Автобус повернул на берег, проехал ещё несколько километров и остановился.

— Верхний склад, — сказал дядя Семён.

Лесорубы вышли из автобуса. Здесь тоже лежало много леса — целые штабеля; снега не было — он весь перемешался с землёй, с прошлогодними листьями, с кедровой хвоей.

Зарокотали тракторы; громко перекликаясь, люди начали расходиться по лесу.

Снег в лесу был неглубокий. Пока шли по волоку, проложенному трактором, Гриша то и дело отбегал от дяди Семёна, рвал кисленькие ягоды барбариса, набрал много длинного седовато-зелёного мха, свисавшего с ветвей, сделал себе бороду и выскочил из-за куста на дядю Семёна.

— Ух ты, леший! — притворно ужаснулся дядя Семён.

Потом они свернули в нетронутую чащу, и сразу стало трудно идти: дорогу преградил бурелом, хлестали по рукам и лицу плети лимонника, дикого винограда. Казалось, тайга не хотела пускать людей в своё царство. И только кедры-великаны спокойно и непоколебимо стояли вокруг, словно не желая замечать, что делается внизу, у их подножий. Многие из них росли по двести, а то и по триста лет. Они были здесь хозяевами, защитниками, кормильцами; это возле их мощных стволов искали приюта тонкие лианы лимонника и актинидии, к их подножию жались колючие стебли аралии, робкие рябинки; и, может быть, где-то здесь, в тени их вершин, таился чудесный корень женьшень.

Сюда приходили на выпас дикие кабаны, собирали опавшие шишки, рыли землю вокруг, пугая бурундуков; юркие белки сновали на ветвях, запасаясь на зиму орешками. Бродили здесь медведи, барсуки, пробегали гордые красавцы изюбры.

Тишина, глубокая тишина стояла вокруг, и вдруг её резко нарушило стрекотание мотора — это дядя Семён проверял перед работой мотопилу «Дружба». Он поднял пилу, и молоденький клён, росший рядом с огромным кедром, упал как подкошенный. Так же быстро скосила пила тонкую берёзку и маленькую ель.

— Дядя Семён, зачем вы их?

— Обеспечиваю себе отход. Сейчас буду валить кедр… Отойди-ка вон туда, подальше.

Гриша не узнавал дядю Семёна: сейчас он был серьёзен и строг; ещё раз оглянувшись на Гришу и убедившись, что тот стоит в безопасном месте, он поднял пилу, приставил её зубцы к стволу кедра и включил мотор.

Кедр стоял гордо и безучастно. Пила вкрадчиво застрекотала, и тёмно-красные чешуйки коры упали на снег, как капельки крови. Кедр был всё так же недвижен и величав, и только сойка на его ветвях крикнула тревожно, словно предчувствуя надвигающуюся беду. Дядя Семён вдруг выключил мотор и вытащил пилу из надреза. Что случилось? В эту минуту Грише даже втайне хотелось, чтобы пила испортилась: пусть бы кедр пожил ещё. Но нет, пила снова заработала: теперь дядя Семён делал надрез выше. Ловким ударом обуха дядя Семён вышиб «козырёк» — клин, образовавшийся от двух надрезов. Кедр вздрогнул, как от боли, сойка вспорхнула и полетела на другое дерево.

— Гриша, стой на месте! — крикнул дядя Семён.

Теперь пила врезалась в дерево с другой стороны. Ещё несколько мгновений — и потрясённый мальчуган увидел, как вершина кедра накренилась и стала стремительно падать, ломая по пути сучья и ветви соседних деревьев.

Ах!! — рухнул тяжёлый ствол на землю.

Ах!! — отдалось по всему лесу, прокатилось по сопке и замерло где-то вдали.

— Что, здорово испугался? — засмеялся дядя Семён, ставя пилу на землю.

Гриша непонимающе смотрел на него: свалить такой огромный кедр и смеяться после этого!..

Дядя Семён понял его состояние по-своему.

— Ты не бойся, — сказал он. — Я же рассчитываю. До тебя даже сучок не долетит. Теперь перейди вон туда.

В каком-то оцепенении Гриша наблюдал, как один за другим падают красавцы кедры. Это напоминало гигантскую жатву, только если жнут хлеб, знаешь, что поле на следующий год снова заколосится, а здесь, чтобы снова выросли такие деревья, нужны долгие годы…

— Пока хватит! — опустил пилу дядя Семён. — Теперь я буду вершины и козырьки опиливать, а ты можешь шишки собирать. Иди сюда, вот здесь много.

