со смеющимся плеском, мчатся, пока не натолкнутся на других своих подруг, серьёзных, благовоспитанных.

«Ну, что вам так весело, что вы так расходились?» — спрашивают серьёзные волны.

«Мы от парохода убегаем… Ха-ха-ха!.. От парохода…»

«Подумаешь, пароход… Теките спокойно, вот как мы. Ведите себя примерно, вы амурские волны, а не шальные девчонки».

Присмирев, как после окрика сердитой мамаши, волны приглаживают растрёпанные гребешки, одёргиваются, оглаживаются — и вот уже не отличить их от других. Чинно текут они вдали от парохода и удивляются, не могут понять, от кого мчатся сломя голову их расшалившиеся подружки, отчего так весело смеются…

Когда девочки с отцом завтракали в каюте, раздался гудок и пароход стал разворачиваться. Папа выглянул в окно:

— Какая пристань?

— Амурск! — громко ответили с палубы.

Амурск! Амурск! Это же о нём, о будущем новом городе в тайге, папа недавно читал в газете. Какой тут может быть завтрак? Валя и Таиска выскочили на палубу и остановились разочарованные.

Пароход стоял у дебаркадера, у подножия зелёной сопки. На вершину сопки поднималась крутая лестница, а правее, где склон был более пологим, разбрелись низенькие бревенчатые избы с огородами, обнесёнными жердями.

Пассажиров на пароход взошло немного. Неподалёку, у борта, с узелком в руке, стоял мальчик. Ему, как и Вале, было, наверно, лет, одиннадцать. Одежда его состояла из голубой выцветшей майки, заправленной в сатиновые шаровары, первоначальный цвет которых было трудно установить: то ли они всю жизнь серые, то ли когда-то им довелось быть и чёрными. Руки, спина и шея мальчугана были коричневыми от загара. Он смотрел вниз, на дебаркадер, где стояла такая же загорелая худенькая девушка в белом платье горошком.

— Всем привет! — кричала девушка, стараясь заглушить шум голосов и машины. — Маме скажи, пусть валенки не посылает, пускай Анютка носит — нам выдали! Не забудь! Слышишь?

Мальчуган солидно кивнул головой.

— Сестра? — спросила его Валя, когда пароход отошёл от дебаркадера.

— Сестра, — хрипло ответил мальчуган. — Она здесь, понимаешь, город Амурск строит… Второй год…

Валя и Таиска фыркнули. Мальчуган обиделся:

— Им, понимаешь, дело говоришь, а они смеются.

— Настроила много здесь твоя сестра! — сквозь смех проговорила Таиска. — Уж не эти ли домишки?

И вдруг поперхнулась: пароход вышел на середину реки и глазам девочек открылась огромная стройка, десятки новых каменных домов, устремлённые ввысь башенные краны.

Мальчик наблюдал за восхищёнными девочками с таким гордым видом, будто он сам построил по крайней мере половину этих многоэтажных домов.

— Здесь комбинат будет, — пояснял он. — Бумагу будут делать. Для книжек, для тетрадок. Наша Тамара на Доске почёта, где лучшие строители. Во! Там и ещё наши, крутоярские, есть. После школы поехали. Тоже хорошо работают.

— Погоди, погоди, как ты сказал? — встрепенулась Валя. — Крутоярские?

— Ну да, Крутоярское — наше село… Может, слыхали когда?

— Папа, папа! — закричали девочки. — Иди скорей сюда! Смотри, мальчик!

— Вижу. Хороший мальчик.

— Он из Крутоярского!

— Да ну!

Папа тоже с таким любопытством уставился на мальчика, что тот смутился и покраснел.

— Ты чей? — спросил папа.

— Милованов я…

— Да неужели Серёжкин сын? — затряс его за плечи папа. — То-то, я гляжу, такой же скуластенький… Тебя как зовут?

— Алёшкой.

Мальчик совсем растерялся, и Валя поспешила ему на помощь:

— Понимаешь, мы тоже едем в Крутоярское. Там нашего папы родина.

— Ага! — подхватила Таиска. — Наш папа и твой в школу вместе ходили. Папа нам всё рассказывал…

— Так вы дядя Вася Иголкин? — обрадовался мальчуган. — Вас уже два месяца к пароходу ходит бабушка Таисья встречать. Ей говорят: «Что ходишь? Будет ехать — телеграмму даст», а она: «Может, и не будет телеграммы, так приедет…»

— А мы три телеграммы дали, — вмешалась Таиска. — Одну — когда из дому выехали, вторую — из Москвы, а третью — когда билеты на пароход купили!

Папа стал расспрашивать, как живут его родственники, друзья, что нового построено в Крутоярском, пока он там не был. Алёша отвечал подробно и обстоятельно.

— На Иголкиной тони рыбачат люди? — спросил папа.

— А как же? И мы с папой рыбачили. Там сазаны во какие! — И Алёша растопырил руки насколько хватило.

— А почему она Иголкиной зовётся — знаешь? — вмешалась Таиска.

— Не…

— А я знаю! — обрадовалась Таиска. — Папин дедушка, наш прадедушка, эту тоню от камней да коряжин очистил… Папы тогда ещё на свете не было.

И быстро, скороговоркой, боясь, чтоб её не опередили папа или Валя, продолжала:

— Там рыбы всегда много было, а камни и коряжины мешали ловить, сети рвали. Вот наш прадедушка, папин дедушка, и говорит людям: «Давайте очистим дно». А там глубоко, люди смеяться стали: «Нырять туда, что ли? Амур большой, как-нибудь и без этой тони обойдёмся». А наш прадедушка, папин дедушка, ничего им не ответил, пошёл к берегу, разделся, к ногам камни привязал — и в воду! Всё дальше идёт, всё глубже. Ему кричат: «Утонешь!» А он хоть бы что. Ушёл с макушкой под воду. Потом смотрят люди — вышел из воды наш прадедушка, папин дедушка, и в руках здоровенный камень. Донёс до берега, бросил — и опять в воду. Тут и люди ему помогать у берега стали, только под воду, где глубоко, лезть боялись, оттуда прадедушка все камни и коряги сам вытащил… Хорошо стало людям рыбу ловить. С тех пор и зовётся — Иголкина тоня… Вот! — победоносно закончила Таиска. — А ты в Крутоярском живёшь и не знаешь…

Алёша был обескуражен, а сёстры торжествовали: они еще не могли забыть, как опростоволосились с Амурском.

Папу позвали какие-то дяденьки играть в домино, а сёстры и Алёша уселись на скамейку на корме и продолжали беседовать о Крутоярском.

— У вас возле школы ещё растёт черёмуха, высокая-высокая? — спросила Валя.

— Растёт, — удивился Алёша. — И откуда вы всё знаете? Вы же там никогда не были.

— А нам папа рассказывал, — вмешалась Таиска, которая никак не могла перенести, чтобы объяснял кто-нибудь другой, когда она знает. — Папа о Крутоярском каждый день вспоминает. Он говорит, что на свете лучше места нет.

— А почему тогда ваш папа не живёт в Крутоярском?

Словоохотливость Таиски сразу куда-то исчезла.

— «Почему, почему…» Какое твоё дело? Чего ты суёшься во всё?

— Я и не суюсь, — обиделся Алёша. — Спросить нельзя.