— Если бы я знал…

Джан Мария хлопнул в ладоши и крикпул:

— Эй! Мартино! — Мгновенно дверь открылась и на пороге возник капитан швейцарцев. — Веди сюда своих людей, да пусть прихватят с собой веревку.

Капитан повернулся, и в то же мгновение шут рухнул на колени.

— Пощадите, ваше высочество! Не вешайте меня. Я…

— Мы и не собираемся тебя вешать, — ледяным тоном ответствовал герцог. — Какой толк от тебя мертвого. Ты нам нужен живым, мессер Пеппино, живым и разговорчивым. Для шута ты чересчур сдержан на язык. Но мы надеемся исправить этот недостаток.

Стоя на коленях, Пеппе возвел очи к потолку.

— Матерь Божья, помоги и защити.

Джан Мария брезгливо рассмеялся.

— Станет ли матерь Божья якшаться с такой швалью, как ты? Обращайся лучше ко мне. Потому что твоя участь зависит от меня. Скажи мне имя человека, которого ты встретил в лесу, и я отпущу тебя с миром.

Пеппино молчал. Пот выступил у него на лбу, страх сдавил сердце и глотку. Но еще больше боялся он нарушить данную им клятву и обречь на вечные муки свою бессмертную душу. А Джан Мария тем временем повернулся к швейцарцам, которые, судя по их суровым лицам, понимали, какая им предстоит работенка. Мартин залез на кровать и повис на перекладине, по которой скользил полог.

— Выдержит, ваша светлость, — объявил он.

Джан Мария послал одного швейцарца плотно закрыть и запереть все двери в его покоях, чтобы ни один крик не проник в остальные комнаты дворца Вальдикампо.

Через несколько секунд швейцарец вернулся. Пеппе бесцеремонно подняли с колен, оторвав от молитвы деве Марии, которой в этот страшный час вверял он свою судьбу.

— Спрашиваю в последний раз, шут. Назовешь его имя?

— Ваше высочество, я не могу, — прошептал объятый ужасом Пеппе.

Глаза Джана Марии победно сверкнули.

— Так оно тебе известно! Ты уже не отпираешься. Просто не можешь назвать мне его. Ну, это дело поправимое. Вздернуть его, Мартино.

Отчаянным усилием Пеппе удалось вырваться из рук швейцарцев. Он метнулся к двери, но наслаждался свободой всего лишь миг. Крепкие пальцы вцепились шуту в шею и сжали ее так, что он застонал от боли. Джан Мария смотрел на него с мрачной улыбкой, а Мартин связывал веревкой руки. Дрожащего, как лист на ветру, шута подвели к кровати. Свободный конец веревки перекинули через перекладину. Мартин встал рядом с Пеппе. Джан Мария уселся в кресло.

— Ты знаешь, что тебя ждет. — В голосе герцога звучало безразличие. — Может, теперь ты заговоришь?

— Мой господин. — От страха шут едва выговаривал слова. — Вы же добрый христианин, верный сын святой церкви и знаете, что нельзя обрекать свою душу на вечные муки в адском пламени.

Джан Мария нахмурился. Уж не намекает ли шут на то, что его душе уготованы вечные муки?

— А потому вы, возможно, смилуетесь надо мной, когда я объясню, чем вызвано мое молчание. Спасением собственной души поклялся я человеку, которого встретил у Аскуаспарте в тот злосчастный день, что никому не назову его имени. Так что же мне теперь делать? Если я сдержу клятву, вы замучаете меня до смерти. Если нарушу ее, душу мою ждут вечные муки. Пожалейте меня, мой господин, ибо теперь вы знаете, как мне трудно.

На губах герцога заиграла улыбка. Пеппе, сам того не подозревая, сказал ему многое. Значит, человек, имя которого он стремился узнать, всячески старался скрыть свое пребывание в окрестностях Аскуаспарте. Потому-то и заставил шута поклясться молчать. А значит, человек этот — один из заговорщиков, возможно, даже их главарь. И Джан Мария дал себе слово, что лишь смерть шута помешает ему узнать имя человека, который нанес ему смертельное оскорбление. Вознамерился завладеть его троном, а также, если верить шуту, завоевал сердце Валентины.

— Вечные муки твоей души меня не волнуют, — отчеканил Джан Мария. — Мне бы спасти собственную, ведь искушений много, а плоть человеческая так слаба. Но я должен знать имя этого человека, и, клянусь пятью рапами Лючии из Витербо[6] я его узнаю. Будешь говорить?