Дорогу Грише преграждало поваленное дерево. Лежащий ствол был ему по грудь, обходить было далеко, он с трудом перелез через дерево и подошел к вершине другого кедра, возле которого стоял дядя Семён. Лесной великан бессильно лежал на снегу, разметав свои ветви с длинными тёмно-зелёными иглами хвои. Тяжёлый смолистый запах стоял вокруг, и Грише вдруг отчётливо вспомнился тот далёкий день, когда хоронили отца: гроб был убран хвоей и в комнате пахло точно так же, как сейчас в тайге, возле этих кедров, поваленных дядей Семёном.

— Ну, чего же ты? Смотри, сколько шишек! Собирай.

Шишки росли пучками на ветках, они были большие, тяжёлые, на искусно загнутых зеленовато-коричневых чешуйках проступала твёрдыми каплями прозрачная смола.

Гриша, вяло обрывал шишки и клал их в мешок. Грызть орехи совсем не хотелось. День уже не казался таким ярким и радостным, как утром. И даже на дядю Семёна он смотрел с какой-то неприязнью.

Подошёл трактор, стволы прикрепили стальным тросом и потащили вниз по склону сопки. Солнце поднялось уже высоко, и здесь, на южном склоне, было очень тепло. Дядя Семён давно сбросил телогрейку и теперь работал в одном шерстяном свитере; на лопатках у него проступили тёмные пятна пота.

— Обедать! — сказал дядя Семён, посмотрев на часы.

Он отпилил от лежавшего неподалёку сухого дерева два чурбака и подкатил их к широкому, как стол, пню со свежей розоватой сердцевиной.

— Столовая открыта, — пошутил он. — Прошу вас, Григорий Петрович.

Гриша даже не улыбнулся его шутке. Не обрадовался он и когда дядя Семён, после того как поели, выложил на пень плитку шоколада «Спорт».

«Кедры повалил, а теперь шоколадом угощает», — неприязненно подумал Гриша и отодвинул плитку:

— Не хочу, спасибо…

— Да что с тобой? — не на шутку встревожился дядя Семён. — Обиделся, что ли? Ну-ка, посмотри на меня.

Но Гриша не смог посмотреть. Он с ужасом почувствовал, что у него на глаза набегают слёзы; он шмыгнул носом и отвернулся.

— Кедров жалко, — наконец выговорил мальчуган. — Росли, росли, а теперь…

— Что теперь?

— Ну, погибли…

— Это ты зря, Гриша, — серьёзно заговорил дядя Семён. — Ты думаешь, они погибли? Нет, они ещё долго жить будут. Видел, на реке лес приготовлен для сплава? Вот тронется лёд, и поплывут брёвна вниз по реке, на лесокомбинат. Разойдутся наши кедры по всей стране. Посмотри-ка вверх…

Гриша непонимающе поднял голову. Высоко в голубом небе тянулась тонкая белая полоса — её оставлял с трудом различимый реактивный самолёт.

— Даже когда строили этот самолёт, понадобилось дерево кедра. А дома́, а пароходы? Везде служит людям кедр, и долго служит. А представь себе, остались бы эти кедры здесь… Ну, постояли бы ещё несколько десятков, может, сотню лет, а потом рухнули бы без проку, без пользы, как вот эти сухие, мёртвые деревья, которые кругом валяются. Конечно, ты думаешь: «Вот какой дядя Семён безжалостный, столько кедров повалил, и хоть бы что…» Нет, Гриша, и я лес жалею. И не так жалко мне эти большие кедры, как молодые подростки. Сколько их при валке да трелёвке погибает, смотреть больно… А ведь если молодые деревья не будут подрастать, за полсотни лет не станет у нас в тайге кедра.

— Как же тогда, дядя Семён?

— Вот и я много думал об этом, Гриша. С товарищами советовался, учёным людям писал… Ты знаешь, где Рыбачья протока?

— Знаю.

— Ну вот, лес там несколько лет назад ещё вырубили. А прошлой весной посеяла там наша бригада семена кедра…

— И взошли, дядя Семён?

— Взошли. Нынче думаем ещё на одном участке посеять. Я не сказал тебе: орехи из шишек, которые ты собираешь, нам для посева пригодятся. Ну, брат, отдохнули — пора и за работу.

В солнечный июньский день лёгкая моторная лодка поднималась вверх по Рыбачьей протоке. В ней сидели Гриша и дядя Семён.