Глухое рыдание сорвалось с губ шута. Он молчал, поникнув головой. Герцог дал знак швейцарцам. Те потянули за веревку, и секунду спустя Пеппе болтался в воздухе, подвешенный за кисти рук. Швейцарцы застыли, устремив взгляды на Джана Марию и ожидая его дальнейших распоряжений. Тот вновь предложил Пеппе отвечать на вопросы. Горбун извивался и дергал ногами, но молчал.

— Отпустите его! — потеряв терпение, крикнул Джан Мария.

Швейцарцы разжали пальцы. Три фута веревки скользнули меж их ладоней, затем они вновь вцепились в веревку. Падение Пеппе кончилось рывком, от которого его ручки едва не вырвало из плеч. Из его груди исторгся вопль боли. И вновь шут очутился под самой перекладиной.

— Теперь будешь говорить? — холодно полюбопытствовал Джан Мария.

Но шут молчал, закусив зубами нижнюю губу, да так, что из нее на подбородок капала кровь. Вновь герцог дал сигнал. На этот раз шут упал на целый фуг ниже, и рывок был куда резче.

Пеппе почувствовал, как его кости выходят из суставов. Плечи, локти, запястья жгло словно раскаленным железом.

— Милосердный Боже! — воскликнул он. — О, пожалейте, пожалейте меня, благородный господин!

Но благородный господин велел вновь подтянуть его под перекладину. Едва живой от боли, Пеппе разразился потоком проклятий, призывая небеса и ад покарать его мучителей.

Герцог лишь улыбался. По выражению его лица чувствовалось, что события развиваются в полном соответствии с его замыслами. По его знаку шута в третий раз отпустили вниз и удержали в воздухе на расстоянии всего трех футов от пола.

Он уже не кричал. Лишь болтался на конце веревки с окровавленным подбородком и посеревшим потным лицом да жалобно стонал. А в глазах был немой вопрос: когда же все это кончится? Но Джан Мария и не собирался пожалеть его.

— Может, с тебя хватит? — спросил он шута. — Может, теперь ты заговоришь?

Ему ответил лишь долгий стон. По неумолимому сигналу герцога Пеппе в четвертый раз вздернули на дыбу. Вот тут-то до него, пожалуй, и дошел весь ужас происходящего. Он понял, что мучения будут продолжаться, пока он не умрет или не лишится чувств. Но сознание его не покидало, смерть не открывала своих объятий, терпеть же новые страдания он не мог. И уже не имело значения, куда попадет его душа, отлетев от тела, — в рай или в ад. Пытка сделала свое дело: шут не выдержал.

— Я скажу! — выкрикнул он. — Отпустите меня на пол, и я назову его имя, господин герцог.

— Называй немедленно, а не то тебя спустят изящным способом.

Пеппе облизал окровавленные губы.

— То был ваш кузен. Франческо дель Фалько, граф Аквильский.

Глаза герцога вылезли из орбит, челюсть отвисла.

— Ты говоришь правду, скотина? Правда, что наткнулся в лесу на графа Аквильского и за ним ухаживала монна Валентина?

— Я клянусь в этом, — выдохнул шут. — А теперь, во имя Бога и всех святых, опустите меня.

Но еще несколько секунд он висел между небом и землей. Герцог смотрел на Пеппе, переваривая столь потрясающую новость, пока наконец не понял, что шут сказал правду. Граф Аквильский давно уже стал идолом баббьянцев. И вполне естественно, что заговорщики предложили ему герцогский троп, с которого намеревались сбросить Джана Марию. Просто удивительно, что он не додумался до этого раньше.

— Опустите его на пол, — приказал он швейцарцам. — А затем выведите из дворца, и пусть себе идет с Богом. Он сыграл свою роль.

Шута осторожно спустили вниз, но, коснувшись пола, он упал и теперь лежал на полу, словно жалкая тряпичная кукла.

По знаку Армштадта швейцарцы подняли шута и вынесли из спальни.

Джан Мария подошел к аналою, преклонил колени перед распятием из слоновой кости и возблагодарил Господа, в милосердии своем указавшего ему на его врага. И, помолившись, отошел ко сну.

Назавтра, прибыв к десяти вечера в Баббьяно, герцог Джан Мария Сфорца нашел город в большом волнении, вызванном, как он правильно догадался, присутствием посла Чезаре Борджа.